Софью била нервная дрожь. Она было заткнула уши, но любопытство превозмогло, и то, что она слышала, повергло ее в ужас. Нет, это было слишком, слишком даже для ненавистного Петрушки и его матери. Она задыхалась — и от охватившего ее ужаса, и от неимоверного зловония, которое источал колдун и которое, казалось, уплотнялось с каждым его словом.
Не выдержав, она выбежала вон. Ошеломленная баба Грунька, ничего не понимая, глядела ей вслед. Потом она поспешила за ней:
— Чай не поладили?
Софья была не в силах ответить. Она жадно хватала воздух ртом. И, наконец, отдышавшись, сунула ей кошелечек и сказала:
— Отдай ему.
— Потрафил ли? — поинтересовалась баба Грунька.
— Потрафил, потрафил. Однако дух от него тяжкий. А как разойдется да начнет причитать, вовсе невыносимо. Сила колдовская в нем есть, должно велика она, одначе притерпеться надобно.
— Вот, сударушка ты моя, и притерпись, коли нужда есть.
— Нужда-то велика, кабы не она, не прибегала бы. Злое семя на меня напало, прорастает внутрь.
— Хворь что ли такая?
— Хуже хвори. Хворь доктора иноземные лечат, а то, как бы тебе сказать, — Софья помедлила, подыскивая подходящее определение, да таки и не найдя, брякнула: — Супротивность великая, вот что.
— Так ты, молодица, отыщи молодца, а то и двух-трех, да посули им награжденье, не поскупись. Да пусть они супротивников твоих побьют, — посоветовала бабка Грунька.
— Эх, кабы можно было так, — вздохнула Софья. — Давно бы в ум пришло.
Глава шестая
Царь Петрушка и его затеи
Мешай дело с бездельем, проживешь век с весельем.
У нашего молодца нет забавам конца.
Трубка да баба — перва забава.
Играть — не устать, не ушло бы дело.
Народные присловья
Свидетели
…понеже царь Петр Алексеевич склонность свою имел к войне от младенчества лет своих, того ради имел всегда забаву экзерцицию военною. И начал сперва спальниками своими… а к тому присовокупил и конюхов потешной конюшни, и потом начал из вольных чинов шляхетства и всяких прибирать в тот полк, и умножил до одного баталиона, и назывались потешнее, которых было с триста человек. А другой полк начал прибирать в Семеновском из Сокольников и к ним также прибирать: набрано было с триста ж человек. И первых назвал полк Преображенской, а второй — Семеновской.
И так помалу привел себя теми малыми полками в охранение от сестры Софьи, или начал приходить в силу. Также с теми полками своими делал непрестанно экзерцицию, а из стрелецких полков возлюбил Сухарева полк, и всякое им награждение давал, и к себе привлек, или сказать, верными учинил.
И во время того правления царевны Софии Алексеевны и другова двора царя Петра Алексеевича ретираты (уходы — фр.) в Преображенском, министры с одной и с другой стороны интриги производили, а именно: стороны царя Петра Алексеевича токмо един князь Борис Алексеевич Голицын, да при нем держалися Нарышкин Лев Кириллович, Тихон Стрешнев, поддядька, да постельничей Гаврила Головкин, да из бояр походных, хотя в тот секрет допущены не были, — князь Михаил Алегукович Черкасской, князь Иван Борисович Троекуров.
А с другой стороны царевны двора Софии Алексеевны, князь Василий Васильевич Голицын, Федор Щегловитой, который един в секрете самом был у царевны Софии Алексеевны, также Алексей Ржевской. Семен Толочанов и некоторые из шляхетства посредняго, а из больших родов никто не мешался.
И так те интриги с обеих сторон были употреблены: всякая партия к получению стрельцов себе, понеже в оных вся сила состояла, для того, что оных было на Москве жилых полков более 30 000, и весь двор в их руках был, и между которыми главные былинного людей умных и богатых и купечеством своим богатство немалое имели.
Князь Борис Иванович Куракин. «Гистория…»
Ненавистный Петрушка, царь Петр Алексеевич, был великий игрец и затейник. А оттого государственных дел не жаловал, и матушка его, царица Наталья Кирилловна, на то постоянно ему пеняла. А он в свои осьмнадцать все еще был, как дитя: то и дело что-нибудь придумывал, все время был в движении, в затеях со своими потешными. Ума он был живого, ненасытного — то что-нибудь в книгах вычитает, то немчины из Кокуй его озадачат и он в новую игру пустится. Впрочем, игры те были с великим смыслом и из них непременно нечто путное выходило. Словом, играл он с толком.
Государственные же дела шли как бы сами по себе. Внешними разумно управлял князь Василий Голицын, и хоть он был главным в противном хоре, но разума был острого, и иноземные послы и прочие любознательные чужеземцы прямиком шли к нему для переговорных дел.
Внутренние же дела шли ни шатко ни валко. Стрельцы по-прежнему были на службе у царевны Софьи под названием надворной пехоты. И пехота эта была с норовом. Правда, были еще солдаты да земское ополчение, но это была сила как бы невнятная. Тон все едино задавали стрельцы, а стало быть, и царевна Софья со своим двором.
Федор Шакловитый, став во главе Стрелецкого приказа, оказался крутенек.
— Ты, государыня царевна, своею милостью возвысила меня, так разреши служить тебе со всею ревностью, Не перечь, коли я смутьянов угомоню. Самых-самых.
— Не стану тебе перечить, слуга верный. Но уж на тебя приходили бить челом, что рассылаешь ты побатальонно в окраинные города.
— Да, государыня, от горланов надобно избавиться. И не посетуй, коли я пятерых заводчиков казни предам. Пущай великие государи указ подпишут на то, а я тебе имена представлю.
Указ был подписан беспрекословно, и пятерым, кои были противны да упорны в своих домогательствах, отрубили головы.
Столп с именами казненных стрельцами в мятежные дни был сломан, и вслед за ним явился указ, подводящий черту под смутой:
«Ведомо великим государям учинилось, что в городах тамощные жители и прохожие люди про бывшее смутное время говорят похвальные слова и про другие непристойные дела, на смуту, страхованье и соблазн людям, и великие государи указали: во всех городах и уездах учинить заказ крепкий под смертною казнию и бирючам велеть кликать, чтоб всяких чинов люди прошлаго смутнаго времени никак не хвалили, никаких непристойных слов не говорили и затейных дел не вмещали».
Царевна Софья этот указ сочиняла с князем Васильем. И решили они, что им будет положен конец всем противностям. В самом деле, после всего, а пуще после, острастки стрельцам, наступила желанная тишина и замиренье.
И оба царя и великих государя сиживали бок о бок в Грановитой палате и пребывали в полном согласии. Царь Петр снисходил к недужности своего старшего брата и во всем с ним соглашался. А царь Иван был устами сестрицы Софьи, покорными устами. И слово в слово передавал ее наказы.
Наказы были разумны. И царь Петр довольствовался блеском и пышностью церемоний — это тоже для него была игра. А в остальное время он предавался своим любимым занятиям: командовал строем потешных, пополнял полки. И зачастил ездить в Немецкую слободу.
Там все было занятно — люди, нравы, обстановка. Все по-простому, без чванности, без боярской надутости и тяжеловесности. Там были легкие люди.
Таким — легким, веселым, затейным — был Франц Лефорт. Он так потешно копировал русских начальных людей и так охотно просвещал молодого царя во всем, что касалось и военного строя, и винопития, и обхождения с прекрасным полом, и табакокурения, что Петр привязался к нему всем сердцем. Просвещал и посвящал. Петр учил языки — немецкий, голландский. Слова входили в него и оставались в памяти. Вскоре он мог уже объяснятся с собеседниками.
Петр был убежден, что Франц знает и умеет все, а Лефорт его не разубеждал. Он не знал всего, но обо всем имел представление.
— Военный строй? Разумеется! Во всем должно быть регулярство.
Конечно, он был прав.
