— Спасибо, месье. Не дай бог, чтобы вы оказались в таком же положении. — И уже совсем тихо добавил. — Все, что сейчас делается в порту, — против России.
Я недовольно махнул рукой и подумал: «Бытие определяет сознание. Им, беднягам, хочется, чтобы это было именно так».
Но бельгиец, увидя мою недоверчивую улыбку и презрительный жест, зашептал:
— Мой бог! Верьте мне, месье. Мы работаем на этих транспортах. Кое-что видели и слышали. Война с Советами — вопрос дней.
— Да будет вам… — опять отмахнулся я. Приближался охранник-немец. Бельгиец юркнул за штабеля тюков. Солдат подозрительно взглянул на меня и последовал дальше. После этого разговора остался неприятный осадок.
«Аусма» все еще стояла. Почему? Я пошел на эстонский пароход. В кают-компании собрался весь комсостав и капитан. Меня пригласили сесть. Я спросил:
— Сейчас уходите? Капитан покачал головой.
— Не уходим. Был у харбор-мастера.[9] Говорит: выход из порта закрыт на неопределенное время. Англичане накидали мин на фарватере. Эх-эх-хе… — вздохнул старик. — Надо домой.
Лица у всех были мрачные. Я попрощался. Меня не удерживали.
«Эльтон» стоял тихий, с открытыми трюмами. Выгрузка окончилась. Рабочие ушли. На комингсе первого трюма сидел капитан и грустно смотрел вниз.
— Так дело не пойдет, — увидя меня, проговорил он. — Смотри. Почти ничего не выгрузили. Этак мы здесь месяц простоим. Самим надо выгружать, вот что. Я попробую договориться с Бушем. Что «Аусма» — уходит?
Я рассказал ему о своем посещении.
— Да… Поеду в Берлин. Узнаю, в чем дело. Ночью к нашему борту поставили теплоход «Хасан», а утром мы пошли туда обменяться мнениями о происходящем в порту.
В каюте у старшего механика кроме самого хозяина сидели капитан Хрисанф Антонович Балицкий и помполит Павел Варфоломеевич Гребенкин. Они были встревожены.
— Понимаете, товарищи, — нервно поправляя пенсне, говорил Хрисанф Антонович, — меня беспокоит это огромное скопление судов и отношение к нам портовых властей. А гестаповцы! Те просто хамят. Раньше такого никогда не было… И эти военные приготовления. В чем дело?
— Вообще, творится что-то подозрительное, — поддержал капитана старший механик Устинов. — Только четырнадцатого июня я засек тринадцать крупнотоннажных судов, которые вышли из порта полные солдат и всякого вооружения. На следующий день два из них вернулись обратно пустыми. Значит, ходили совсем недалеко.
— Буш говорил под большим секретом, что все эти приготовления против Англии, — сказал мой капитан, — но я все-таки хочу съездить в Берлин к представителю Морфлота Горлову. Как вы думаете, стоит?
— Безусловно. Все узнаете и нам расскажете. А с другой стороны, непонятно, почему наши продолжают посылать в Штеттин суда? Неужели ничего не знают и не подозревают?
— Между прочим, из Берлина приезжал наш представитель, я ему доложил обстановку и высказал свои опасения. Так он меня в паникерстве обвинил, — с некоторой обидой сказал Балицкий. — Говорит, что через несколько дней закончат погрузку и мы идем в Ленинград.
— Только бы скорее, — вздохнул Гребенкин. — Так надоело здесь стоять и смотреть на их собачью свадьбу.
Мы посидели на «Хасане» еще с полчаса и неуспокоенные вернулись на «Эльтон». Тревога наша росла, хотя никто не хотел произнести того, что думает. Посчитают паникером. Балицкий все-таки отдал распоряжение: «Держать машину и все механизмы в пятиминутной готовности». Может быть, придется срочно уходить из порта.
На следующее утро приехал Буш. С большим неудовольствием он выслушал предложение капитана работать вторую смену.
— Я понимаю. Очень все сложно. На вторую смену надо оставлять и складских рабочих, и счетчиков, и береговых грузчиков. А людей не хватает. Ну, ладно, ладно. Сделаю для вас исключение, капитан. Вы же мой друг, верно?
Эта «дружба» обошлась капитану в килограмм масла, круг колбасы и две бутылки водки. Буш повеселел, сунул «презент» в машину, а мы расписали команду по бригадам и с четырех приступили к работе. Выгрузка двигалась споро, весело. Никакого сравнения с немецкими грузчиками. К двенадцати ночи в трюмах поубавилось. На следующий день объявили соревнование между трюмами и бригадами. Дело пошло еще быстрее.
— Мы вам покажем, на что способны! — кричал бригадир трюма номер три Володя Суслов. — Держитесь!
Через три дня выгрузку закончили. Буш приехал, заплатил деньги команде аккуратно, по ведомости. Но грузить судно нашими силами отказался категорически.
— Много тяжеловесов. Нужны квалифицированные грузчики. Я не могу отвечать, если кому-нибудь из ваших людей отдавит ногу, руку или голову. Как только освободится кран, перетянем пароход и начнем… Как скоро? Как будет возможно.
На этом разговор кончился. Буш, не заходя к капитану, исчез. Потянулись тоскливые дни ожидания. Буш разводил руками:
— Ничего не могу сделать. Мы платим ваши убытки. Война.
По корме, готовая к отходу, сиротливо стояла «Аусма». Фарватеры, по словам ее капитана, все еще не очистили от мин. Когда? На этот вопрос никто ответить не может. Харбор-мастер звонил в военное министерство. Оттуда сказали, что сообщат.
Наш капитан уехал в Берлин, в Торгпредство. Мы ждали его возвращения с нетерпением. Приехал он через два дня веселый, довольный и бодрый.
— Ну, как дела? Почему не выпускают «Аусму»? Не грузят нас? — Мы засыпали его вопросами.
— Не волнуйтесь, товарищи. В Берлине обо всем знают. Не надо возмущаться, нервничать. Этим делу не поможешь. Все будет в порядке, так сказал Горлов. Пойду расскажу Балицкому.
Сообщение капитана немного успокоило нас. Раз сам Горлов говорит. Что ж делать? Ждать так ждать. Война.
На следующий день мы опять взволновались. В порт пришел груженый теплоход Балтийского пароходства «Днестр», да еще привез команды на строящиеся в Гамбурге шаланды! Как же так? Фарватеры замусорены минами, а суда идут в порт. Капитан «Аусмы» снова побежал в управление порта. Ответили лаконично:
— Не могли же мы бросить теплоход в море? С опасностью для жизни тральщики провели его в порт. Мы должны были рисковать.
Слова звучали правдиво, но все же что-то продолжало тревожить нас. Всю последующую неделю советские суда простояли без движения, и вот наконец перетяжка. «Эльтон» и «Хасан» поставили под погрузку. Мы облегченно вздохнули. Ну, кажется, скоро уйдем. Трое суток хорошей работы — и конец. Но хорошей работы мы не дождались. Каждую смену в трюмах копошилось полторы калеки — несколько стариков грузчиков. Что они могли сделать? Погрузка еле двигалась.
В эти дни погода выдалась редкая. Ни одного дождичка. Солнце шпарило с утра до вечера. На небе — ни облака. Днем даже бывало слишком жарко. Мы изнывали, без конца пили из бачка тепловатую, невкусную кипяченую воду, но жажду утолить не могли. Стоял полный штиль. Даже дуновения ветерка не ощущалось в порту. Только ночью становилось легче дышать. Мы двигались по палубе как сонные черепахи. Вялые, разморенные, потные… Ничего не хотелось делать. Скорей бы домой! Стоянка опротивела. Какое-то оцепенение охватило всех.
В субботу, в два часа, когда грузчики положили в трюм очередной тяжеловес, в кают-компанию вошел оберчекер[10] Вилли Финк. Отирая пот со лба, он предложил:
— Слушайте, моряки. Завтра воскресенье. Давайте я свезу вас на озеро под Штеттином. Покупаемся, позагораем. Я сынишку с собою возьму. Это недалеко. Кто хочет? Свободные от вахты, конечно.
Финк покосился на капитана. Мы охотно приняли предложение немца. Вилли мы знали давно, с тех пор, как он грузил наши суда в Гамбурге, и считали его своим другом. Предстояло хоть какое-нибудь развлечение! Разнообразие в нашей монотонной жизни. Поплаваем, покупаемся, посидим на травке, не будем видеть осточертевшие военные транспорты, слышать бесконечные марши.
Собралась компания человек шесть во главе с капитаном. Сговорились встретиться с Финком рано утром у портовых ворот, а оттуда уже на автобусе ехать за город.