Леон провел два дня, изучая структуру научных данных в солидной библиотеке Станции. Оборудование позволяло активировать интерфейсы сразу на несколько чувств. Он прогуливался по прохладным числовым лабиринтам.

В векторном пространстве, изображенном на огромном экране, результаты исследований были скрыты за множеством защитных паролей. Конечно, он легко мог взломать их или обойти, однако длинные отчеты, выводы и многочисленные статистические данные не поддавались быстрой интерпретации. Иногда определенные грани поведения шимпанзе оказывались тщательно зашифрованы в дополнениях и замечаниях, словно биологи этой отдаленной лаборатории были озадачены полученными результатами. Кое-что действительно вызывало смущение: особенно брачные обычаи.

Леон продвигался по трехмерному лабиринту, размышляя, возможно ли построить стратегическую линию аналогий?

Почти все гены шимпанзе совпадают с генами человека, значит, динамика развития обезьян должна представлять собой упрощенную динамику развития человеческого общества. Можно ли проанализировать поведение группы шимпанзе в качестве частного случая социоистории?

На закате следующего дня Леон сидел рядом с Келли, наблюдая за кроваво-красными зубцами гор, окруженными оранжевыми облаками. Африка оказалась яркой и кричащей, однако ему это нравилось. Острая еда. В животе у Леона заурчало в предвкушении обеда.

— Очень заманчиво построить упрощенную модель социоистории, используя для этого шимпанзе, — заметил он.

— Однако у тебя какие-то сомнения?..

— Шимпанзе такие же, как мы… только у них есть, ну…

— Они ведут себя, как животные? — Келли усмехнулась, а потом поцеловала мужа. — Мой скромный Леон.

— Я знаю, мы тоже часто ведем себя, как животные. Но мы слишком разумны.

Келли опустила ресницы — Леон знал, что так его жена выражает вежливое несогласие.

— Да-да, слишком разумны, чтобы просто наслаждаться жизнью.

— Что? — слова мужа удивили Келли.

— Я изучал эволюцию. Попросту говоря, человеческий мозг оказался эволюционно избыточным: собирателю и охотнику не требуется такой могучий инструмент. Чтобы справиться с остальными животными, было бы вполне достаточно овладеть огнем и научиться делать каменные инструменты. Подобные таланты сделали бы из человека царя природы, избавив его от тягот естественного отбора. Однако есть свидетельства, что мозг сам ускорил свое развитие. Кора головного мозга начала увеличивать массу, возникли новые нервные связи в дополнение к тем, которые уже существовали. Вместо толстого слоя кожи появились дополнительные участки мозга.

Благодаря этим участкам родились музыканты и инженеры, святые и ученые, — эффектно закончил Леон. — Причем эволюционный отбор занял всего несколько миллионов лет.

Келли фыркнула.

— Взгляни на это с женской точки зрения. Все это произошло, невзирая на опасности, которым подвергались женщины при родах.

— Что?

— Огромные детские головки. Им трудно выйти наружу. Мы, женщины, до сих пор расплачиваемся за ваши мозги — и за свои собственные.

Леон рассмеялся. Келли всегда находила свежий взгляд на вещи.

— Тогда почему же был выбран именно такой путь?

Келли таинственно улыбнулась.

— Может быть, и мужчины, и женщины находят интеллект сексуально привлекательным.

— В самом деле?

— Вполне возможно, что для синантропа ум был чем-то вроде павлиньего хвоста или оленьих рогов — средство для привлечения женщин. Сексуальный естественный отбор.

Леон засмеялся. Он наблюдал, как закат стал тревожно пурпурным и неожиданно почувствовал себя счастливым. Полосы света озаряли странной формы облака.

— Эй, — тихонько позвала его Келли.

— Да?

— Может быть, у нас появилась возможность использовать исследования, которые ведут местные ученые. Выясним, кем мы были — а отсюда, кто мы есть.

— В интеллектуальном смысле мы совершили скачок. В социальном плане, мне кажется, нас разделяет гораздо меньшее расстояние.

На лице у Келли появилось скептическое выражение.

— Ты думаешь, мы недалеко ушли от шимпанзе?

— Пока это лишь гипотеза…

— А подтвердить ее поможет лишь дополнительный опыт общения.

— Она взглянула на Леона. — Тебе понравилось погружение, не так ли?

— Ну, да. Просто…

— Что?

— Мне не нравится та навязчивость, с какой Рубен предлагает нам новые погружения.

— Такова его работа.

— …И он знает, кто я такой.

— Ну и что? — Келли пожала плечами. — Тебя многие знают. В определенных кругах ты весьма известен.

— А «определенные» желают моей смерти. Куда подевалась твоя обычная практичность, а, Келли? — Леон усмехнулся.

— Паранойя не имеет ничего общего с практичностью, — засмеялась жена.

Не успел еще прозвучать гонг к обеду, как Келли подбила Леона на новое безрассудство.

Жаркий день на солнце. Пыль заставила меня чихнуть.

Большой прошел мимо, все выказали ему уважение. Самки и самцы протягивали к нему руки.

Большой трогал их, стоял немного с каждым, чтобы они поняли, что он рядом. Что все в порядке.

Я тоже шагнул к нему. Я хочу быть таким, как Большой, быть крупным, как он, быть им.

С самками у него никогда не бывает осечек. Он хочет какую-нибудь, она с ним идет. И они вместе. Он Большой.

Молодым не достается уважения. Самки не хотят с ними так, как с Большим. Молодые самцы задираются, бросают песок и все такое, но все бестолку. Они никогда не станут такими, как Большой. Им это не нравится, но тут уж ничего не поделаешь.

Я довольно крупный. Я получаю уважение. Ну, сколько-то.

Всем нравится, когда их гладят. Ласкают. Ухаживают. Самки так делают, а самцы гладят их в ответ.

Я сидел, и за мной ухаживали, и вдруг я что-то учуял. Мне это не понравилось. Я вскочил и закричал. Большой заметил. Тоже почуял.

Чужаки. Все стали обнимать друг друга. Сильный запах, все почуяли. Много Чужаков. Ветер говорит, что они близко и подходят еще другие.

Они бегут на нас вниз со склона холма. Ищут самок.

Я бросился за своими камнями. У меня всегда приготовлено несколько. Я швырнул один в Чужака, но промахнулся. И тут же они среди нас. Трудно в них попасть, они бегут так быстро.

Четверо Чужаков схватили двух самок. Потащили с собой.

Все завопили, заплакали. Всюду пыль.

Я кидаю камни. Большой повел парней против Чужаков.

Чужаки развернулись и побежали. Вот так, сразу. Но взяли двух самок, и это плохо.

Большой рассвирепел. Он стал толкать молодых, рычать. Теперь он не так хорош, он пропустил Чужаков.

Эти Чужаки плохие. Мы все присели на корточки, гладим друг друга, ласкаем, утешаем.

Пришел Большой, шлепнул некоторых самок. Все должны знать, что он Большой.

Меня он не стал шлепать. Он знает, лучше не пытаться. Я на него зарычал, когда он подошел близко, а Большой сделал вид, что не слышит.

Может быть, он не такой уж и большой…

На этот раз он остался с ними. После того как кризис миновал, когда чужие шимпанзе ретировались, он остался сидеть. Его долго гладили. И ему в самом деле стало спокойно.

Ему? Кем он был?

На этот раз Леон полностью ощутил разум шимпанзе: ошеломляющие обрывки чувств, мыслей, словно листья, влекомые ветром.

А ветер был эмоцией. Обжигающие, завывающие порывы, дождь мыслей, как мягкие удары молота.

Мышление шимпанзе было бедным, Леон воспринимал его лишь обрывками, словно размышления человека, по которым прошелся нервный редактор. Но шимпанзе интенсивно ощущал мир.

«Конечно, — подумал Леон (а он мог думать, находясь в ядре собственного разума, который окружал мозг шимпанзе). — Эмоции управляют ими. Никаких сложных размышлений. Им необходима быстрота реакции. Яркие чувства превращают даже толику информации в побудительную причину для мгновенного действия. Грубые приказы Матери Эволюции».

Теперь Леон понимал: вера в то, что подобные эмоциональные переживания доступны лишь людям, не более чем обычное высокомерие. Шимпанзе во многом разделяли с людьми взгляд на мир. Теория социоистории шимпанзе становилась реальностью.