— А где эту известь берут? — осведомилась царевна.

— Я тебе добуду, — усмехнулся князь. — Выжигают ее у нас в Мячкове селе. Чту далее: колоть его, сердце то бишь, острым ножом, приговаривая: «Вот тебе, Петр, нож в сердце, умри, как сей бык умер под ножом». И так несколько раз. А потом возвратиться молча, ни с кем не заговаривая весь день.

— Как же это можно — весь день молчать? — удивилась царевна.

— А ты накажи слугам своим и сестрицам, чтобы тебя не тревожили. Тут указано, что таково с сердцем надобно поступить не единый раз. И каждый раз поутру, непременно натощак.

— Ох, грехи мои тяжкие, — расстроенно проговорила царевна. — Тяжко мне все это. Прикажу купить бычьих сердец да положить их в ледник… А не указано там: непременно самой копать да колоть?

— Самой, госпожа моя, самой.

— Ладно. Поищи что-нибудь попроще.

Князь продолжал листать книгу, бормоча себе под нос.

— Может, вот это испробовать, — нерешительно произнес он, — вот, слушай-ка: до восхода солнца одним ударом ножа срезать ветку орешника, притом непременно совсем молодого, без плодов, и до которого никто не касался…

— Поди знай, касался кто, либо нет, — прервала его царевна. — Неизвестно то. Ну да ладно, чти далее.

— Срезать, стало быть, с приговором: «Срезал тебя, ветка нынешнего лета, как срезал бы Петра, смерти коего ищу!» А возвратясь, расстелить новую скатерть на новой столешнице и сказать три раза. Тут по-латински, но, наверно, можно и по-русски: «Во имя отца и сына и Святого Духа и силою Дроха, Мирроха, Эсенарота, Бету, Бароха, Маарота…»

— Фу ты, Господи, — и Софья суеверно перекрестилась. — Это кто ж такие? Имена все нечистые, иудейские.

Князь пожал плечами.

— Не знаю, госпожа. Видно, волшебники какие-то. Но это еще не все. После прибавить: «Святая троица, покарай Петра царя, который творит мне зло и злоумышлял против меня, и избавь меня от него навсегда, навсегда, навсегда! Элион, Элион, Эсмарис, аминь». Сказав аминь, надо хлестнуть веткою по скатерти, и враг будет побит.

— Тарабарщина какая-то. И слова жидовские. Нет, Васенька. Ищи далее.

— А ты не могла бы добыть Петрушкин волос? Вот тут с ним проще…

— Сам посуди: могу ль я получить его волос? Разве что попросить братца Ивана. Да нет, ему сие не по силам, да и смею ли я попросить его дернуть Петрушку за волосы. Нет, такое не годно.

— Вот состав Филамента, философа Афинейского.

— Философа? Небось, сильный состав! — оживилась царевна. — Чти.

— Взять свежей воды из трех колодцев или трех разных источников и сосуд с нею поместить в укромном месте, возле поставить четыре зажженных свечи, а поверх сосуда положить два острых ножа крест-накрест, а из другого сосуда помаленьку лить ту же воду. В эту воду насыпать порошок тертой меди с колокола церковного и трижды произнести таковую молитву: «Глас грома твоего оглушит, молонья небесная тебя ослепит, и трепетна будет земля под стопами твоими, царь Петр, и стезя твоя на воде потонет, и стонов твоих ничье ухо не достигнет!» Сие повторить трижды да водой этой ворога окропить…

— Ах, Васенька, все не то, — огорчилась Софья. — Как его окропишь? Да он ныне на Плещеевом озере, тамо не достать. Пустая твоя книга, всякой ерунды насобирал сей Гермес, нечего выбрать. Придется к бабкам да колдунам прибегнуть, хоть ты и насмешничаешь.

— А это у Гермеса, похоже, тоже от баб, — заметил князь с улыбкой. — Однако ты, Софьюшка, алчешь, чтобы все было просто, легко, безо всякого труда. А без труда не выловишь и рыбку из пруда.

— Говоришь, у него от баб. А как же философ, коего способ ты чел?

— Философы, сударушка моя, тоже человеки. А человеку, как сказывал знаменитейший из философов Аристотель, свойственно ошибаться.

— Ну да ладно. Забирай своего Гермеса, он, выходит, мне без надобности. Обойдусь домашней нечистой силою.

Следовало выяснить, сдействовал ли заговор, пущенный на ветер. У царевны Софьи всюду были свои соглядатаи. Были они в Преображенском, в палатах царицы Натальи. Две постельницы время от времени-сообщали Софье о том, что делается да каково говорится меж царицею и ее ближними людьми. За то получали они ежемесячно по два золотых, и все были довольны. Были у нее, у царевны, свои люди и меж денщиков царя Петра. Да только далеко ныне пребывал Петрушка, и те соглядатаи с ним. До царевнина уха не досягнуть.

Меж тем царица Наталья частенько получала от сына вести и делилась ими с услужающими. Ждала царевна, пождала — жив и здрав был царь Петр, не утянул его водяной в пучину озера. Да что водяной — и никакая хворь его не брала.

Велела призвать к себе бабку Акульку, напустилась на нее:

— Не сдействовал твой заговор. Слаб он, видно, нету в нем никакой волшебной силы.

— Есть, государыня царевна, есть. Да на тот ли ветер сей заговор был пущен?

— Отколь я знаю — на тот ли, не на тот?! Подавай мне способ верный.

— Верней, чем яд, — способа нету. Есть травы ядовитые, есть настои, есть камень-одолень. Коли в порошок его перемолоть да дать того порошка отведать ворогу, помрет он в одночасье. Либо в еду, либо в питье подмешать…

— Что ты мне об ядах толкуешь! Недосягаемый то человек, не могу я к нему приблизиться.

— Неужели, государыня царевна, есть на Москве такой человек, до коего ты досягнуть не можешь? — искренно удивилась бабка. — Рази власть твоя не всю землю объемлет? Али это дух какой вредоносный?

— Чего тебе толковать! — рассердилась царевна. — Стало быть, есть, есть таковые люди, до коих не могу доступиться. Далеко они от меня, а вот вред напущают.

— Вот еще способ есть, — виновато начала бабка, — коли пойти на кладбище да собрать гвоздей от гроба… Поручи мне, государыня, я тех гвоздей наберу.

— Да-что толку в твоих гвоздях! — с сердцем выкрикнула Софья. — Что я их — солить, что ли, должна?!

— Нет, великая государыня, а с приговором: «Гвоздь, гвоздь, беру тебя с верою, что ты пронзишь ворога моего смертною мерою. Аминь, аминь, аминь». И ежели еще призвать на помощь великомученицу Варвару и сотворить ей молитву, то твой супротивник непременно падет.

— Толкуешь за верное? — с сомнением вопросила царевна. — Согласна, испытаем. Нет ли еще чего-нибудь такого?

— Есть, есть, государыня царевна. Много всего ведомо мне, токмо робею я, дабы зла в мире поменее было. Вот ежели взять шерстяную нитку да завязать на ней тринадцать узлов и с нею выйти на улицу да таково произнести: «Выйдут духи в час полунощный со мною и с нитью и откажусь я тогда от Иисуса Христа, от Царя Земного, от Бога Вышнего, от веры православной, от батюшки, от матушки. Предаюсь я нечистому духу, окаянной силе, прошу ее помощи, чтобы она помогла и пособила. Наступаю я на вора-разбойника, на денного грабильщика, на ночного татя, на кого скажется. Я желаю его ввергнуть, хочу его испортить! Хоша среди дня, хоша среди ночи, хоша в чистом поле, хоша в дремучем лесу, хоша в зыбучем болоте, хоша сонного, хоша дремного, хоша в терему, хоша за столами дубовыми, хоша за яствами меддвыми и хоша с брагами хмельными. Хоша пошел бы он да запнулся, хоша самого себя заклянулся!»

Все это бабка выпалила единым духом. Царевна подивилась, но и поежилась:

— Больно страшно наговариваешь. Боюся я. В крайности прибегну, а пока давай ступай на кладбище да поищи там гвоздей гробовых. Принесешь да поучишь — три золотых получишь. Вишь, как складно получилось. Старайся!

Бабка Акулька низко поклонилась — аж до самого полу.

— Сослужу тебе, государыня царевна, со всею моей ревностностью. Изведем мы твово супротивника, непременно изведем.

И, пятясь, вышла.