Купцов, глуповато хлопая глазами, раскрыл было рот, но Седякин решительно отодвинул его в сторону. Он все отлично понял, в его глазах мелькнула надежда. Но так просто он сдаваться не хотел.

— Послушай, начальник, все равно мне никакого смысла сдаваться нет. С моими рваными легкими я и пяти лет в зоне не протяну.

Аргумент серьезный, и надо было немедленно парировать.

— Там жизнь кончится через пять лет, а здесь сразу. К тому же ты парень лихой и всегда можешь сделать ноги. Все же шанс, а сейчас у тебя никаких шансов. — Что-то влице Седякина изменилось. Надо дожимать.

— Да что ты, Кощей, его слушаешь! Он тебе лапшу на уши вешает. Взять живыми хочет и медаль себе на одно место повесить. Ато их у него мало! Дай я его кончу. Посмотрю, какого цвета у него мозги. — Это Григорьев, от него можно всего ждать. Боже мой, до чего же противен этот холодок, пробежавший по спине при виде направленного прямо в лоб ствола карабина!

— Ну, не балуй! Это мы всегда успеем. — Седякин отводит ствол в сторону и подталкивает Григорьева в глубь комнаты. — Стой здесь и следи за дверью.

Да, Григорьев явно мешает, и надо попробовать его нейтрализовать.

— Ты, Петр, особенно не гоношись! Хоть мать пожалей. Она тут на площади вместе с сестрой и Дмитрием. Говорить с тобой хотят.

— А вот тут твоя ошибка, начальник. Мать после смерти отца только сопли распускать умеет. ИМитьку-чистоплюя видеть не хочу. Говорить мне с ними не о чем.

Да, тут явный прокол! Но кто же знал, что парень совсем с орбиты слетел? — подумал Кондратов.

— Начальник, объясни, какая тебе тут польза?

— А у меня положение пиковое. Если будет штурм, то могут погибнуть мои люди. Яза них отвечаю. А если даже они сработают чисто и останутся невредимыми, то вас живыми не оставят: уж очень они злы на вас. И я их не осуждаю. Но с меня и за таких, как вы, спросят: почему живыми не взял? Для нас это брак в работе. Так что в любом случае я буду нести ответственность.

— Послушай, подполковник, а кто даст гарантию, что вы нас не перестреляете, когда мы выйдем на открытое место?

— Да ты сам подумай, дурья башка. Как мы вас перестреляем на глазах у десятка людей, если вы без оружия сдаваться выйдете? Не сидеть же вместо вас в тюрьме за превышение власти.

Главарь явно клюнул — это подполковнику совершенно ясно. Идея свалить все на Корзубого ему пришлась по душе. Но он не понимает, что баллистическая экспертиза и показания свидетелей помогут установить объективную картину. И следствие выяснит, кто из них что делал. А потом уж сами, голубчики, начнут друг друга засыпать, выгораживая себя. Но главное, чтобы они сейчас решились сдаться.

— Ладно, начальник, иди к своим людям. Дай нам минут пять-десять подумать. Выходить будем по одному.

Подполковник повернулся и пошел. Как трудно заставить себя не спешить. Но надо. Иначе можно спровоцировать: они могут инстинктивно начать стрелять по бегущему человеку. Ну вот и спасительный угол дома. Уф, пронесло мимо. На этот раз мимо.

Он достал платок и вытер разом вспотевший лоб. Его подчиненные смотрят вопросительно: они ждут сигнала. Как медленно течет время! Люди, стоявшие поодаль в толпе, зашумели, вытянули головы в сторону дома. Подполковник всмотрелся в проем окна. Первым вылез Купцов. Он бросил в сторону пистолет и, подняв руки, медленно пошел через площадь. На его испуганном лице застыла виноватая улыбка. Он прошел полпути, когда, убедившись, что Купцова не пристрелили, появился Седякин. Он аккуратно положил на асфальт наган и пистолет. И неторопливо, стараясь казаться независимым, двинулся вперед. Купцов был уже шагах в десяти от них, когда один за одним раздались два выстрела. Всех любопытствующих словно ветром сдуло с открытого пространства. Купцов и Седякин лежали неподвижно. Каждому пуля попала точно в затылок. Подполковник теперь знал, кто убил его сотрудника. Мать Григорьева закричала и забилась в рыданиях, словно это её сына убили вот так, на глазах людей. Дмитрий обнял мать и, прижав к себе, отвел в сторону.

Оставшись один, Григорьев уж точно не сдастся: ему терять нечего. Петька и сам не смог бы объяснить, почему он застрелил своих сообщников. Конечно, они клятвенно обещали валить все на Корзубого, но он в это особенно не верил. Ну а главное — это была сумка, набитая теперь уже никчемными и бесполезными для него долларами. Он сходил с ума, метался по комнате. Осознание невозможности реально завладеть этой бешеной суммой денег и вызвало дикую злобу и ненависть несостоявшегося богача Григорьева ко всем, ко всему. Теперь ему оставалось одно: убивать и убивать, пока милицейский снайпер не прикончит его самого.

Ах, черт! Как все неудачно сложилось, — думал Кондратов. — С психопатами всегда сложно иметь дело: они непредсказуемы. Но один — это уже не трое. Не зря я распинался перед ними. Теперь надо вносить корректировку в план: один не сможет контролировать одновременно и окно, и дверь. Угруппы захвата появились новые варианты.

Он увидел идущего к нему брата Григорьева. Тот попросил:

— Разреши, начальник, мне потолковать с Петькой. Тебе не удалось, может, я договориться сумею.

Этого делать никак нельзя. Он может взять родственника в заложники, и тогда все осложнится, — промелькнуло в голове у подполковника. Но, не давая ему опомниться, Дмитрий перескочил через каменную кладку ограды и решительно направился к дому. Кондратов остановил своих подчиненных, готовых ринуться вслед и задержать Дмитрия: теперь уже поздно. Все замерли с тревогой, ожидая выстрела. Но все было тихо. Подойдя к дому, Дмитрий схватился за окно, подтянулся и по-солдатски ловко перекинул свое тело через подоконник.

Время стояло на месте. Выстрел, раздавшийся из дома, больно ударил по нервам. Подполковник приподнялся и попытался что-то увидеть в окне. Из проема высунулся Дмитрий и призывно махнул рукой. Подполковник со своими ребятами бросились к дому.

Труп Петра лежал посреди комнаты. У него была прострелена грудь. На левом виске темнела большая ссадина. Подполковник бросил быстрый взгляд на Дмитрия. Болезненно морщась, тот массировал пальцы на правой руке… И подполковник, словно уверяя себя и своих ребят, сделал категоричное заключение:

— Явное самоубийство!

Стараясь не встречаться с ним взглядом, Дмитрий отвернулся. Кондратов подошел и тронул его за плечо… Дмитрий вздрогнул, махнул рукой и машинально направился к окну. Подполковник хотел напомнить ему про дверь, но не решился, и Дмитрий, выпрыгнув из окна, пошел через площадь туда, где остались его мать и сестра…

Кондратов, достав сигарету, закурил. Банда в целом ликвидирована. Конечно, жалко, что никого не взяли живым. Ну все равно показаний на Туза никто бы из них не дал: что эти простые исполнители могли знать? Остается ещё пятый член их бригады — Осипов, по кличке Пастух: тот пока в бегах. По этому направлению розыска на самого Туза мы не вышли. Хорошо хоть раскрыли вооруженное нападение на пункт обмена. Эта победа пойдет на счет их отдела. Работу по группировке Туза надо будет продолжить. Ну а Пастуха объявим в розыск. Может быть, когда его удастся задержать, получим хоть какие-нибудь показания о верхушке группировки.

Но его надежды были напрасны: Пастуха тоже не удастся взять живым.

В поезде было жарко, но Пастух не мог снять пиджак, так как боялся, что соседи по купе заметят стволы в его карманах. К тому же он не хотел привлекать внимание пассажиров к татуировкам, синевшим на его предплечьях. Денег было в обрез, надо бы уже здесь, в вагоне, чем-нибудь поживиться. Напротив него сидел молодой мужчина. Когда проводница пришла взять билеты и получить деньги за постельное белье, тот достал из кармана портмоне, где рядом с визитными карточками Пастух заметил толстую пачку крупных банкнот. Визитки, небрежный жест, которым этот пассажир вынул, расплачиваясь, крупную купюру и не передал её прямо проводнице, а бросил на столик, весь его облик и манера держаться говорили: Видите, я с деньгами, а вы?