Напротив, если в этом таинственном другом «измерении» существует лишь самый банальный эгрегор, мыслеформа, которую в течение веков постепенно создавало благочестие миллионов верующих, тогда воплощение подобных оккультных феноменов вполне возможно: ведь то, что ученики Мартинеса де Паскуалиса, как они верили, материализовали и заставляли действовать во время своих сеансов, — не что иное, как эгрегор. Мыслеформа, намагниченная ритуальными приемами мартинесовской теургии, становилась доступной для органов чувств операторов, тем более если они достигли последних и высших степеней «Избранных коэнов», а к этим приемам добавлялось действие ритуальных воскурений сильных галлюциногенов, таких как дурман, белый мак и черный мак. В этом можно убедиться, прочтя рукописную «Тайную инструкцию для Королевских крестов».

Наконец, что касается псевдовознесения Иисуса, его лишают всякого правдоподобия многочисленные противоречия в канонических Евангелиях. Судите сами.

1. У Матфея (28:16–20) Иисус покидает своих учеников в Галилее, на горе. И не сказано ни слова о вознесении.

2. У Марка (16:6-20) говорится о встрече в Галилее и вознесение происходит, но не сказано где.

3. У Луки (24:50–53) вознесение происходит, но на сей раз в Иудее, в Вифании, близ Иерусалима.

4. У Иоанна (21:1-25) Иисус покидает своих учеников в Галилее, но уже не на горе, а выйдя на берег из рыбачьей лодки Симона Петра, на побережье Тивериадского моря, и о вознесении ничего не говорится.

А ведь между вознесением в Вифании и вознесением в Тивериаде или на горе (Гамала) 110 километров по прямой, то есть около 150 километров по дороге.

Можно ли представить, чтобы апостолы не запомнили точное место расставания с Иисусом после подобного пешего перехода? Можно ли представить, чтобы два евангелиста забыли о таком чуде, как вознесение Иисуса в воздух у них на глазах?

Значит, дело было не так, как столь противоречиво и несвязно рассказывают нам. Если это еще вызывает сомнения, достаточно обратиться к стиху Матфея, упоминающему один странный нюанс: «Одиннадцать же учеников пошли в Галилею, на гору, куда повелел им Иисус, и, увидевши Его, поклонились Ему; а иные усумнились. И, приблизившись, Иисус сказал им…» (Матф., 28:16–18).

И речь резко переходит к обещанию, которое он дает им: «И се, Я с вами во все дни до скончания века» (Матф., 28:20).

Итак, увидев его при полном свете на вершине горы, они поклонились из уважения к своему легитимному царю. Но тем не менее они совсем украдкой глянули на него, и то, что они увидели, вызвало у них сомнения. Это не был в точности привычный Иисус, в чем-то он отличался; имитация ран была несовершенной; некоторые стигматы страстей отсутствовали; и, может быть, близнец не был полным двойником Иисуса.

Следствие этого сдержанного сомнения — вежливая, но характерная нерешительность.

Виктор Гюго очень хорошо поставил проблему: «Искупление — это Бог Справедливый, заставляющий страдать Бога Невинного, чтобы умилостивить Бога Доброго».

Примерно как если бы снисходительный учитель, устав наказывать дерзких и неугомонных учеников и придя от этого в отчаяние, закатил на их глазах показательную трепку единственному почтительному и послушному ученику, чтобы получить возможность отменить все наказания шалопаям, потешающимся при виде этого зрелища.

Но — скажет верующий читатель — это же сам Бог в своей бесконечной любви занимает место человека, жертвует собой и страдает вместо него. Пусть так, допустим. Значит, благодушный учитель закатил трепку самому себе на глазах и к великой радости шалопаев, покатывающихся со смеху.

Поставить проблему — значит выделить ее неправдоподобные стороны.

Классическому иудаизму, и прежде всего саддукеям, было чуждо представление об упадке душ и о их восхождении к Истоку. Это понятие было присуще александрийскому гностицизму, и, похоже, впоследствии его усвоили и очистили ессеи.

Это восхождение к Плероме, сквозь сферы и вопреки сопротивлению архонтов, требовало ритуала теургической формы, а также аскезы. Его должна была совершить сама душа, конечно, при помощи тела, но фактически одна. Во всяком случае, кровавое человеческое жертвоприношение никоим образом не могло освободить все человеческое сообщество в целом. Требовать столь варварского акта было бы недостойно Всевышнего Бога, и в высшей степени несправедливым было бы освобождать тех, кто ничего для этого не сделал, да и не слишком об этом беспокоился.

К тому же об этом очень хорошо сказали израильские пророки. Судите сами.

Вот прежде всего выдержка из Второзакония, вывод из заповедей, данных самим Богом Моисею на горе Синай, согласно преданию Ветхого Завета. Нам представлялось бы нелепым отрицать его фундаментальную важность. Слова Бога, якобы сказанные Моисею, и обобщения Павла в его Посланиях, за которые несет ответственность только он сам, довольно сильно различаются. Вот это место:

«Отцы не должны быть наказываемы смертию за детей, и дети не должны быть наказываемы смертию за отцов; каждый должен быть наказываем смертию за свое преступление» (Втор., 24:16).

Теперь Иеремия:

«В те дни уже не будут говорить: „Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах — оскомина“; но каждый будет умирать за свое собственное беззаконие; кто будет есть кислый виноград, у того на зубах и оскомина будет» (Иер., 31:29–30).

«О Господи Боже! <…> Которого очи отверсты на все пути сынов человеческих, чтобы воздавать каждому по путям его и плодам дел его…» (Иер., 32:17–19).

Теперь Иезекииль:

«И было ко мне слово Господне: зачем вы употребляете в земле Израилевой эту пословицу: „Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина“? <…> Не будут вперед говорить пословицу эту в Израиле. <…> Душа согрешающая, она умрет; сын не понесет вины отца и отец не понесет вины сына, правда праведного при нем и остается, и беззаконие беззаконного при нем и остается.

И беззаконник, если обратится от всех грехов своих… он жив будет. И праведник, если отступит от правды своей… он умрет. <…> Посему Я буду судить вас… каждого по путям его…» (Иез., 18:1, 2, 20, 21, 22, 24, 30).

Что касается Нового Завета, отметим: сама патрология признает, что понятие о первородном грехе, содержащееся только в так называемом Апостольском символе веры (подлинность которого сама по себе весьма сомнительна), отцы церкви употребляли только в устных поучениях, но не в писаниях. Было бы бесполезно искать его в Евангелиях — не найдется. Иисус пришел, чтобы спасти людей лишь от их собственных грехов, и только от тех, которые они искупили. Единственное место во всех Евангелиях, которое смог процитировать святой Августин в подтверждение своего личного мнения по этому поводу («Против Юлиана»), — это стих из Луки, весьма двусмысленный и очень неясный:

«Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее» (Лук., 19:10).

Не уточняется ни причина этой погибели, ни ее природа — личная или коллективная.

Так вот, хоть этот факт слишком часто игнорируют, но и сам Иисус никогда не утверждал обратного. Он никогда не представлял себя объектом искупительного жертвоприношения stricto sensu [в строгом смысле (лат.)]. Он никогда не заявлял, что результатом его мучительной смерти будет освобождение душ от власти дьявола. Пусть читатель возьмет на себя труд внимательно перечесть все слова, которые безымянные авторы IV века приписали Иисусу, и он безусловно сможет констатировать этот факт.

Несомненно, Иисус неоднократно намекает на близкую смерть, и в насильственной форме, и в высшей степени мучительную. Похоже, ему подтвердили это во время заклинания духов на горе Фавор, где Моисей и Илия открыли ему, что он скоро умрет. И что в этом удивительного? Он унаследовал ответственность за зелотское движение, он его направлял, руководил им, и римляне разыскивали его как виновного в вооруженном восстании (доказательство этого — приказ ученикам при надобности продать часть одежды, чтобы приобрести мечи, у Луки, 22:36 и 49).