Однажды, еще в бытность Вани студентом, Виталий Всеволодович позвонил ему и попросил помочь его близкому другу, сказав, что у того серьезные проблемы с алкоголем. Тогда к нему и заехал впервые Коля — так представился здоровенный неопределенного возраста мужик, с которым Ваня потом встречался очень часто по разным делам и который за годы их знакомства, кажется, не постарел ни на день — выглядел таким же моложавым, с бурлившей внутри неимоверной физической силой, краснощеким деревенским мужиком, втиснутым в городской модный спортивный костюм. Фасоны и марки костюмов периодически менялись, менялись и автомобили, на которых ездил Коля, менялись и пациенты, поставляемые Виталием Всеволодовичем.

Первый из них, положивший начало не слишком регулярной и обширной, но доходной Ваниной практике, выглядел совершенно разбитым, худым до отвращения стариком с наголо выбритой головой и седой клочковатой щетиной на землистом лице. К удивлению Вани, он оказался ровесником и другом розовощекого, пышущего здоровьем и оптимизмом Лебедева. «Помоги Мише, пожалуйста, — просил Виталий Всеволодович, — хороший человек пропадает».

«Хорошего человека» колотило так, что он не мог держать в руках не то что стакан, а вообще ничего — ни ложки, ни вилки, ни сигареты. Ваня поставил капельницу и весь вечер просидел с пациентом и Колей, который обещал отвезти его домой, — больной жил в Сосновой Поляне, и путь оттуда до Стремянной был долог. На следующий день Коля снова привез молодого врача к Мише, как называл друга Лебедев. Еще одна капельница, димидрол, глюкоза. Приехал Лебедев, напоил Ваню на кухне хорошим коньяком после того, как успокоившийся Миша заснул, внимательно выслушал Ванины рекомендации и напоследок, уже уходя, выдал растерявшемуся Ване триста рублей. Он стал отнекиваться, мяться в прихожей, уверять Лебедева, что затраченные им лекарства стоят гроши, и это было сущей правдой, но Лебедев аккуратно сунул ему тонкую пачку четвертных в нагрудный карман рубашки и похлопал по нему ладонью. «Ванечка, — сказал Лебедев, обняв его за плечи и заставив тем самым слегка поежиться, — здесь тридцать рублей за то, что ты сделал, а остальное — за то, что ты эти два дня ничего не делал, ничего не видел и ничего не слышал. Надеюсь, ты правильно меня понял?»

Ваня понял Лебедева правильно, но все-таки недоумевал — для чего нужно скрывать выведение из запоя этого безобидного, законченного алкаша и от кого — от жены, что ли, от детей? Триста рублей избавили студента Ревича от обязательных, сопровождающих юность каждого любящего активную жизнь долгов и подарили несколько вольготных и приятных дней.

Окна просторной гостиной Лебедева выходили на набережную Невы, за которой открывалась роскошная панорама Петропавловской крепости. Виталий Всеволодович сидел за овальным обеденным столом, накрытым белой скатертью, спиной к окну, против света, рядом с ним — белокурый Антон («Опять этот пидор здесь», — с неприязнью подумал Ваня), который то и дело привставал со стула, чтобы подложить гостям мяса, салата, пододвинуть корзиночку с хлебом, время от времени уходил на кухню с грязной посудой и подливал в бокалы минералки или вина.

Место по правую руку от Лебедева занимал худой, словно высушенный, «вяленый», как сразу определил его Ваня, высокий, лысый, но сравнительно еще молодой человек. Лебедев называл его Сережей, Ване же вяленый представился Сергеем Андреевичем Замето. Или Замета — последнюю гласную вяленый проглотил, пристально глядя Ване в глаза и долго не выпуская его руку из своей. Ел он с жадностью, как будто действительно голодал, отрезал большие куски жареной, с золотистой хрустящей корочкой нежнейшей свинины и рвал их с вилкой мелкими, выдающими курильщика с большим стажем коричневыми зубами, глотал с тихим, но внятным звуком упавшего в каменный гулкий колодец мешка с тряпками. «Или трупа», — почему-то подумал Ваня.

Говорил Виталий Всеволодович за обедом, как всегда, много и на разные темы — о войне в Чечне, о строительстве метро «Адмиралтейская» — «Что делают, идиоты, рухнет город, рухнет, все изроет, загадит русский народ-богоносец», — о том, что его «ауди» пора на свалку, о выставке Шемякина в Манеже. Вяленый Сережа поддакивал, роняя то и дело капли жира на скатерть и на брюки, предусмотрительно прикрытые прежде белоснежной, а теперь мятой и грязноватой салфеткой. Осведомился Лебедев и о том, как обстоят дела у Вани на работе, как поживает его бывшая жена, хватает ли ему денег на жизнь — тяжелые времена теперь, как говорят американцы, — нужно очень быстро бежать, чтобы стоять на месте, — коротко хохотнул Виталий Всеволодович и поинтересовался, что Ваня думает делать дальше — не всю жизнь на «скорой» мотаться, в самом деле: умный, способный взрослый мужчина, давно пора уже подумать о будущем.

— К отцу бы съездил. Он что, пишет? Нужно тебе мир посмотреть, а то ведь здесь совсем зачахнешь.

— Да, — согласно кивнул Ваня, — действительно, а то глядишь, коммунисты снова всех за горло возьмут, так и не разъездишься особенно…

— Да что там коммунисты, какие-такие коммунисты. — Виталий Всеволодович помахал вилкой в воздухе. — Не в этом дело. Кто у них там не коммунист? Ельцин, может быть, секретарь обкома, не коммунист? Вот Сережа у нас — тоже коммунист. — Лебедев весело махнул рукой в сторону вяленого.

— Ну, когда это было, — пробормотал тот с набитым ртом.

— Во-во. Нас, Ваня, хоть горшком назови, только в печку не посади. Ты зря придаешь такое большое значение словам. Коммунисты, демократы, фашисты… Жили мы и при коммунистах, и отец твой жил, и ты, и сейчас живем неплохо. Да, Антоша? Неплохо живем, а? — Лебедев резвился, глаза его блестели, на щеках выступил румянец. — Что ты думаешь, все эти спикеры и парламентарии, они за дело Ленина сражаются?

— Да нет, конечно, Виталий Всеволодович, что тут говорить… Да и если уж на то пошло, «дело Ленина» само по себе довольно сомнительно.

— Ну, вот видишь. Это только народ-богоносец несчастный все за чистую монету принимает. Стадо баранов. — Лебедев снова усмехнулся. — Даже не баранов. Козлов. Так же воняют. Сами ничего, ни-че-го сделать не могут. Го-о-сударство им дать должно. А с какой стати? Те, кто сами могут головой и руками работать, при любой власти хорошо живут. А это быдло безмозглое всегда будет в заднице сидеть. Дай ему денег — пропьет за неделю и снова просить прибежит. Сколько примеров уже было. Лескова почитать — еще тогда человек все понял и сумел выразить. Так эти уроды не читают даже — куда там! — Лебедев поднял фужер с минералкой. — За наше светлое будущее!

Ваня плеснул себе в рюмку «Белого орла» и чокнулся с Лебедевым и вяленым Сережей, который за обедом всем напиткам тоже предпочитал водку.

— Я прошу прощения, но мне на службу, — сказал Ваня, вставая из-за стола. — Спасибо вам, обед был прекрасный.

— Да что ты, Ванечка, все ведь на скорую руку… Но я рад, что ты доволен. Впрочем, это все Антошина заслуга. Ну, пойдем, я тебя провожу. И подумай о своей работе — видишь, и с друзьями тебе спокойно не посидеть, дерготня сплошная.

В прихожей Лебедев взял Ваню под локоть.

— Как там вчера, все обошлось? Ты уж извини, но сам понимаешь — поранился человек, а ружье у него не зарегистрировано, сложности могли возникнуть. Вот тебе, кстати, за труды. — Он привычным уже для Вани жестом выудил из кармана пачку денег и положил ему в руку. — Ваня, тут дело серьезное, я не хочу тебя пугать, но на всякий случай прошу еще раз — ничего не видел, ничего не слышал, никуда не ездил.

— О чем речь, Виталий Всеволодович, мы же договорились.

— Ну вот и хорошо. Созваниваемся. Счастливо тебе поработать.

Пока Лебедев закрывал за Ваней дверь и возвращался в гостиную, ласковая отеческая улыбка на его лице растворилась, ее сменило выражение строгое, озабоченное, даже хмурое. Не останавливаясь у стола, он бросил вяленому Сереже: «Пошли» — и исчез за портьерой, скрывавшей дверь в кабинет.

— Ну, показывай, что там у тебя. — Лебедев стоял у окна и не смотрел на вошедшего за ним Сережу, сжимавшего двумя руками толстый портфель.