– Она вчера потеряла ребенка, – шепнула толстуха Симе.

После ухода свекрови девчонка затряслась от рыданий:

– Он хотел сына, и был бы мальчик, но я не смогла...

– Нельзя быть такой тряпкой! – рявкнула на нее толстуха.

– Как только выйду, сразу попытаюсь снова... – отупело бубнила худышка.

– Дура! Да разве так мужиков привязывают? Что ты сопли распустила!.. На такую размазню бледнолицую кто посмотрит...

Толстуха, достав банку с салатом, начала сосредоточенно хрумать.

Маша, очнувшись от лекарств, лихорадочно заметалась:

– Больно, тянет внизу... Доктора позовите. Доктора!!!

Серафима, напрягшись и побледнев от страха, доплелась до ординаторской.

– Больной плохо, подойдите.

Дежурный врач, увидев алую кровь на подкладной, покачал головой:

– В операционную.

– Выскабливать?! – с ужасом расширила глаза Маша.

– Ничего не сделать, лапуля. Шейка на два пальца открыта.

– Не-ет!!

Врач пожал плечами. И, что-то шепнув медсестре, вышел.

– Нет!!! – Маша сжалась в комок. – Сейчас все пройдет. Все пройдет...

Она накрылась с головой, спрятавшись от мира.

Медсестра раздала вечерние уколы и таблетки.

Погасили свет, воцарился покой. Затихли всхлипывания «десятиклассницы».

Серафима отчаянно пыталась думать о хорошем.

Через некоторое время тишину прорезали крики.

– А-а-а! А-а-а! – Маша орала в полный голос, хватаясь руками за живот.

Девчонки зажгли свет, Серафима увидела окровавленную простыню под соседкой и пошла искать медсестру. У самой тело тряслось и колотилось сердце.

Вернувшись из сестринской, услышала, что Маша вопит уже не в палате, а в туалете, линолеум до которого густо измазан алым.

Вдруг звериный крик вырвался из санузла и отозвался в Симином животе резонансной болью.

– Машка родила, – спокойно констатировала толстуха, заглянув за ободранную дверцу. – Зародыш в унитазе плавает, хочешь – погляди...

После увиденного Серафима опять поплелась на пост и упросила сделать себе магнезию и димедрол.

Машку на каталке промчали в операционную – чистить. Через некоторое время ее сбросили на койку: пустую и спокойную.

Скрючившись пополам, Сима в третий раз побрела к сестре.

– Не спится, все болит. Сделайте что-нибудь: я потеряю ребенка!

– Чего ты выдумываешь! Матка спокойная, выделений нет. Выпей пустырник и спи.

Палата была непереносима...

Сима натянула свитер и легла спать на кожаной танкетке в коридоре.

Едва смежила веки, две сгорбившиеся тени в темноте потащили мимо больничный матрас.

– Мы напротив. К барменчику в пивбар. Не выдашь?

Беременная кивнула. Ну и ну! Обоим теткам осложненные аборты сделали. А они к барменчику.

На следующее утро привезли тихую Ларису. Немолодая, некрасивая, очень спокойная – до безразличия ко всему. Врачи ломали головы над ее состоянием: беременности нет, но матка увеличена, кровотечение, температура сорок, и еще что-то настораживало. Истаскав пациентку по кабинетам, врачи выбили из нее признание – подпольный аборт. Соседка помогала Ларисе вытравливать плод: скребла матку чем-то вроде заостренной спицы, пока не прорвала стенку насквозь. Врачи проверили – точно, сквозная дыра.

– Если б вы признались на сутки раньше, матку можно было бы сохранить... – вздохнул хирург. – Клизму и ничего не есть...

Лариса даже не переменилась в лице. Ей было все равно. Она никогда не испытывала оргазма.

Усатая продолжала сочно описывать оральные ласки. Машка, очнувшись, настаивала, что и в рабоче-крестьянской позе можно получать удовольствие – главное чтоб с душой.

– Зачем же ты с мужем, если без оргазма? – удивились обе.

– Да вроде так мужик роднее становится.

– И все?!!

– Все.

После удаления матки Лариску отвезли в реанимацию.

– Это потому что без оргазма. – Толстуха искренне жалела плохо выебанных баб.

Жалела она и Лизу – неряшливую обжору с двурогой маткой. И с одной-то маткой сладу нет, а тут с двумя. Лиза жила в палате третью неделю, а ведь пришла на денек – аборт сделать. Не заладилось...

После первой чистки каким-то чудом осталось живое плодное яйцо. Посмотрели на ультразвуке, у Лизки сердце дрогнуло:

– Ладно, пусть останется, раз такое живучее.

Накупила горку салатов в буфете – ребеночка после чистки подкармливать.

– Девчонки, а как вы думаете, ему там ничего не срезали – ножку или ушко?

– Все отлично будет, сколько таких недочищеных выживает.

Лизка еще и пирожков набрала – жует, как все беременные. Разулыбалась, довольная...

Перед выпиской на всякий случай посмотрели матку еще раз на ультразвуке, а яйцо почему-то умерло. Лизку опять повели на чистку. Запутавшись в лабиринтах двурогой матки, аборт сделали неудачно: матка не сокращается, полости заполнены кровью, температура. Прокололи антибиотики, промыли растворами. А Лизке все хуже. На обходе беседуют неохотно и, избегая комментариев, бурчат:

– Понаблюдаем...

Успевшая представить себя мамашей, Лизка теперь уже горюет о малыше во всю сентиментальность женского сердца, будто и не сама приперлась на аборт.

Светка на Лизку не похожа – холеная, павушка. Вплыла в палату в понедельник, сопровождаемая любящим мужем. Он стирал ей трусы и не изменял НИ-КОГ-ДА.

Застелил жене кровать и ласково погладил ее мадонновые руки. Она вся была – белокожая иконописная спокойница. Муж Светы утомительно долго сидел сначала в палате, потом в коридоре, не сводя взгляда с лица жены – вдруг чего-нибудь попросит? Потом вырезал ножичком на грейпфруте «Сетя» и, поцеловав ангельскую щечку, ушел. Светка легла обследоваться на четырнадцатой неделе: у ребенка перестало биться сердце.

Уже на следующий день поставили диагноз: замершая беременность. Оказалось, зародыш умер на десятой неделе, но не разлагался, а кальцинировался в матке. Отчего? Кто знает. Беременности замирают с такой же неопределенностью, с какой останавливаются часы.

Светке советовали родить мертвого младенца естественным путем. Для здоровья матери так предпочтительнее. Накололи стимуляторами, и она разрешилась на том же унитазе, где и Машка. Зародыша выловили и положили в полиэтилен, чтобы отправить на исследование в лабораторию. Вдруг чего отыщут...

Но Светка уже знала злую правду... Строгая и беспощадная, как судия, она держала в руках кулек с красно-мясным «вроде сыном» (кулек украла из холодильника) и говорила, что свекруха сглазила ее здоровье. Свекруха – корень всех бед. И точка.

Безутешный муж, который НИ-КОГ-ДА, прижимал к себе Светкины кровавые трусы и, стоя на коленях, обещал, что они уедут на край света, где ни свекровь, ни сам черт не помешают их счастью. В тот же вечер он унес свое сокровище на руках домой долечиваться, и вся палата вздохнула свободно.

Тем временем больные продолжали ежедневно уповать, а врачи ежедневно делать обходы. Бесстрастные, как стрелки часов, люди в белом обходили пациентов, попеременно поворачиваясь то к сохраняющим беременность, то к мечтающим избавиться от нее – даже выражение лица сменить некогда.

Выскоблить, успокоить, снова выскоблить, снова успокоить...

Проходя с тарелкой жидкой кашки-пшенички по коридору, утром Серафима натыкалась на очередь из абортниц, которые планово чистились и через пару часов уходили домой.

Врач в длинном, почти до пола переднике выглядывал с интервалом в пятнадцать–двадцать минут из операционной:

– Следующий!

Передник окровавливался до такой степени, что с него капало.

Освободившихся с алебастровыми лицами вывозили на каталках. Чтобы проверить, как девки трезвеют от наркоза, медсестра каждую обязательно спрашивала:

– Тебя как зовут?

– Люба.

Сваливают на кровать.

– Тебя как зовут?

– Наташа.

Сваливают на кровать.

Вычищенные продолжают спать еще минут двадцать, потом наиболее крепкие и боевые одеваются и ржут...