— Что вам угодно, дон Кристобаль?

Дон Кристобаль, как бы не заметив его резкого тона, снова поклонился, еще ниже, чем в первый раз, и бесстрастно повторил свою фразу.

— А! Верно, — ответил всадник. — Я не подумал об этом. Прошу извинить меня. Кстати, скажите мне, в котором часу всходит луна в это время года?

Несколько удивленный дон Кристобаль не сразу нашелся что ответить. Но так как он, видимо, привык к эксцентричной манере своего собеседника, то быстро обрел свое хладнокровие и ответил:

— В одиннадцать часов, ваша милость.

Всадник вынул из-за пояса великолепные часы, но темнота мешала ему разглядеть циферблат, поэтому он заставил их звонить.

— Девять часов. У нас есть время. Это хорошо.

Дон Кристобаль одобрительно поклонился, хотя и ничего не понял из слов всадника.

— Кстати, — небрежно сказал тот, пряча часы, — вы спрашивали моего распоряжения о стоянке, дорогой дон Кристобаль?

— Да, ваша милость.

— Это проще всего. Вы знаете страну лучше, чем я, поэтому позаботьтесь о стоянке сами, действуйте по вашему усмотрению.

Дон Кристобаль удовлетворенно улыбнулся и присоединился к ожидавшим его всадникам, по-прежнему стоявшим неподвижно подобно статуям.

Он занял место во главе отряда и приказал ему двигаться по берегу реки.

Некоторое время спустя он вывел отряд на покрытую густой зарослью узкую полоску земли, которая глубоко вдавалась в русло реки.

Это место было превосходно выбрано для ночной стоянки, так как оно ограждало и от нападения диких зверей, и от возможного набега краснокожих.

По приказу дона Кристобаля всадники спешились и в одно мгновение, с ловкостью людей, привыкших к жизни в пустыне, разбили лагерь, зажгли костры, дали лошадям маис на разостланных серапе и приготовили ужин, в котором они основательно нуждались.

Эти люди (их было приблизительно триста пятьдесят человек), атлетически сложенные, с выразительными лицами и воинственными привычками, были одеты в живописные костюмы ранчерос: закругленная снизу куртка, обшитые золотым галуном бархатные штаны, обтягивающие ноги гамаши из оленьей кожи, башмаки с медными шпорами, инкрустированными серебром и украшенными колесиками, диаметр которых достигал шести дюймов. Особенностью, по которой сразу можно было узнать, что это — независимые, или мексиканские инсургенты, были их широкополые шляпы с серебряным галуном, украшенные иконками с аляповатым изображением Гваделупской божьей матери. Мексиканские инсургенты с наивной и трогательной верой, составлявшей сущность их характера, считали ее своей покровительницей.

В момент, когда они кончили ужин и закурили сигареты — обязательный десерт после каждой еды у мексиканцев, — всадник, которого мы оставили на берегу реки, появился в лагере. Он передал ранчеро своего коня, сделал знак дону Кристобалю следовать за ним и сел вдали на обломке скалы, где специально для него зажгли костер.

Примечательно, что офицер, занимавший такое высокое положение, был очень молод — ему едва минул двадцатый год. Правда, он выглядел старше своих лет. Он был красив, взгляд его блестящих голубых глаз под изогнутыми густыми бровями был тверд и прям; кончики тонких белокурых усов, приподнимаясь, открывали линию волевого рта; густые светлые волосы, выбивавшиеся из-под полей шляпы, падали шелковистыми прядями на его плечи.

История этого юноши была проста и печальна, мы расскажем ее в нескольких словах.

Жан Луис Пьер Морен, которого обычно звали Луис Морен или дон Луис, родился в 1795 году в большом городе одной из южных провинций Франции, в семье, принадлежавшей к кругу высокопоставленной буржуазии; многие члены этой семьи прославились впоследствии в самых различных должностях.

Получив отличное образование, он благодаря высокому положению своей семьи уже шестнадцати лет был назначен казначеем Монетного двора — место, которое он занимал в 1815 году. Во время реставрации Бурбонов он лишился своей службы после недостойного и ложного доноса на него.

Пылкий Луис Морен был потрясен несправедливостью, жертвой которой он стал. Он твердо решил бежать и как можно скорей из страны, где его не признали и где поэтому его ничто больше не удерживало. Он сел на корабль, идущий в Соединенные Штаты.

В чужой стране, без друзей, без знакомств, почти без средств, он попал в тяжелое положение. Тщетно в течение нескольких месяцев он искал службы, которая могла бы его прокормить. Тут случай привел его в Новый Орлеан, где находился Хавьер Мина, племянник знаменитого Мина[103]. При первой же встрече эти два выдающихся человека мгновенно поняли и оценили друг друга.

Мина покинул Испанию, где мирная жизнь не давала выхода его клокочущей энергии. Он приехал в Соединенные Штаты с целью организовать военную экспедицию и помочь мексиканским инсургентам. Уже в Норфолке и Балтиморе Мина завербовал много сторонников. Приготовления к задуманной смелой попытке привели его в Новый Орлеан.

Луис Морен с радостью согласился участвовать в экспедиции и вместе с Мина высадился в Сото ла Марина. Услуги, оказанные молодым французом делу независимости в течение короткого (шестимесячного) блестящего похода, так несчастливо закончившегося неожиданным нападением на ранчо дель Венадито, были оценены по достоинству революционным конгрессом: несмотря на свою молодость, Луис получил звание полковника.

Молодой офицер, рискуя жизнью, тщетно пытался спасти своего начальника; его усилия не привели ни к чему, и несчастный Мина был расстрелян испанцами.

От катастрофы до того момента, когда мы познакомились с полковником доном Луисом Мореном, остановившимся со своим отрядом в триста пятьдесят человек на восточном берегу Рио Гранде-дель-Норте, прошло два месяца…

После паузы, которую мексиканец не решался нарушить, полковник поднял голову, повернулся к своему подчиненному и положил ему руку на плечо.

— Мне показалось, дон Кристобаль, — улыбаясь, сказал он, — что наши ранчерос устали. Может быть, они раздумали следовать за мной?

— Они? Ваша милость! — вскричал пораженный Кристобаль. — Они так преданы вам! Что заставило вас предположить это?

— Право, только ваша необычная настойчивость и замешательство в разговоре со мной — там, на берегу.

— Нет, нет, ваша милость, вы ошибаетесь! И я и храбрые ранчерос готовы для вас на все! — горячо воскликнул дон Кристобаль; он действительно боготворил своего начальника. — Если я позволил себе прервать ваши размышления, то только потому, что становилось поздно, люди были голодны, а лошади не могли больше двигаться.

— И это все, мой дорогой дон Кристобаль? — спросил дон Луис, пытливо глядя на него.

— Да, клянусь честью, полковник!

— Я вам верю, мой друг. Оставим это и поговорим о наших делах. Вы уверены, что эти пять дней ведете нас верной дорогой?

— Ваша милость, — с тонкой улыбкой ответил дон Кристобаль, — разрешите мне напомнить вам, что я был охотником и гамбусино, прежде чем стал инсургентом. Это значит, что я знаю пустыню в совершенстве и могу днем и ночью пересечь ее, не боясь заблудиться.

— Меня успокаивает ваша уверенность, дорогой друг. А сейчас, пожалуйста, объясните мне: скоро ли мы доедем до Нориас де Охо-Люсеро? Вы, конечно, знаете, что это и есть конечная цель нашего путешествия.

— Ваша милость, мы могли уже давно быть там, если бы вы не выразили желания дождаться в дороге каких-то известий.

— Это верно. Я забыл об этом, дорогой Кристобаль. Но теперь это уже безразлично. Какое расстояние сейчас нас разделяет?

— Семнадцать лье, ваша милость.

— Прекрасно! Это дело одного перехода, не больше.

— Да, но хорошего перехода! Хотя, если мы выедем в полночь, при луне, мы можем доехать до наступления сильной жары.

— Эти нориас[104] находятся на индейской территории, не правда ли?

— Извините меня, ваша милость, — наоборот, они находятся в центре христианских владений. Простите меня за смелость, но каким образом вы должны получить ожидаемые сведения?