Я каждый вечер в постель как на каторгу, стараюсь подсунуть ему рюмку водочки, чтобы затих скорее. Не любила я его, а все завидовали: какой хозяйственный, надежный, как стена. Надежный. Пока не заболел.
– А может, он заболел оттого, что вы его не любили? – задумчиво произнесла Нина Павловна. – В газете читала, что люди, узнавшие, что их брак неблагополучен, умирают в течение двух лет.
– Неужели умирают? – охнула я.
– Все бывает, – почему-то не удивилась Антонина. – Вину я чувствую перед ним, хотя вида не показывала никогда, что не люблю.
– А разве можно было так с Анваром? – ужаснулась Аленка.
– Не знаю, можно или нельзя. Сын у меня потом родился. Теперь уже внуки. – Антонина Ивановна вздохнула без горечи. – Жизнь прожита, правильная или нет, какая есть. Я и до сих пор паренька того люблю. Разве этого мало? А семья у меня хорошая.
Мария Александровна, молчавшая всю историю, покачала головой:
– Нельзя убивать в себе любовь. Я тоже ради сына жила с нелюбимым человеком, он издевался надо мной, словно фашист, а я терпела – уговаривала себя: ребенку нужен отец. Зажимала в душе и боль, и тоску, и унижение. Вот и довела себя до болезни. А как заболела, стала и мужу не нужна, разошлись...
Аленка спохватилась:
– Ага! Значит, и меня мой кобель довел! От него одни нервы и болезни. А ему, козлу, и заботы нет: как гулял с первого года нашей совместной жизни, так и до сих пор гуляет напропалую... Одно название – муж. А на самом деле – самец гулящий. – Аленка вдруг как-то жалко улыбнулась. – Но люблю я его, гада, сама не знаю за что... – Девчонка выпила залпом вина и расплакалась. – Бросит он меня. Кому я нужна такая? Зарабатываю, правда, неплохо...
– Да что вы сопли распустили? Держаться надо, – приказала ветеранша, опрокинув последнюю рюмку. – То, что все болезни от нервов, и так давно известно... А держаться надо! – Нина Павловна не стала пересказывать свою историю, ее и так все знали. Год назад ее внука, которого она нянчила с младенчества, в подворотне зарезали бандиты, после этого и слегла с инфарктом.
Слушала, слушала я и убеждалась, что все мы оказались в этой палате не от хорошей доли, а от горькой душевной боли, которая выливалась у каждой в разное физическое недомогание.
Бывший муж принес мне в больницу розу в горшочке, и она завяла в тот же вечер.
– Харя у него бандитская, – констатировала Аленка, подкараулившая мое свидание на лестнице.
Хороший друг подарил мне белые хризантемы, и они простояли десять дней до самой выписки...
– Выходи-ка ты замуж за своего хорошего друга, – советовали девчонки в палате.
Правильно советовали, только время не пришло. Я радовалась, что могу немного перевести дух. Лежа в больнице, удобно скрываться от множества проблем: дети, деньги, запутанные отношения...
Ежевечерние молитвы Марии Александровны успокаивали наши истерзанные души. Когда Мария слегла с температурой, за чтением ее сменила Нина Павловна, на следующий день – Антонина Ивановна. Так получилось, что читали они у спинки моей кровати, стоявшей посреди комнаты, ежевечерне заговаривая страхи, тоску и страсти.
«Господи, Боже, Владыко всего мира видимого и невидимого. От Твоей святой воли зависят все дни и лета моей жизни. Благодарю Тебя, премилосердный Отче, что Ты дозволил мне прожить еще один год; знаю, что по грехам моим я недостоин этой милости, но Ты оказываешь мне ее по неизреченному человеколюбию Твоему».
Что лечит? Что доводит до болезни? Целительная Вера Сергеевна и та не могла нам ответить. Она то советовала скинуть вес, то не волноваться, и все это сопровождала грудой пилюль, которые на какое-то время склоняли чашу весов к выздоровлению. На таких капризных колеблющихся весах...
В лимфатических узлах города идет беспрерывная борьба цивилизации с древними законами природы, регулирующими, кому жить, а кому умирать. Эту схватку невозможно осмыслить, не охватив взглядом сотни операционных столов и палат, где решается судьба миллионов клеток большого организма.
Зачистка? Спасение? Во благо? Во вред? Кто знает...
В конце концов, самочувствие мегаполиса – румяное, бледное, улыбающееся или окаменевшее лицо – определяется не только больницами.
Больницы не куют отменное здоровье. Они лишь продлевают время для раздумий.
...Нас выписывают в один день.
Сперва забирают Нину Павловну. Представитель собеса – милая девушка, нежно ведет ее – шатающуюся – под руку:
– Вы бы видели, какую вам машину в собесе выделили, иномарку.
– Да что вы? – Нина Павловна очаровательно подкрашивает губы.
Мария как пришла, так и уходит налегке – с молитвенником, спицами и клубком шерсти.
– Приезжайте, девочки, ко мне на Вологодчину строить часовню и просто пожить.
Я с радостью беру бумажку с адресом – вдруг выберусь? Собираю в папку ворох диагнозов... Хорошо, что не приговоров.
– Полюби себя, – на прощание напоминает мне Вера Сергеевна.
– Постараюсь. – Почти верю в то, что говорю.
Аленка плотно набивает пять полиэтиленовых пакетов: косметика, пижамы, полотенца, журналы, недоеденные продукты. Ее любимый «козел» приезжает за своей кралей на «Жигулях».
Антонина Ивановна, как солдат, отдохнувший на побывке, готовится заступать на вахту. Ей уходить из больницы тяжелее всего – дома ждет та же больница, точнее, хоспис...
Напоследок вручаем лечащему врачу большой букет роз. И расходимся малыми и большими дорогами... Унося в сердце неразрешимые проблемы. Унося в теле отзвуки многолетних душевных непогод.
За больничными стенами солнце кажется нестерпимо ярким, и сердце колотится от радости: «Господи, как хочется жить!!!»
Приемный покой
...По глади моря растянут бесконечный пестрый караван из лодок и лодчонок. Взрослые, дети, животные дрейфуют – в молчании и неподвижности, – никуда не торопятся, как будто их путешествие само по себе – что-то важное и неизбежное.
Нет волн. Нет ветра. И берегов не видно ни с какой стороны.
И понял человек, что когда он умрет, он присоединится к этой веренице цветных суденышек и поплывет вместе с ними. Как во сне...
Наверное, все равно, на какой койке засыпать в последний раз...
Маленький, высохший, как мумия, мужчина прикрыл глаза.
Все близкие рядом. Вот они сидят возле него, но как же далеко до них! Так далеко, как было близко все эти годы, когда он работал на семью, чтобы родные улыбались и дети росли. Сердце не жалеет ни о чем, только теперь все окружающие стремительно удаляются, а он остается неподвижен, его сковало, и он уже все понимает. А они еще нет.
Сын хочет бежать в магазин за продуктами...
– Па, мы заночуем рядом с тобой, не беспокойся.
Врач решил оставить Захар Дмитрича в приемном покое – до утра, когда придет заведующий.
В палату не подняли.
На терапии сказали:
– Не наш.
На кардиологии:
– Не наш...
С двумя перенесенными инфарктами, с хронической стенокардией – чей он? Лежит на узкой клеенчатой кушетке.
Ни в одно отделение не берут: к чему врачам плохая статистика? У Захар Дмитрича опухоль легкого. Такая большая, что закрывает сердце. И кроме опухоли у него столько всяких болячек, что лучше оставить в приемном покое – в покое. На дворе ночь, метель, домой везти – значит убить.
Захар Дмитрич давно болел легкими. А этой зимой вдруг резко исхудал, потерял аппетит и стал почти невесомым. Но утром встанет – кашу сварит, посуду помоет, хотел быть полезным и незаметным – чтобы никого не тревожить.
А вот сегодня заставил жену перепугаться – дышал тяжело, в груди хрипы, температуру померила старику – 34. Шелестит губами едва слышно – видно, что отходит...
Молодой врач со «скорой» хотел во что бы то ни стало вернуть Захара Дмитрича с полдороги в рай...
– Повезем в больницу.
Старик мотал головой: не надо.
