Казанова представил брата маркизу Абелю де Мариньи (Пуассону, младшему брату мадам де Помпадур), который пообещал ему свое покровительство. Окрыленный надеждой Франческо выставил одну из своих картин в Лувре и стал ожидать появления маркиза. Это была картина в духе Бургиньона, художника-баталиста XVII века.

Между тем, первый из придворных, кто увидел картину, назвал ее убогой халтурой. Двое других долго смеялись, объявив ее мазней ленивого ученика. Франческо Казанова был готов расплакаться от обиды, благодаря Бога, что его никто не знает в лицо. Не дождавшись маркиза де Мариньи, он убежал домой, потом прислал слугу, приказав ему, чтобы тот принес картину, а потом порезал ее ножом на множество кусков.

После всего этого он заявил, что покидает «этот несносный Париж» и едет заниматься искусством где-нибудь в другом месте, где его способны будут оценить по достоинству.

Подумав, братья решили отправиться в Дрезден.

Стоял август 1752 года, и они через Мец и Франкфурт прибыли в столицу Саксонии, где сразу же повидались с матерью, которая, радуясь, что встретила двух своих сыновей, которых не надеялась уже и увидеть, приняла их весьма нежно.

Чтобы сделать приятное своей матери, служившей актрисой придворного театра курфюрста Саксонского, Казанова написал трагикомическую пьесу, задуманную как пародия на известную трагедию «Братья-враги» Расина. Все смеялся над комическими местами получившейся пьесы, а граф фон Брюль даже подарил ему золотую табакерку, доверху наполненную дукатами.

А еще в первые три месяца своего пребывания в Дрездене Казанова перезнакомился буквально со всеми местными красотками из той категории женщин, получить настоящее удовольствие от общения с которыми можно лишь при наличии времени, денег и близорукости. Он нашел, что по части пышности форм они превосходят тех же итальянок и француженок, однако сильно уступают им в манерах, остроумии и искусстве нравиться, которое должно было состоять в том, чтобы профессионально изображать влюбленность во всякого, кто им хорошо заплатит.

Остановило Казанову в его «набегах» лишь очередное недомогание интимного свойства, о котором ему сообщила одна красавица-венгерка из заведения госпожи Крепс. После этого последовали полтора месяца необходимого лечения. Об этом досадном обстоятельстве Казанова потом написал так: «Болезнь эта, именуемая у нас французской, не сводит раньше времени в могилу, если умело ее лечить; от нее остаются только шрамы, но этому легко утешаешься при мысли, что добыты они благодаря удовольствию: так солдатам нравится глядеть на свои раны, что являют всем их доблесть и служат к их славе».

Потом Казанова прибыл в Вену. Единственное рекомендательное письмо, которое у него было, адресовалось знаменитому либреттисту Пьетро-Антонио Трапасси, известному под псевдонимом Метастазио. Этот человек создал несколько десятков опер, и все они имели огромную славу, так как музыку к ним писали такие великие композиторы, как Моцарт, Сальери, Вивальди, Гендель и Глюк.

Казанова просто жаждал этого престижного знакомства. На второй день своего пребывания в Вене он пошел к поэту и пробыл у него целый час. Он нашел Метастазио весьма скромным господином, совсем не испорченным свалившимся на него успехом. Скорее напротив, маэстро был весьма радушен к соотечественнику, с готовностью читал Казанове свои стихи, которые тот совершенно искренне называл «чистой музыкой».

Короче говоря, Казанова был восхищен Веной, а особенно местными «фройнляйнс». Кроме того, он познакомился с одной танцовщицей из Милана, которая была и мила, и очень умна. А у нее он был представлен графу Эрдеди и князю фон Кински…

Все шло прекрасно и по нарастающей, если бы не одна ложка дегтя, которая, к сожалению, всегда найдется на любую бочку меда. Совсем ошалевший от успехов, Казанова вдруг несчастливо влюбился в одну танцовщицу по имени Фольяцци, позднее жену известного балетмейстера из Флоренции Доменико-Гаспаро Анджолини, в которого она тогда была влюблена. Красавице явно было не до Казановы, но он принялся за ней ухаживать, а она в ответ стала его дразнить.

Целый вечер Казанова добивался хотя бы одного поцелуя, но она каждый раз говорила ему, что ей кажется, будто она совершает что-то запретное.

Наутро Казанова встал, чувствуя себя совершенно разбитым. Он сумел ненадолго забыться сном лишь перед самым рассветом. Теперь ему отчаянно хотелось спать. А вечером опять началась старая песня: его любимая заявила, что она почти решила, что ей не нужны лишние сложности и что самым разумным в их отношениях было бы вернуться к обычной дружбе. При этом она, потупив взор, добавила, что не знает, правильно ли ее решение.

На третий день Казанова вновь попытался ее поцеловать, но она опять сказала, что еще не готова.

— Ведь мы не станем торопиться? — спросила она, томно глядя на несчастного Казанову. — В конце концов, это не скачки. Никто же не вынуждает нас как можно скорее прийти к чему-то. Я предпочитаю, чтобы все развивалось естественным путем.

— Я понимаю, — покорно ответил ей Казанова.

Про таких женщин он потом написал, что они — как «крепость, в которую невозможно проникнуть иначе, чем по мосту из золота». Но Казанова не отчаивался, ведь она любила бывать в его обществе. Во всяком случае, ему так казалось, но это было так же далеко от истины, как и то, что все эти графы и князья, с которыми он познакомился за последнее время, так же гордились знакомством с ним, как он гордился знакомством с ними.

Наконец, Фольяцци и Анджолини утомились от «наскоков» Казановы и дали ему понять, что его общество им надоело. Получив окончательный и весьма решительный отказ, обиженный Казанова сел в почтовую карету и отправился в Венецию, куда он прибыл в мае 1753 года.

Более четырех лет Казановы не было в Венеции. Однако этот ни на что не похожий город с его притягательностью, с его игорными домами и его куртизанками был слишком дорог сердцу нашего героя, и он ни за что не согласился бы расстаться с ним на более долгий срок. Именно поэтому, когда улеглись первые восторги, вызванные Дрезденом и Веной, он решил, что венецианская dolce vita подходит ему гораздо больше.

За четыре дня он добрался до Триеста, а на пятый уже был в Венеции. По его собственным словам, это произошло в канун праздника Вознесения, то есть 29 мая 1753 года.

Казанове было двадцать восемь лет, у него не было денег, но зато имелись три старых покровителя. К тому же, он получил определенный жизненный опыт, знал законы чести и вежливости и ощущал себя готовым к тому, чтобы все начать с начала, будучи при этом более предусмотрительным.

На юге Венецианской лагуны находится живописная река Брента, по берегам которой когда-то располагались старинные виллы итальянских аристократов, дожей и вельмож, поражавшие своим великолепием.

С XVI века эти совсем не бедные люди любили кататься по Бренте на некоем подобии баржи, которая называлась Буркьелло. Впрочем, баржа — это не то слово. Это был очаровательный корабль, в каютах которого не было нехватки в зеркалах, скульптурах и картинах. А в движение он приводился двумя лошадьми, которые шли по берегу и тащили ее за собой, продвигаясь со скоростью не больше мили в час. На Буркьелло имелись все удобства, там можно было не только прекрасно поесть и выпить, но и отлично выспаться.

Вернувшись в Венецию, Казанова однажды гулял вдоль Бренты, любуясь Буркьелло и завидуя тем, кто может себе позволить на ней покататься. Вдруг он заметил, что совсем близко от реки перевернулся кабриолет, и какая-то женщина заскользила по крутому склону берега. Еще секунда, и она упала бы в воду…