— Княгинюшка, я ведь хитрый, я, никому, кроме тебя, не скажу, что я еду по делам этрусков. А то все подумают, что с ума сошел старик… Но все решилось, когда я узнал, как называется озеро около Ростова…

Княгиня Ольга улыбнулась теперь совершенно открыто — все вдруг представилось ей не в таком унылом виде, как только что, когда она вспоминала о болезни Порсенны, о няньке, хотела с ней советоваться.

— Подумай, княгиня, что озеро называется…

— Неро, — подсказала Ольга. — Кто же этого не знает?

— Но я‑то этого не знал! — вскричал старик.

Ольга оттаивала, и тревога уходила из сердца. Все‑таки он хорошо на нее влиял, Ольга в присутствии Порсенны успокаивалась.

— А ты знаешь, что это название этрусков?! — вскочил он.

Улыбка сошла с губ княгини.

— И не думай, что я безумный… — Порсенна опустился на лавку. — Ты не можешь себе представить, что испытывает человек, у которого погиб не только близкий человек — как у тебя… Близкие люди, — поправился Порсенна. Он вспомнил о сыне княгини Ольги. — Но погиб весь народ. Нет народа, нет этрусков! Одни гробницы да зеркала остались, да еще весь мир гадает и узнает волю богов, как это умели делать этруски… Я — последний, кто знает письменный язык народа, умру я — все погибнет… Я могу прочесть священные тексты, но мне некого выучить этому… Никто не знает, откуда пришли этруски — с севера или с востока, как они попали в Анатолию… Если озеро называется по–этрусски, может быть, они шли с севера, от нынешнего Растова. У этрусков нет звука О. Поэтому Растов. Ведь этруски называли себя Расена — Растов, озеро Нера— по–этрусски — Вода… А вы переделали на О — озеро Неро, Ростов… Нери — вода… Так и к «Нер» прибавили свое ,«ЛЬ» и получили НЕРЛЬ….

— Ну и что же, Порсенна, — сказала Ольга устало, — даже если твои этруски шли от нашего Ростова — Растова в Малую Азию, а потом, как ты говоришь, переправились в Италию… Я не вижу причины, почему тебе нужно срочно мчаться в далекое княжество. Туда несколько дней пути…

— Ты еще скажи, княгиня, что я старик, а этруски все равно умерли…

— Признаюсь тебе, Порсенна, что я уже собралась искать няньку, я знаю о вашей дружбе, чтобы спросить ее…

Порсенна не дал ей закончить:

— …Не сошел ли старик с ума!

Оба рассмеялись.

Княгиня подумала, что, вероятно, и ей особенна мила в старике вот эта странность: он не думал о золоте, не заботился о том, чтобы получить в дар от нее землю с холопами. Однажды даже поразил ее тем, что резко отказался от этого. Не объясняя — почему. Не погружался в козни княжеского двора. Не искал ее покровительства. Ольга сама его находила и беседовала, получала нужный ей совет — часто незаметно для старика, который и не думал даже об этом, и не тешил себя мыслью, что дает княгине советы. А она, ведя с ним беседу и наблюдая его ответное выражение, уже в этом искреннем доброжелательстве черпала помощь для себя.

Порсенна был непривычно сдержан, помолчал недолго и сказал:

— Княгиня, я еду в Растовское (он выделил голосом А) княжество на поклонение богу Велесу — это ведь наш, этрусский бог…

Ольга подняла изумленно брови.

— Да, да, не удивляйся… Белес — это бог не только славянский. Это самый древний бог наш общий — и славянский, и этрусский. Теперь ты понимаешь, почему мне необходимо ехать в Растов…

— Почему же ты мне прежде этого не говорил? — только и спросила Ольга.

— Потому что я должен был сам все прежде понять. И узнать. Да, да. Белее — это наш общий бог. Думающий человек должен быть сдержан на язык, иначе никто не примет его, не станет слушать, если болтать на всех ветрах. Я был на родине, в Этрурии, видел много погребальных саркофагов, урн, на них надписи — «Ата Велус». Знаешь, как это понять? «Отец Белес». Ата — означает — отец. Да и вы так говорите — тятя, отец.

Княгиня была поражена и молча смотрела на Порсенну. Тот продолжал:

— А что ты скажешь, если на гробнице надпись «Велус клан»? Клан — это поклон. Даже ребенок русский может это понять. Или: «Велус выпись». Выпись — надпись. А «тризна» так и есть тризна. Тебе это слово слишком хорошо известно.

Ольга чуть наклонила голову, чтобы не видно было ее глаз, которые помимо ее воли тут же наполнялись слезами. Она знала, как трудно было потом их подавить и убрать с глаз, но ничего тут поделать не могла. Прошлое никуда не исчезало, а будто каменной глыбой стояло в ней, вытеснив даже ее саму. Иногда Ольге казалось, что пропало то, что было ею прежде, а осталось лишь прошлое, и оно превратилось в ее душу. Тризна навсегда уничтожила прежнюю Ольгу.

Но Порсенна, всегда такой чуткий, уже не видел этого.

— Знаешь, княгиня, и слово «вдова» по–этрусски звучит почти так же — «втава». У нас нет «д». У этрусков та же «сутерниа» — сударыня… Капью — ваше капище — место, украшенное для домашнего богослужения. Там ставили фигуры богов, вазы. Каждая семья в Этруссии имела свое капище — пещеру. Там ставили саркофаги, урны, сосуды с пеплом членов семьи. Стены были расписаны так красиво, что там приятно было находиться, когда семья собиралась молиться богам об успокоении умерших и благах для них.

Оттого что княгиня Ольга опускала голову, у нее вдруг потемнело в глазах, на мгновение стало ногам жарко, и она почувствовала, что с трудом слушает Порсенну.

«Стареет, стареет, — подумала княгиня. — Ничуть, — тут же она поправила себя, — это я не поняла, что Порсенна — очень высокий жрец, но скрывал это. И я не поняла, не догадалась… В самом деле, как я не догадалась», — сказала она себе.

Княгиня Ольга старалась никогда не говорить собеседнику, что она догадалась о том, что он пытался скрыть. Но действовала и отвечала, будто он ей все сказал. Поэтому и шли легенды о мудрости княгини Ольги.

— Ты нашел то, за чем прибыл на Русь, — сказала княгиня медленно. И казалось, эти простые слова пробили брешь в горячности Порсенны, остудили ее.

— Да, княгиня, — ответил он, — я нашел, чтобы снова потерять… Я ведь понимаю, чем все окончится… Ты — мудрая правительница, и ты отреклась от веры твоих предков… Ты не хочешь торопить народ, но в Киеве уже стоят храмы новым богам. А новые боги неминуемо несут смерть старым богам…

— Порсенна, я люблю тебя. — Старик остановился. Они посмотрели друг на друга — и засмеялись…

— Да, да, да… Все прибывают сюда, ищут новых земель — их тут много, холопов, мехов, меда, кож, серебра… А ты… ты ищешь своих богов и любишь людей.

Порсенна чуть сдвинул брови:

— Ты знаешь, княгинюшка, что не всех, не всех… И этим мне не нравится твой новый бог.

Порсенна никогда не называл Его:

— Как это можно? Любить всех? А как же тогда быть с врагами? Ведь они есть у каждого…

— Вот–вот, и Святослав тоже твердит. — Ольга подняла руку, и камень в перстне — подарке князя Олега Вещего — сверкнул неожиданным лучиком.

Порсенна улыбнулся:

— Твой языческий — почти свекор! — посылает тебе помощь…

И вдруг княгиню Ольгу пронзило острое чувство, что она недооценивала старика, не понимала его полного знания — о многом… о многом…

Будто в подтверждение этих мыслей княгини Порсенна сказал:

— Твой Бог велит любить всех!.. Хорошо! Но скажи — как можно любить ехидну — ту, что убивает свою мать, рождающую это чудовище, ведь она разгрызает у нее чрево, чтобы самой выйти на свет. Я — что, тоже должен любить и ее?

Княгиня молчала, пораженная тем, что Порсенна так точно ударил, может быть, в самое больное место. Слова Святослава: «Как можно христианам ходить на войну, если они призывают прощать своих врагов? Греки лицемеры, им все нипочем, но нам‑то зачем?» — опять ей — уже в который раз! — припомнились вживе.

— И хорошо бы ехидна разгрызала чрево матери, если та родить не может. Но ведь просто рвется на волю поскорей, ей ждать невтерпеж…

— Спаситель говорит о людях, а не об ехиднах, — промолвила наконец Ольга.

— Ах, о людях?! — почти зарычал Порсенна. — Что же ты тогда древлянам‑то не простила смерти мужа? И правильно сделала! Нельзя было этого простить. Если бы ты не пошла тогда войной на них, столицы града Киева уже бы не существовало. И Перун ваш Полянский валялся бы на кострищах… Ты скажешь, что тогда была язычницей. А если сейчас вновь печенеги нападут? Простишь им? Отдашь Киев на разграбление? Что же ты молчишь, княгиня?