С тех пор как Булакович ушел из Внезапной, он ничего не знал о Небольсине. Тяжелый путь через горы, постоянный огонь противника, засады, нападения на отставших солдат тревожили его. Почти всюду, где только было можно, он спрашивал о своем друге, но в общей сутолоке перемешавшихся на походе войск никто не слышал не только о Небольсине, но даже о том, где находятся Вельяминов, его штаб и генералы. Каждая часть, несмотря на общий план и диспозиции штаба, действовала самостоятельно, в отрыве от соседей, зачастую даже и не ведая, кто соседи и какая задача стояла перед ними.

Утро четвертого дня было поначалу туманным и серым, настолько затянутым пеленою похожего на вату тумана, что по приказанию командиров частей барабанщики каждые четверть часа били сбор, а горнисты играли сигналы, чтобы бредущие в полумгле солдаты знали направление.

Стрельба прекратилась. И горцы, и русские понимали, что передышка эта короткая и, как только рассеется туман, начнется новый штурм аула.

Булакович стоял у орудий, направленных на Гимры. Аул был рядом, но за белесой мглой не чувствовалась жизнь. Казалось, все замерло, лишилось голоса и звуков. Однако тишина была обманчивая, настороженная. Везде — и возле орудий, и впереди, и по бокам, и сзади — были солдаты, казаки, волонтеры. А впереди… держа палец на курке, затаились мюриды.

Около восьми часов утра туман расступился в нескольких местах, пополз в стороны, обнажая горы, хребты, аул. Из-за гор выкатилось веселое, совсем не октябрьское солнце, холод спал, и озябшие за ночь солдаты приободрились.

Позади батареи взлетели ракеты — зеленая, белая, красная… По тропинкам, с холмов и утесов, занятых тенгинцами, побежали солдаты.

Штурм Гимр начался.

Вельяминов, стоя в восьмистах метрах от околицы Гимр, наблюдал за боем.

Пулло атаковал с запада, Клюге — с северо-востока, а Коханов, Сокольский и Аргутинский — с холмов Калау.

Булакович видел, как пробежали вперед солдаты, как надрывались в криках «в атаку», «на штык», «вперед» офицеры.

Пушки, не переставая, без прицела и наводки били по аулу. Каждое ядро, каждая граната попадали в цель. Аул был велик. На его улицах и плоских крышах саклей толпились горцы.

Вот, засучив рукава, подоткнув полы черкесок, защитники аула бросились на солдат, уже ворвавшихся в Гимры.

Булакович пошел вперед. Его обгоняли солдаты разных полков и рот, возбужденно крича «ура».

По данным русской разведки, в Гимрах скопилось до трех тысяч мюридов, съехавшихся со всего Дагестана и Чечни, чтобы защитить аул и имама. Но сведения эти были неверны.

После разгрома отряда Гамзата, бегства акушинцев и галашевцев силы имама сократились приблизительно на тысячу человек. Чеченский отряд, около шестисот человек, защищавший подступы к аулу, был сбит русскими с хребтов Акуши и, отрезанный от своих, ушел в ночь перед генеральным штурмом Гимр. В окруженном ауле оставалось не более тысячи — тысячи ста защитников, но это были мужественные люди, поклявшиеся умереть, но не отдать Гимр русским.

Вельяминов бросал новые и новые батальоны. Резервы подходили ежечасно и с ходу вступали в бой.

Уже пять часов шло сражение. Обе стороны не раз сходились в рукопашной. Первая полоса засек и завалов была захвачена; на второй рубились терские казаки, осетинские сотни Туганова и кумыки Арслан-бека.

— Перенести огонь по саклям! Бить картечью по крышам! — приказал Вельяминов.

Клюге сам повел бутырцев и эриванцев к мечети, где скопились главные силы горцев.

Пулло с тенгинцами, куринцами и спешенными донцами захватил весь передний фас защиты Гимр.

Вельяминов бросил вперед еще три роты куринцев и перенес свой штаб в аул.

Еще четыре горных орудия открыли картечный огонь вдоль площади и улицы, разделявшей Гимры на две части.

Булакович глядел на мечущиеся в дыму и пламени фигуры, смутно различая горцев и русских. Дым то заволакивал аул, то, растекаясь под ветром, открывал жестокую, страшную картину резни. Увлекаемый рвавшимися вперед солдатами, он незаметно для себя очутился на мечетской площади. Высокая трехъярусная башня, похожая на суживающийся кверху квадрат, возвышалась над гудеканом.

— Имам, ты должен уйти из аула. Русские окружили нас… Лучше, если б ты своевременно ушел, — сказал Шамиль, когда Гази-Магомеду донесли, что Гамзат разбит и отрезан, а чеченцы и даргинцы бежали.

— Я призвал народ к газавату, и я должен быть с ним.

— А если тебя убьют?

— Сейчас не время, брат мой Шамиль, думать об этом. Все мы смертны.

Мюриды радостными криками встретили Гази-Магомеда.

— Шамиль, возьми отсюда сколько можно бойцов и бегите вперед! Проклятые гяуры прорываются к площади, — крикнул имам.

Человек шестьдесят мюридов бросились за Шамилем к мечети, где с трудом сдерживали натиск русских горцы.

Взяв последний резерв, сто — сто двадцать человек, имам под огнем русских пушек перебежал улицу навстречу эриванцам, прорвавшим и вторую линию завалов.

Пожилой солдат в огромной потертой папахе, бежавший рядом с Булаковичем, застонал и, роняя ружье, свалился поперек дороги. Охваченные пылом боя, мимо пробегали другие, не останавливаясь и даже не глядя на упавшего товарища.

Прапорщик нагнулся над ним. Солдат еще был жив; широко открыв рот, он хрипло дышал, дергаясь всем телом.

— Вперед, вперед!.. Не задерживаться!.. — прогремело над ухом Булаковича.

Прапорщик выпрямился и поспешил дальше.

Солдаты уже хозяйничали в половине аула. Стреляли в оконца, швыряли внутрь дымно рвавшиеся ручные гранаты…

И опять команда «Вперед, вперед!» гнала их дальше, к мечети, к площади, к боевой аульской башне, где кипел бой.

Окраины Гимр были взяты русскими. Желтые, красные, синие околыши и погоны, папахи, бешметы и черкески — все перемешалось, а с тропинок сбегали и сбегали новые толпы солдат, заполняя обреченный, но все еще не покоренный аул.

Завалы были разрушены. Защитные стены, преграждавшие проходы между засеками, взорваны.

Уцелевшие мюриды отступали к саклям, бой растекался на отдельные стычки, весь аул стал местом рукопашной резни.

Шел уже седьмой час штурма, а Гимры еще были не полностью в руках русских.

Гази-Магомед, раненный пулей в плечо, не покидал поля боя. Отступая в глубь аула, он сдерживал русских, окружавших площадь. Натиск солдат был так силен, что мюридам, бившимся вместе с имамом, пришлось отойти к башне.

Гази-Магомед оглядел людей. С ним было не более сорока человек, остальные пали, защищая завалы.

Не лучше и на других участках. Всюду сверкали штыки и гремело русское «ура». Было ясно, что Гимры падут.

Мюридов осталось так мало, что через час некому будет защищать аул. Разрозненные группы то в одиночку, то по трое-четверо дрались тут и там, но их заливало солдатское море…

Русские стреляли вдоль улицы из захваченных саклей, из развороченных завалов. Две пушки, установленные на углу, ударили картечью слева от того места, где еще недавно шел рукопашный бой. Единорог и две ракеты свинцом и огнем брызнули по площади.

Мечеть, которую обстреляли гранатами, задымилась и медленно повалилась набок.

— В башню!.. Скорей!.. Русские заходят со всех сторон!.. — закричал кто-то.

На площадь ворвались егеря. Солдаты Тенгинского батальона отрезали небольшую группу мюридов.

— В башню! — крикнул Гази-Магомед, и шестнадцать оставшихся в живых защитников аула вбежали в старую темную башню, поднимавшуюся над площадью.

Гази-Магомед, Шамиль, чеченец Саид-бек из аула Гойты, андийский старшина Магома, будун аула Гимры Таштемир и мулла Бештемир-эфенди из аула Чох. Остальные десять из разных мест.

Мечетская площадь быстро заполнялась солдатами.

Вельяминов передвинулся еще ближе к центру Гимр, расположив свой штаб в северо-западной части аула.

Пулло, Клюге, генерал Сокольский, полковники Тарханов и Вревский методично, сакля за саклей, выбивали мюридов из дворов и подвалов.