— Мы… понимаете… — Отец Илия тянул кота за хвост изо всех сил. — У нас не было полномочий. Мы могли бы его опоить. Некие запасы спирта у меня есть. И настойка опия тоже…

— Грех это!

— Батюшка, я понимаю, что наркотик это, конечно, перебор… но алкоголь… сухой закон здесь многим поперёк горла…

— Мы сейчас не об этом говорим.

Властный голос Алексеева разом пресёк, начавшуюся было дискуссию о полном запрете спиртного в Новограде.

— Дальше. Что вы предприняли?

— Мы… — Голос Илии жеманно притих. — Работали над его пальцами. Теми, которые не двигаются. На правой руке. Чувствительности они, слава Богу, не потеряли.

— И?

— И ничего. Испытуемый мочится при виде… эээ… матушка, простите… огня и инструментов, но откуда он приплыл — не говорит. Он рассказал нам всё. Всю свою жизнь с детства. Он признался в воровстве в школьной столовой и в вымогательстве денег у сослуживцев, но откуда у него эта лодка он не говорит.

— И что дальше?

— Не знаю, — Отец Илия развёл руками. — Эти два пальца мы растянули на неделю, но… они уже закончились. Надо что-то решать. Или работаем дальше по пальцам или что-то новое придумываем.

— Молчит?

— Нет. Кричит. Плачет. Умоляет. Отказался от своего атеизма. Принял крещение. Делает всё, чтобы его… чтобы с ним не работали. Временами, э… во время работы, впадает в полубессознательное состояние и начинает читать мантры.

— Мантры?

— Что-то похожее. Он сам себе нечто вроде психоблока поставил.

— И что же…

- 'Доча-сына', 'доча-сына'…

Матушка хрустнула пальцами, а в штабе повисла тягостная тишина.

— Ясно. Там, откуда он приплыл, у него есть дети. Он не скажет.

— Да скаааажет. Если мы…

— Нет, — Отец Пётр своим тихим голосом сразу завершил не начатую дискуссию, — он, пока, мне нужен относительно целым. Отец Илия, вам это ясно?!

— Да, владыка.

Начальник контрразведки встал и низко поклонился.

Анастасия Ивановна странно кашлянула. У всех присутствующих сложилось такое ощущение, что женщину мутит.

— Матушка, — Полковник перевёл на неё взгляд, — вы уверены, что лодка это знак? Вы не ошиблись? Может мы зря этого Ивана…

— Работайте дальше.

Женщина резко встала и быстрым шагом покинула холодную пещеру.

Денёк сегодня выдался просто замечательный! Ахмед, безъязыкий тюремный раб, приволок к нему в камеру не обычную бурдомагу, а роскошнейший завтрак-обед-ужин! Громадную свеклу. Тёмную, почти чёрную и очень сладкую. Турок помычал, поулыбался и, прихватив на прощание парашу, ушёл, а Иван облизнулся и взял тяжёлый корнеплод в руку. Держать два килограмма в одной левой, при этом обдирая ногтем правого указательного пальца земляную корку было очень неудобно, но всё равно — это был пир. Обычная плошка разваренных злаков, несолёная и без всяких признаков мяса, давно уже не лезла в рот и Ваня, несмотря на лютый голод и тощий живот, в последние дни эту кашу вываливал на пол.

А ещё сегодня с утра никто к нему не пришёл. Ни отец Илия, с его задушевными разговорами, ни Василий Алибабаевич, с его переносной жаровней и раскалённым прутом.

'Ай-й-й!'

При одной только мысли о Васе живот судорожно сжался, а ноги сами собой заскребли пятками по каменному полу, пытаясь отодвинуть тело своего владельца подальше от двери.

Всю последнюю неделю его ни о чём не спрашивали. Вообще ни о чём. Вася молчал как рыба, ласково улыбался и каждое утро отжигал раскалённым железным прутом по одной фаланге. Ваня посмотрел на аккуратно забинтованную руку. Ахмедка был молодец. Всё-таки медбрат. На скорой в Трабзоне работал. Под стираные бинты он всегда подкладывал какие-то травки, которые облегчали боль. Да и нагноений никаких не было.

'Хорошо!'

Ваня доел свеклу и вытянул ноги. В этой камере никак не получалось лечь и вытянуться. Даже по диагонали. Встать в полный рост тоже не получалось, но со временем Маляренко приноровился на такие мелочи внимания не обращать. Зато почти вусмерть отбитая каменной картечью правая рука снова начала шевелиться! Да и бок тоже почти зажил и можно было переворачиваться на ледяном каменном полу совершенно свободно. Вот!

Маляренко и понятия не имел, сколько времени он тут провёл. В почти полной темноте. Поначалу, кроме неудобств связанных с размерами камеры, пытками и голодом, он особенно сильно страдал от холода. В пещере, в глубине горы, было, мягко говоря, прохладненько. Но потом он и к этому привык тоже.

'А чего… человек такая скотина — ко всему привыкает!'

— Ахмееед! Ты меня слышишь?

Бум! Турок стукнул камнем по стене.

— Спасибо, Ахмед. Было очень вкусно. Тешеккюр идирим!

'Если я правильно помню'

Единственная поездка в Кемер запомнилась Ване на всю жизнь.

Бум.

'Пожалуйста, Иван-паша!'

— Так вы, отец Илия, говорите, что этот Иван поговорить любит? — Владыка задумчиво водил пальцем по длинному усу.

— Любит, батюшка. На отвлечённые темы. Про собаку свою, про…

— Ну так дайте ему поговорить. Может, чего и сболтнёт. Запомни сам и Васе своему передай — пытку запрещаю.

Костя метнул взгляд на полковника. Тот снова одобрительно кивнул. Чуть-чуть. Едва заметно.

'А Илюша то по краю ходит! Зарвался совсем…'

— Батюшка, — Илия снова встал и низко поклонился, — может быть, всё-таки, совместить?

— Что?

— Разговор и… э… принуждение. На свежий воздух его, батюшка. На солнышко. А? Небось по солнышку то он соскучиться уже успел?

Контрразведчик хихикнул. Полковник скрипнул зубами, а Костя сделал вид, что его здесь нет. Владыка колебался. Эта история с упёртым русским мужиком ему уже порядком поднадоела. Вытерпеть то, что вытерпел этот человек, дано было не каждому. Сам отец Пётр был совсем не уверен в том, что он сам бы смог это пережить. Даже ради Веры.

Он уже готов был согласиться с тем, что этот человек попал в этот переплёт случайно. Во чужом пиру похмелье, так сказать, но Настя… супруга чётко сказала 'работайте дальше'. И это при том, что от одного слова 'пытка' её начинало тошнить! Это что-то значило.

— Ладно. Два дня. Здесь. Возле главного входа. И посади позади своего человечка, Илья. Пусть слушает. И запоминает.

Блаженное ничегонеделание продолжалось три дня. Ваня как следует отоспался и даже слегка отъелся — Ахмед носил ему просто-таки царские блюда! Свекла, капуста и странные сладковатые корнеплоды, немного по вкусу напоминающие картошку. Лепота!

Эти шаги он узнал во сне. Глаза открылись моментально, а в животе разлился жуткий холод. Иван непроизвольно начал дрожать. И чем ближе были эти шаги, тем сильнее его колотило.

Маляренко ненавидел себя за это чувство страха, но он ничего не мог поделать со своим телом. Оно жило отдельной жизнью и ему, телу, очень не нравилось, что от него каждый день по чуть-чуть отжигают. Разуму Ивана это тоже не нравилось, но он, разум, по крайней мере, не боялся. И потому, всякий раз, когда улыбчивый Вася доставал свой прут и плоскогубцы, которыми он держал палец, Ваня, писаясь от ужаса, дрожащим голоском посылал своего палача в пеший эротический поход. Потом, правда, приходилось размазывать сопли и слёзы и умолять больше ЭТОГО не делать, но каждый раз, когда Вася приходил на работу, его ждало 'да-да, и сегодня ты снова иди на …!'

Ваня потянул носом затхлый воздух пещеры. Сломанный нос постепенно обрёл способность к обонянию и стал различать запахи. Дыма не было. Не было и весьма специфичного запаха раскалённого железа.

Маляренко снова потянул носом воздух.

'Да неужели?'

Дверь резко распахнулась. На пороге стоял всё тот же Василий Алибабаевич и всё так же весело ухмылялся.

— Маляренко! На выход! С вещами!

— Салам, Алибабаевич! На … иди.

Дежурный удар в диафрагму Ваня даже не заметил. Подтянув спадающие штаны, он двинул 'на выход'.

— Мужики, вы чего? Я сегодня не в форме…