Князь Василий стал бел как полотно. В глазах поплыли красные круги, он зашатался, ноги подогнулись, и он рухнул бы, но сын вовремя обхватил его обеими руками и удержал на себе.
Был суров приговор и Леонтию Неплюеву, верному товарищу князя. Он лишен был чина окольничего, всего имения, и местом ссылки ему назначена Кола. Венедикт Змеев был лишен думного дворянства и ему велено жить неисходно в его костромской деревне. Стольника Григорья Косогова и думного дьяка Емельяна Украинцева рассуждено оставить без наказания.
Смутная надежда на то, что братья выговорят ему не столь суровое наказание, рухнула. Князь Борис старался, но не преуспел.
Царь Петр предпочитал карать, а не миловать.
Сам он продолжал предаваться своим потехам. Море его ошеломило и сделало навсегда своим пленником.
— Экий простор, экая ширь! — восклицал он. — Ровно небо — без конца краю. А корабли-то, корабли! Ровно лебеди на надутых парусах со всего свету. Но надобно и свои завести, никак без них не прожить.
Заложил верфь. Но дело долгое. Оставил Федора Матвеевича Апраксина, будущего генерал-адмирала, учинять достройку корабля, который начал собственными руками. Презрев матушкин наказ, «опробовал море» — поплыл на яхте. Захолонуло сердце: кидало море яхту, как щепку. Не таковы большие корабли, куда надежней.
Однако Москва звала к себе: дела государства лежали на его плечах; матушка захворала, царица Евдокия родила прежде сроку сына Александра, он и помер младенчиком тотчас после крещения.
Семейные беды преследовали молодого Петра. Вскоре преставилась и матушка царица Наталья Кирилловна. Тошно ему было: когда дали знать, что царица соборовалась, он уединился. И не был у ее смертного одра, когда она испустила дух. Не хотел явить слабость прилюдно. Боялся слез, только спустя несколько дней после похорон отправился на могилу матери, чтобы в одиночестве погоревать о ней.
С кончиной матери исчезла последняя препона — никто его более не удерживал, не предостерегал, не опасался за его здравие. Супруга — что ж. Она окончательно опостылела ему, и он не извещал ее ни о чем. Море звало, тянуло к себе. Теперь уже он готовился к свиданию с ним по-серьезному. Повелел отправить к Архангельску загодя две тысячи пудов пороху и тысячу самопалов для корабельного вооружения. Надобны были и пушки, и их велел отливать.
Теперь уже смело пустился в плаванье на яхте, однако море решило казать свой норов. Что яхта — скорлупка? Воздымались водяные горы, обрушивались смаху, накрывали суденышко, видно, настал конечный день! Хоть яхту и окрестили «Святой Петр», но покровитель, как видно, решил отступиться. И низвергнуть яхту в пучину. Уж архиепископ архангелогородский Афанасий, дрожа всем телом и бормоча молитвы святому угоднику Николаю, заступнику всех странствующих и путешествующих, сам готовился принять смерть от стихии и приобщил молодого царя святых тайн: уже все распластались по палубе, уцепившись за снасти, предвидя конечную гибель, которую, казалось, ничто не могло предотвратить.
Однако один-единственный человек из команды не потерял присутствия духа. Это был кормщик Антон Тимофеев. Мертвой хваткой вцепившись в кормило, он заметил вдалеке узкий проход и повел яхту к нему. Бешеный вал бросил ее в губу. Там было относительно тихо. Петр обнял Антона.
— Ну, брат, ты нас спас. Будет тебе награжденье. А я отныне не бомбардир, а шкипер. Окрещен морем.
На берегу Петр послал людей в монастырь с наказом добыть брусьев. Топор был при нем, долото тож. Он вытесал крест в два человеческих роста и установил его на берегу, на месте чудесного спасения. А на кресте вывел надпись: «Сей крест изготовил шкипер Петр Михайлов…»
— Отныне я с морем неразлучен, — объявил он всем. И, усмехнувшись, добавил: — Оно меня миловало. И я ему дань принесу корабельным строением.
В Архангельске тем временем готовился к спуску на воду заложенный на верфи корабль. Он получил имя «Святой Павел» и был оснащен и вооружен как все европейские корабли. Подоспел и корабль, заказанный в Голландии: «Святое прорицание». Петр не то что облазил — обнюхал его весь: то был как бы эталон. Голландия славилась своими корабелами. Да, то было цоистине прорицание — Россия открыла летопись кораблестроения, становясь морской державой.
В серое низкое небо взлетели шутихи, царь устроил грандиозный фейерверк. Огненная потеха ознаменовала пиршество. Петр отписал в Москву Нарышкиным: «Что давно желали, ныне свершилося, пространнее писать буду в настоящей почте, а ныне обвеселяся неудобно пространно писать, паче же и нельзя, понеже при таковых случаях всегда Бахус почитается, который своими листами заслоняет очи хотящим пространно писати».
Великие планы роились в голове молодого царя. Всего-то в России, распростертой почитай от океана до океана, был один-единственный торговый порт для сношений с Европой — Архангельск. Нешто можно такое стерпеть! Вот шведы облепили своими портами все северное побережье. За ними немцы, голландцы, англичане, французы. Сколь много разного товару, на который они зарятся, производит Русь. А в одно узкое горло, да вдобавок отдаленное от коренной России, он не входит, теснится.
Есть, правда, еще Астрахань близ моря Каспийского. Но она только-только оживает после набегов Стеньки Разина да Калмыцких разбоев. Астрахань тоже далека, надобно ее оживить как следует, чрез нее прянуть в Каспийское море да устроить там свои крепости.
А Азовское и Черное моря: князь Голицын шуму и трескотни наделал, а обеими ногами там не встал. А должно было заложить и там форпост и для устрашения крымцев и для будущего движения вперед.
Далеко глядел молодой, царь, дерзко глядел. Никто до него не осмеливался заглядываться на владения турецкие, шведские, польские. Никто столь смело не примерялся — ни дед его, царь Михаил, ни отец Алексей Михайлович, ни брат Федор — никто. А он замахнулся.
Обложился картами. Сколь достоверны они? Никто не мог дать ему отчета. Что ж, придется искать ответ самому. Самые верные, самые надежные и самые дешевые дороги — реки и моря. По ним легко передвигаются товары. Но так же легко можно передвинуть и войско, пушки, огневой припас.
Взгляд его блуждал по карте, доколе не наткнулся на Азов. Он торчал как кость в горле, запирая устье Дона и вход в Азовское море. Вот она цель! Ближняя, досягаемая. Турки, как говорят, соорудили там крепость. Тем лучше. Турки далеко, пособить Азову могут только татары. Против них можно двинуть донское казачье войско, поставив во главе его дельного генерала из русских.
Лефорт вместе с ним путешествовал по карте. Когда Петр ткнул пальцев в Азов, он воодушевлено воскликнул:
— Верно, Питер! Нет ничего проще.
— Говорят: близок локоть, да не укусишь. А мы укусим. Море будет наше!
Бояре собрались в Думе. Царь восседал на троне. Соседнее место царя Ивана давно пустовало: Иван был плох, поговаривали, что он уже и не жилец на свете.
Петр держал речь. Говорил, что надобно России завести флот, что он к тому сделал первые шаги. Про Азов не обмолвился: решил держать свой замысел в тайне. Языки у бояр длинные, могут и до Царьграда досягнуть. А турок держит ухо востро, глядишь, и уловит. Тогда станет укреплять гарнизон, пошлет под Азов мощный флот. Нет, про сие говорить рано. Сказал только:
— Деньги надобно сбирать на флот. Людяшек работных кликать, а особливо плотников умелых. В них у нас недостаток.
— Деньги, деньги. На што? — кинул боярин Мосальский. — Издревле обходились безо всякого флота, и ничего — жили. Четыре колеса — вот весь наш флот. На телегах сподручней тягости возить. Деды наши и слова такого не слыхали — флот. Отколь взялось оно?
— А оттоль, что все богатые страны на флот оперлись, — раздраженно отвечал Петр, — и все их богатство через флот достигнуто, равно и приращение диких земель. Сколь у нас накоплено всего: смольчуга, леса, мягкой рухляди, меду — разве все перечислишь? А как вывезти, как продать заморским купцам, до всего этого охочим? На телегах, што ли? Телег не хватит. Эх, бедность наша! Надобно ли держаться за нее? Флот откроет нам путь к богатству. Станем торговать со всем светом. Это понимать надо, боярин. Архангельск далеко. Астрахань далеко, возить туда товар накладно. Пора нам поближе к морю придвинуться. А флот надобен всякий — и морской, и речной. Дабы вышли мы на простор.
