— Ну а мужик твой как на это смотрит? — искренне заинтересовался Владимир.

— Терпит, — засмеялась Люська. — Что ему остается делать? Меня любит, да и детей оставить не может. Поначалу возникал, конечно. А потом привык, смирился. Чокнутой и юродивой меня считает. Да так оно и есть. Я — юродивая. Зато с юродивой и взять нечего. Жить легче. Дай лучше закурить!

А с ней легко, — вдруг как-то сразу успокоился Владимир, — да и баба вроде ничего. Вот только волосы давно, видимо, не мытые, свалялись, и веки отекшие какие-то. Молодая, лет тридцать, наверное.

Парень-то стеснительный, — с женской проницательностью определила Люська. — Но ничего, я его раскачаю.

— Слушай, кавалер, а что ты все обо мне расспрашиваешь? Расскажи что-нибудь о себе… Не хочешь — не надо! Я в чужую душу лезть не люблю. Но не молчать же нам всю дорогу. Я люблю веселых и говорливых. Ну, пока историю какую вспомнишь, скажи, в какой позе ты женщин любить предпочитаешь?

Владимира её наглость разозлила.

— Вот стемнеет, встанем на стоянку. Тогда и узнаешь!

Заметив его смущение, Люська расхохоталась, откинув назад голову и блеснув металлическими зубами.

— Вот умора! Да ты никак меня стесняешься? Что, никогда с дальнобойщицами дела не имел? Да не может быть! Уже третий год асфальт утюжишь, а все девственник? Это мы мигом исправим. Тебе повезло. Уж я-то научу, не волнуйся! Мы с тобой здесь в кабине устроимся для начала. Знаешь, как со страхом работать. Не знаешь?

И Люська, заговорщицки приблизившись к уху Володьки, стала объяснять, в чем прелесть этого способа. Впрочем, при этом она внимательно следила за дорогой, чтобы парень, увлекшись её описаниями, чего доброго не поцеловался со встречным транспортом.

Мужик весь зашелся от смеха.

— Ну, девка, даешь! Надо же такое придумать! Стоит, наверное, попробовать!

Ему вдруг захотелось, чтобы скорее начало темнеть и можно было остановиться на ночлег.

Утро было прохладное. Владимир вылез из копны сена, отряхнулся, осмотрелся вокруг. Люськи не было. Лишь примятое сено свидетельствовало, что ночью она была с ним. Он подошел к стоящей рядом машине, заглянул в кабину и кузов. Женщина исчезла. Владимир испуганно кинулся к своей лежащей на сиденье куртке: паспорт, права и документы на груз были на месте. И деньги… Он трижды пересчитал и убедился, что не хватает только ста тысяч. Ну ладно, это ещё по совести: могла ведь и все себе захапать. А эти деньги она заслужила. Добросовестно заслужила! ИВолодька, вспомнив ночную возню, удовлетворенно улыбнулся.

Сев в кабину, он подумал о вечно недовольной жене Галке и злорадно подытожил:

— Теперь совсем иное дело, Галина Петровна. Квиты мы.

И не мог Володька даже предположить, что деньги — не единственный трофей Люськи. Когда, выбравшись из гостеприимной копны, она взяла из куртки кавалера заработанные деньги и потянула на себя свою спортивную сумку, то углом зацепила лежащий на дне кабины браунинг. Он упал на подножку. Подумав, что это зажигалка, Люська бездумно сунула пистолетик в сумку: в разъездах огонька всегда не хватает.

Через полчаса её, голосующую, подсадил чернявый водила из Крыма, везущий в Москву фрукты, и Люська, смеясь, слушала его неприхотливые анекдоты и чутко замечала, как косит темпераментный мужик на дорогу, отыскивая удобный спуск в укромный уголок мелькающего за окошками машины молодого леска.

Этот джигит от меня одним фунфыриком не отделается. Поеду-ка я с ним до Москвы. Давно я там не была. Авось привокзальные девки не забыли, позволят пару недель поработать на их территории. Я девка не жадная, кому надо отстегну сколько следует. А потом уж рвану дальше.

Машина взяла вправо и по наклонной плоскости резко, почти не снижая скорости, пошла на спуск. Сердце Люськи, как на качелях, подскочило вверх. Она засмеялась от внезапно нахлынувших детских воспоминаний. В этот момент она была почти счастлива.

Жить ей оставалось меньше недели…

Василию Леонидовичу с утра не везло. Перед уходом на работу жена затеяла тягостный, а главное — бесполезный разговор о покупке нового дивана: старый пришел в полную негодность. В сотый раз услышав о себе мнение жены, Василий Леонидович со злобойхлопнул дверью, с удовлетворением услышал глухой шлепок об пол куска отлетевшей от косяка штукатурки и, с облегчением вздохнув, вызвал лифт. Когда же эта истеричная баба оставит меня в покое? Подохла бы, что ли, скорее! Но тут же устыдился своего желания. А с другой стороны, нельзя же вот так каждый день доводить человека до неистовства глупыми и несправедливыми упреками. Иди по вечерам газетами торговать, если жену обеспечить не можешь, кандидат наук!

Василий Леонидович скрипнул зубами. Я — преподаватель вуза, читающий полный курс лекций, буду торговать газетами в подземном переходе! А то, что меня могут увидеть студенты, друзья, соседи, — ей наплевать! Совсем из-за денег взбесилась. Да лучше я тебя, толстозадую, на панель пошлю.

Василий Леонидович представил бесформенную свою сорокалетнюю жену с вечно всклокоченными волосами, в перешитой из старого платья кофте и злорадно рассмеялся.

— И рубля в дом не принесет, ещё и должна останется. — Шутка показалась ему остроумной, и настроение несколько улучшилось.

До чего же медленно ползет этот лифт. Но вот наконец засветилось табло и створки раскрылись. Василий Леонидович замер с вытянутой ногой, не решившись встать в кабину, пол которой был полит собачьими испражнениями. В ярости сплюнув, он вынужден был пешком спускаться вниз.

— Попалась бы мне сейчас эта старая карга с её облезлым псом, я бы разнес её вдребезги.

Но на улице возле подъезда не пенсионерка в модной в сороковые годы соломенной шляпке с искусственными фруктами выгуливала свою таксу, а вечно полупьяный, с розовым лоснящимся лицом здоровяк с восьмого этажа. Его нервный доберман яростно облаял вздрогнувшего от неожиданности Василия Леонидовича, едва тот открыл дверь подъезда. Это уж слишком.

— Уйми своего пса! Людям есть нечего, а твой барбос раскормлен, как теленок, да и у самого рожа от сала лоснится, — не выдержал он.

На мгновение опешив от такой атаки обычно тихого соседа, владелец добермана быстро пришел в себя.

— Вот из-за таких, как ты, и жрать в стране нечего. Ученые называются, теории выдумываете, а не только народ, но и себя накормить не можете. Вот и надо вас, ученых, в первую очередь в распыл пустить. И воздух чище будет, и нахлебников меньше.

Почувствовав настроение хозяина, доберман забился в яростной истерике, стремясь добраться до противника, посмевшего перечить его хозяину. Собрав остаток накопившейся за утро злобы, Василий Леонидович пустил в ход последний аргумент:

— Ты бы хоть дерьмо за своим псом в лифте убирал, а то все барина из себя корчишь. Из грязи — в князи!

— Это ты верно сказал, хоть из грязи, да в князи, потому что при деньгах я теперь, а ты ничем был, ничем и остался. А предложи я тебе сейчас 50 тысяч — и уберешь за моим псом! — И удачливый коммерсант помахал в воздухе отделенной от пачки банкнот хрустящей купюрой. Это было уже слишком.

Махнув рукой, мол, некогда мне тут с такими, как ты, разговаривать, Василий Леонидович поспешил на улицу. От схватки с разбогатевшим на перепродаже заморских продуктов соседом все внутри клокотало. Взять бы топор, да и хряснуть по его мерзкой толстой роже. Рассечь её пополам, чтобы завизжал, как поросенок! И затолкать в окровавленное месиво ту купюру!

И вдруг Василию Леонидовичу стало не по себе: он понял, что если бы этот мерзавец действительно обратился к нему с просьбой взять тряпку и протереть пол лифта, то за такую сумму он, возможно, согласился бы. Ну вот мы и приехали: кандидат наук готов убирать дерьмо за собачками разбогатевших спекулянтов.

Злоба и отчаяние вновь вызвали перед его глазами эту сладостную картину, как он крушит топором кости злобному псу и его вконец обнаглевшему хозяину.

Поездка в метро не улучшила настроения. Толкотня, давка, ссора с парнем, вдавившим в него острый угол тяжелого рюкзака. На эскалаторе его грубо ударил локтем бегущий мимо детина с папкой. Тут уж не о топоре мечталось, а об автомате либо скорострельном карабине.