В словах няньки проскользнула ревнивая досада: Маринка узнала то, что ей не полагалось, может быть, поэтому и сама стала чародейничать… силу взяла…

— А скифские бабы в степи… — осторожно напомнила княгиня Ольга, чтобы не раздражить старуху вновь.

Нянька утерла нос, хотя в этом не было никакой нужды:

— Скажу тебе только потому, что Маринка ведает… Стыдная это тайна… Но знай и ты… Бабы каменные в степи — это их богини чадородия — и детей, и кобылиц, и зайцев, и лягушек. У зайцев сколько зайчат, а у лягушек икры… Вот они лягушек приносят к бабам и пару зайцев, чтобы они там любились… Так жрецы их умеют… А еще… Каждый скиф должен на эту бабу вылить свое семя…

— Тьфу, нянька, — сказала княгиня Ольга. — Что ты сказки их слушаешь?!

— Это не сказки. Это тайна… Иначе жрецы не допускали их до женщин… А когда с женщинами они были, то называли эти недели любви — «молочные реки и кисельные берега»… В Скифии и сейчас река Молочная есть, так говорят… От этого скифы потом и ушли в леса, на север, повсюду, детей у них стало мало рождаться… Даже трава их главнейшая — полынь — не помогала. Первая полынь — в честь греков — артемизия называется, когда они с греками дружили…

— А сейчас скифы ездят к своим бабам в степь?

— Нет, не ездят, и жрецы их ругают…

Господи Боже мой! — едва не вырвалось у княгини Ольги. — Уж не Порсенна ли испортил мне мою няньку…»

— Эта артемизия, — продолжала старуха, — лечит все женские болезни, если ее зеленой положить на живот или подложить в чрево, в матку, то она сразу выгонит всякий плод, скифы отведывали опий, а от него помогала только артемизия, и от всякого яда. Вторая полынь— божье дерево — помогало или мешало любви… Подложишь под подушку, под голову, где спишь, — любовь тебя охватит, даже если ты и не хочешь… А если выпьешь отвар ее — все, что мешает любви, сразу исчезнет — и в мужчине силы возникнут… и в женщине ответ любовный…

— А еще, когда скифы на своих ладьях отправлялись в море, то всегда выпивали с вином полынь и тогда никакая болезнь от качки на морских волнах им не грозила… Скифы смеялись даже над греками, которые дали какому‑то своему мудрецу выпить ядовитую траву цикуту, и он умер, они не знали, что ему должно было дать горячего вина с полынью — и он бы остался живым…

— Но как же скифки могли не понести ребенка в недели любви, как ты говоришь? — вернула княгиня Ольга няньку…

— Если сок из мяты сумеешь ввести в свое чрево до свидания с мужем, то не будет никакого зачатия, — ответила нянька…

— А что же делает Марина? — спросила княгиня Ольга просто, будто свою сестру. Никогда она не говорила с нянькой о таких бабьих делах.

— Маринка баб киевских научает зельям любовным… Привязывать к бедрам листья мальвы помогает приманивать мужей… А если листья мальвы растереть и смешать с гусиным салом да приложить к телу на живот и на чресла — то выгонят они всякое зачатие… А еще шалфеем изгоняет она плод — шалфей с горячей медовой водой, это даже мужские члены лечит от зуда…

— Тьфу, нянька, что ты мелешь! — сказала княгиня Ольга негодующе. А та посмотрела на нее сердито: — Ты не возносись, будто богиня… Это ведь по жизни часто очень всех тревожит… Что — грек твой лекарь Валег — вылечит? Он и не знает. А скифы знают, Маринка сумела к ним подобраться… и вызнала…

— Да ты ревнуешь! — сказала княгиня Ольга.

— Я сожалею, что князь Олег и князь Игорь не хотели привлечь к себе скифов…

— Но они не выгнали их из Киева! — сказала княгиня Ольга.

— Ой–ой! Какую милость оказали — не выгнали…

После смерти князя Игоря, когда на княгиню Ольгу обрушилось горе и не разделенное ни с кем отчаяние утраты, стала она прозревать мир и законы его устройства. Больше всего ее потрясла невозможность до конца понять человека: кажется, ты знаешь его как себя, сколько сделал ему благодеяний, сколько он у тебя на пирах меда выпил, жареных кабанов съел, сколько клялся в верности и любви… Готов был, кажется, жизнь свою за тебя отдать… Но меняется жизнь, погибает князь Игорь и — все вокруг меняются, будто рождаются заново. Нет уже ни любви, ни преданности, ни готовности… будто личину скинули… Нет, не личину… Из каждого вылез свой зверь — из кого волк, из кого — лиса хитрая или заяц бешеный… Значит, скифы лучше понимали человека, видя в нем совсем иное существо?

Уж кажется, нянька — круглая и понятная, как яблоко… А и в ней обнаруживается тайник, неведомый княгине Ольге, жалеет она скифов, сокрушается, что Маринку принимают у них и пользуется она скифскими уменьями в свою пользу…

Княгиня Ольга всегда знала, что нянька была умна и умела держать язык свой за зубами, не открывая рта, даже когда ее выпытывали… Не скажет лишнего никогда, и этим была бесценна для нее, княгини… Но все, что сейчас говорила нянька о Марине–невестке, было для нее неожиданным. , — Нянька, можно только восхищаться, что Марина познает лекарскую скифскую науку и в отличие от меня знает все эти женские тайны, о которых ты мне поведала, — стремясь быть справедливой, сказала княгиня Ольга. — Нехорошо, что она как жрица богини Макоши творит неподобное, я боюсь, что она может быть наказана…

И тут опять нянька ее поразила:

— Все о Маринке я знаю от сестры своего давно покойного мужа. Она была много моложе меня и любит меня до сих пор. Она жрица, из знатного скифского рода Гелона, их было три брата — Скиф, Агафирс и Гелон. В честь предка носит имя Гелона. Вот она мне все и поведала… Ты спрашиваешь — что плохого делает Маринка? Я тебе отвечу: она присваивает чужое, скифское. Вместо того, чтобы идти на Скифский конец и обращаться к скифам за помощью, платить им, все теперь бегут к Маринке…

— Не понимаю твоих родичей, — сказала княгиня Ольга. — Сами же ей отдали тайное, а теперь сокрушаются, что она этим пользуется.

— И ты, такая мудрая, не понимаешь, — сказала нянька запальчиво. — Маринка обирает бедных, пользуясь их отъединенностью, они живут замкнуто, к себе мало кого пускают. И вот Маринка выведала от умирающей знахарки–скифки ее травы, ее умения, ее колдования, застигнув ее врасплох, когда той было плохо, а все скифы ушли на сорок дней хоронить своего царя. Ты же знаешь, что они бальзамируют своих царей, мертвое тело натирают воском, внутрь кладут семена аниса, сельдерея, нарезанный купырь, благовония и потом на санях возят мертвого сорок дней по всем подданным и дружеским племенам. И только после этого хоронят в своих царских могильниках. Впрочем, все это содержится еще в большей тайне, чем прежде. Но Ведь и мы, славяне, тоже возим покойников на санях… — сказала нянька.

— Ой, спасибо, а то я думала, что ты скажешь, что уже чувствуешь себя скифкой. Как Порсенна у нас этруск… — Засмеялась княгиня Ольга.

Няньке, однако, надо было выговориться, чтобы уже не оставалось никаких недоговоренностей, она боялась потерять доверие княгини Ольги.

— Меня Гелона долго просила тебе не говорить, она думала, что сумеет справиться с Маринкой — ведь скифка–лекарка осталась жива благодаря заботам Маринки — та сама ей целебные кисели носила, горячими хмельными медами с травами ее отпаивала, полынь на рассвете, пока солнце не взошло, собирала на берегу Днепра. А когда все вернулись, делать было нечего. Маринка все скифские тайные травы и коренья в свой сад чародейный перенесла… У нее такая память, что она запоминала все с одного слова, какое бы ей скифка ни обронила…

И опять подивилась княгиня Ольга, как обманчив для нас внешний мир: напрасно мы думаем, что он нам известен…

— Каждый народ держится своими тайнами и своим прошлым, — говорит Гелона, —а у скифов далекое прошлое и много тайн, которые они не выдали другим до сих пор.

— Ну уж, какое у них особенное прошлое, — сказала Ольга, чтобы нянька не заносилась. Княгиня знала, что в любом общении людей важно быть победителем, если не хочешь скоро оказаться побежденным всюду. То, что свекровь не знала о важном в жизни своей невестки, матери своих внуков, делало ее беззащитной…

Нянька опустила голову. Она понимала, что творится в душе княгини.