— Целая новелла! — восторженно произнес Горелов.

Нелидов вздохнул:

— Редко я рассказываю об этом. По заказу такие вещи не рассказываются. А вот сегодня понадобилось и, ничего не поделаешь, поведал.

Алексей загорелыми руками подпер курчавую голову.

— В воспитательных целях, Павел Иванович? — мягко улыбнулся он.

— Может быть, — неопределенно выговорил полковник.

Горелов отнял ладони от подбородка,

— У меня тоже сложно… Лидия. Не хочу говорить о ней пустые слова — чудесная, добрая и прочее. С ней все ясно. А вот стать отцом для Наташки, не скрою… часто думаю — получится ли.

— Получится, — уверенно сказал замполит. — Вы добрый…

Алексей пристально посмотрел на полковника. Чудно! Так неожиданно и так широко распахнул Павел Иванович перед ним свою душу. Никогда бы он не узнал, что у несколько чопорного, всегда такого собранного, не привыкшего бросаться лишними словами Нелидова за плечами такая романтическая история. И подумал Горелов, что каждый человек, великий он или нет, несет по жизни свою собственную, единственную и неповторимую, ни на чьи другие не похожую судьбу. Правит этой судьбой, как гребец, преодолевающий на верткой лодчонке бурную реку. И от того, как уверенно и точно гребец правит веслом, зависит его путь. У смелого будет он прямым и гордым, у человека неровного — извилистым, а у боязливого — и совсем может оборваться.

Нелидов встал и потянулся за фуражкой.

— Однако мы и разговорились же, Алексей Павлович. А ведь я к вам пришел не только за тем, чтобы вы мою лирическую исповедь выслушали. Есть и дело.

— Какое? — спокойно осведомился космонавт.

— Касающееся и вас, и Лидии. Если не секрет, она сегодня дежурит или выходная?

— Выходная, — сообщил Алеша и чуть зарделся от мысли, что так свободно дает о ней справки.

— Это хорошо. Сегодня вечером, — медленно произнес полковник, — вы должны с нею попрощаться.

— Разве я уезжаю?

— Да, уезжаете. Завтра в шесть пятнадцать самолет уходит в Москву. Следом за вами дня через четыре улетит Костров, а через неделю — все остальные. Ну а самое главное узнаете от генерала Мочалова. Настало время действовать, Алексей Павлович.

— Так, — проговорил Горелов бесстрастно, и лицо у него не дрогнуло, не изменилось. Замполит удивился. За годы работы в отряде он привык к тому, что любое известие о приблизившихся сроках запуска космонавты встречали с бурным восторгом. Он впервые натолкнулся на ледяное спокойствие. — Так, — повторил Горелов с оттенком грусти. — Приказ… Его надо выполнять. Что ж, уложу чемодан и попрощаюсь.

— Позвольте, — протянул замполит, — вы даже не обрадовались.

Горелов широко развел руки, словно на физзарядке:

— Дорогой мой Павел Иванович! Знаменитый и проницательный инженер человеческих душ. Да откуда вы взяли, что я не обрадовался? Обрадовался и даже очень. Только обо всем этом я уже уведомлен. Получил самую наиточнейшую, притом надежно закодированную информацию.

— Ах да! — воскликнул Нелидов. — Знаю, кто меня опередил. И как это я удосужился позабыть о вашем опекуне, о Станиславе Леонидовиче!

Оба расхохотались.

За недолгие дни своей первой запоздалой любви Алексей убедился, что Лидия всегда стеснялась и краснела, если он заставал ее за какой-либо домашней работой. Она немедленно убегала в другую комнату, чтобы поскорее привести себя в порядок. Через минуты две-три выходила к нему, уже поправив прическу, иногда даже успевала переодеться. Сегодня Лидия его никак не ожидала и выбежала на звонок в стареньком выцветшем халатике и клеенчатом фартуке. На ее покрасневших, натруженных руках пузырилась мыльная пена. Дверь на кухню была открыта, и Алексей увидел цинковое корыто, а на табуретке — стопку мокрых Наташкиных трусиков и маек. Лидия смущенно отступила в глубь коридора.

— Алеша?! — произнесла она удивленно. — Но ведь ты же сегодня не собирался приходить?

— Где Наташка? — спросил он с преувеличенной веселостью.

— Уже спит. Десять вечера же…

— А я вот ей конфеты принес, — вздохнул Алексей и посмотрел на красную коробку, которую держал в руках.

— Только ей? — улыбчиво спросила Лидия.

— Нет. И тебе, конечно. Я же теперь знаю, какая ты сладкоежка.

Она спиной плотно прижалась к давно не беленной стене, словно вросла в нее. Сохли капельки влаги на ее руках. Она протянула их Алексею и посмотрела на него каким-то пугливым, незнакомым ему взглядом. Синие ее глаза наполнились тревогой и печалью. Они говорили больше, чем тот вопрос, который она задала ему следом:

— Ты уезжаешь?

Алексей удивленно отступил.

Откуда ты взяла? Кто тебе сказал?

— Никто, — призналась Лидия тихо, — но как только ты переступил порог, я сразу поняла: ты пришел проститься.

— Ничего особенного, Лидочка, — пробормотал Алексей, — я совсем ненадолго.

Он мучительно подыскивал слова, которыми можно было все ей объяснить, и не находил. Он уже понял, что она, привыкшая в жизни к потерям, тонко и точно угадывает его состояние.

— Я вернусь, — сказал он, — и вот увидишь, что скоро. Только я точно не могу назвать дня.

— Не надо. Я знаю, что ты вернешься, — она шагнула ближе, прижалась к нему. Холодные руки сомкнулись за его шеей. Глаза были вопросительными и странно тревожными, будто Лидия хотела что-то вспомнить и не могла.

— Кто ты, Алеша? — спросила она холодными губами. — Ну почему я о тебе ничего не знаю? Чем ты будешь заниматься, когда отсюда уедешь? Скажи хоть немного, чтобы в разлуке мы с Наташкой меньше за тебя волновались. Ты опять будешь прыгать с парашютом там, куда едешь?

— Нет, — ответил Горелов и плохо выбритыми губами поцеловал ее в щеку.

— Может, учиться в академии? — спросила она с надеждой и обрадованно заблестевшими глазами. Кто же из женщин не обрадуется утвердительному ответу на такой вопрос. Ведь для близкого человека, если он носит голубые погоны, учеба в академии — самый безопасный период жизни. Лидия напряженно ждала ответа.

— Нет, и не учиться, — прозвучал резкий голос Алексея.

— Так что же?

— Буду готовиться к полету.

— К полету? — протянула она недоверчиво. — Но ведь сейчас, даже в тех случаях, если надо лететь на Дальний Восток, летчики готовятся к этому всего несколько часов.

Они стояли у порога Наташкиной комнаты. Сквозь открытую дверь виднелся синий от лунного сияния квадрат окна и табунок звезд вокруг луны в ночном далеком небе.

— Я должен готовиться к очень далекому полету, — добрым, дрогнувшим от ласки голосом произнес Алексей, как будто он, как маленькой детсадовской девочке, втолковывал Лидии несложную истину и не мог втолковать. — К такому полету готовятся годы. И это будет первый полет, понимаешь?

— Ничего не понимаю, Алеша, — сконфуженно призналась она. — Что за далекий полет? Куда и зачем?

— Я полечу туда, — сказал он, указывая на синий квадрат окна, заполненный звездами и желтой луной. Она лицом прижалась к его шершавой щеке, стыдящимся шепотом спросила:

— Ты почему не побрился?

— К тебе спешил.

— До утра останешься?

— Да.

— Поцелуй меня в глаза, если останешься, я их закрою.

Потом она открыла глаза и снова спросила:

— Куда ты собираешься лететь?

— Туда, — повторил Алексей упрямо и кивком снова указал на квадрат окна.

— Ничего не понимаю, луна и звезды…

— Первое, — скупо проговорил Горелов.

Она оттолкнулась от него ладонями, пораженная внезапной догадкой.

— Луна? — переспросила она тревожным шепотом. — Ты полетишь к Луне?

— К Луне, — сухо отозвался Алексей.

Тени мчались целыми косяками по ее лицу: тревожные, вопросительные, возбужденно-радостные, горькие. Она еще не верила до конца, она еще надеялась, что он шутит, но сознание ей подсказывало: да! да! Этот парень с добрым, но уже несколько резковатым лицом, парень, ставший ее любимым, говорит всерьез. Глаза ее в упор смотрели на крепкую загорелую шею Алексея и спокойно пульсировавшие на ней мраморные жилки. Потом она подняла их и увидела его лицо, суровое, застывшее от напряжения. И она еще раз подумала, что, когда у человека такое лицо, он не шутит. И все-таки всему наперекор промолвила: