Ох, женила мачеха царя Петрушку. Стало быть, подала знак, что вошел он в возраст и отныне станет царствовать самостоятельно, и в правительнице царевне Софье нужды не будет. Братец-де ее старший царь Иван давно в возрасте, женат, так что куда ни кинь, а правлению ее конец пришел.

Что делать-то? Как быть? Извести бы Петрушку с матерью-мачехой наговором, отравою, колдовством. Стала Софья сама не своя, мечется туда-сюда, места себе не находит.

Как же так? Неужто с властью придется расстаться? Ввергла себя в великое искушение, вырвалась из теремного узилища, познала вкус свободы, вкус власти. Вкус-искус.

Да-да, вкус-искус! О, Господи, помоги! Научи! Научи, как быть, что делать, к чему припасть.

Молила князя Василия — надоумь. Хмыкает. А ведь это и его интерес. Власть его через нее. Не станет она правительницей — не станет и он Царственные большие печати Сберегателем. Не оставят его во главе приказов. Петрушка его терпеть не может, сживет.

— Помоги, князинька, дай совет, — стала его молить.

— Давал я тебе совет, Софьюшка, — отвечает холодно. — Замириться надо было с Петром-царем. Вовремя замириться. Может, пошел бы он тогда на согласность. Как-нибудь поделили бы власть.

— Пошел бы он на замиренье? — неуверенно спросила царевна. — Разве? Ты так мыслишь?

— Сказать по правде — не пошел бы. Властолюбив очень. Сильный умом и характером. Волею своею.

— Сжить его со свету надо, вот что! — выкрикнула Софья. — Ничего другого не остается. Думай, Вася, как к сему приступить.

— Думали ужо. Да занапрасно.

— Ищи выход! — зло бросила Софья. — Тебе же не поздоровится.

— Я вот что тебе скажу: упустили мы время. Поздно теперь руками-то размахивать. Теперь он нас и близко к себе не подпустит. Чует в нас врагов своих. — И, помедлив, спросил: — Пошто Прасковья не родит? Уж более года прошло.

— Что? Иваново семя несгодно.

— Мы с тобой толковали, дабы завела она галанта с добрым семенем. Ты ей намекала?

— Как не намекать. Не понимает, туповата.

— Коли не понимает, режь впрямую.

— Пожалуй.

Поняла Софья — тупик. Оборониться надо со всех сторон. Загородиться верными людьми. Давно положила глаз на Федора Шакловитого. Статен, силен, умен. Расторопен. Свой, одним словом. Глаз с нее не сводит и охотки своей не прячет. С князинькой дружбу завел, чтоб чаще с ней видаться. Она-то чует.

Запала царевне в голову одна мысль. Не стала она пока делиться с князем Василием. А призвала Шакловитого и напрямки спросила:

— Ты, Федор, был бы не прочь, коли я бы тебя стрелецким головою сделала?

Упал на колена, стал ловить ее руку, приложился — еле оторвала.

— Благодетельница! Госпожа ты наша премудрая! Да я тебе как пес верный служить буду. Что прикажешь — все сделаю.

— Смотри же. Я верных ценю. Жди указа.

Поехала в Измайлово, наставить братца Иванушку.

Он, само собой, в церкви бил поклоны. Потянула его за рукав.

— А? Что? — обернулся, глаз мутный, безумный. — Ах, это ты, сестрица?

— Пойдем, братец, потолковать надо.

— Зачем? Здесь и потолкуем.

— О мирских делах в храме Божием не толкуют, — рассудительно сказала Софья.

Пошли в покои. Отчего-то все окна закупорены, пахнет ладаном и деревянным маслом. Душно. Сдвинула раму волокового оконца, стало легче дышать.

— Остудно, сестрица, — вякнул Иван.

— Ништо. Эвон, и мухи дохнут.

— Это они от ладанного духа. Не выносят, — заметил Иван. — Воскуряем, дабы очиститься. Все нечистое он уносит.

— Дело меня привело к тебе, братец, — начала Софья, — важное — усеки.

— Что ж, я готов. Как ты скажешь.

— Ты думного дьяка Федора Шакловитого помнишь?

— Ну?

— Что читал указ о винах князей Хованских в Воздвиженском?

— Ну? Я при сем не был.

— Все равно — был, не был. Я тебе толкую. Он верный нам слуга. Нам с тобою, понял?

— Ну? Понял.

— Я указ заготовила. Поименован он в нем, яко глава Стрелецкого приказа. Ты сей указ брату Петру дай подписать, а сам подпиши прежде. Тогда он не откажет. Вот он, указ. При мне подпиши. Когда у вас сиденье?

— Завтрева.

— Федор в Думе будет. К руке твоей подойдет. Ты указ и огласишь, либо пусть боярин Стрешнев зачтет. У него голос громкой.

— Стрешнев не зван. Да он и дерзок на язык.

— Ну пусть кто иной. Только не забудь. Вот, подписывай, — Иван наклонился над пергаментом, обмакнул лебяжье перо в чернильницу…

— Чернила высохли, сестрица, — сокрушенно сказал Иван. — Тута мне писанье без надобности.

— Зови постельничего да пусть принесет чернил.

— Да где ж ему взять. Чернила — они у дьяков да подьячих, те пишут. А в сей чернильнице, думаю, чернил-то сроду не бывало.

— Так зачем же она тут! — в сердцах выкрикнула Софья. — Эй, кто тут!

На зов явился стольник Макарьев.

— Сей же час скачи в Посольский приказ да привези чернила. Уразумел? Скажешь — я велела. Да не помедли.

— Слушаюсь, государыня царевна. Лошадь под седлом.

Прошло два часа в нетерпеливом ожиданье. Наконец явился Макарьев с чернильницею. Он нес ее на вытянутой руке.

— Вот, государыня царевна, с береженьем вез. Ни капли не пролилось.

— Ловко. Ступай себе. А ты, царь-государь, изволь подписать.

Ивану, видно, не часто приходилось прибегать к письму. Он долго пыхтел, высунув язык, и наконец вывел свою подпись, а лучше сказать, нарисовал ее.

— Не умудрил Господь, — признался он. — Все письменное за меня дьяки учиняют.

— Ладно уж. Так ты не забудь, братец, дать Петруше на подпись.

— Как можно, коли ты просишь.

— То-то же. Нужный нам это человек — Федор Шакловитый.

И с этими словами отправилась на половину царицы Прасковьи.

В просторной горнице с киотом в красном углу мерцал, отражаясь в глади иконных ликов, красновато-желтый огонек негасимой лампады. Прасковья сидела на возвышении, как подобало царице. Вокруг нее теснились мамушки, комнатные дёвушки. Все были заняты рукоделием. Неназойливо жужжала прялка. Старуха Агафья, травница и гадалка, плела какую-то историю.

Завидя царевну, все вскочили и согнулись в поклоне. Встала и царица, поклонилась и она. Не так низко и раболепно, как все прочие.

— Добро пожаловать, государыня сестрица.

— Бог помочь, — отозвалась Софья. И, обратившись к остальным, властно произнесла: — Изыдьте! Свой разговор у меня. — И когда все выкатились из горницы, продолжила: — Открыто говорить с тобою буду. Не понесла небось?

Царица залилась краской:

— Не понесла, сестрица. Не виноватая я.

— Не стараешься. Кабы постаралась, забрюхатела бы.

— Стараюсь я, стараюсь, матушка сестрица. Молю Богородицу-заступницу о даровании плода.

— О добром семени молишь ли?

Запунцовела Прасковья, сделалась как огонек лампады.

— И о добром семени молилась, — вполголоса призналась она. — Не посылает. Видно, гневна Матерь Божья, ума не приложу, чем могла не угодить.

— Чиста ли ты духом?

— Чиста, — еле слышно отвечала Прасковья.

— Вот и худо, что чиста, — неожиданно произнесла Софья. — Много ль семени изливает царь-государь?

— Откуль я знаю, — прошелестела Прасковья. — Кажись, много.

— Невсходное оно, по всему видать. Сколь времени уж вы в супружестве, а толку нету. Искать надобно семя всходное. Нет ли у тебя на примете красна молодца, к коему сердце млеет?

Царица закрыла лик ладонями.

— Ну, отвечай как на духу!

— Есть, государыня царевна.

— Ну вот и хорошо, — как можно ласковей произнесла Софья. — Тут греха нет. И коли приблизишь ты его, греха не будет. Сердце, оно питания требует, а женско тело плодного семени. Ровно как цветок воды. Без воды он засохнет. И лоно твое без плоднего семени засохнет и сама ты увянешь. Приблизь его, приблизь. Да не робей — коли я сказала, греха не будет, стало быть, и не будет. Да я тебя прикрою, коли нужда приспеет. Все мы ждем, когда ты обрюхатеешь да младенца принесешь.

— Как же ему сказать, сестрица? — снова прошелестела Прасковья, не отнимая ладоней от лица. — Не можно мне…