Кучка денег крупье быстро росла. Настолько быстро, что один американский капитан, опустошив свой кошелек, закончил тем, с чего ему следовало начать: он стал присматриваться к рукам крупье. После четверти часа наблюдений он бросился на китайца.

— Каторжник, шулер, вор! — закричал он так, что стекла веранды зазвенели.

Затем, схватив крупье за косу так же уверенно, как хватал просмоленную снасть корабля, он тряхнул его и, не обращая внимания на вопли испуганного китайца, распорол его балахон карманным ножом.

О чудо! Сотни семерок, восьмерок и девяток высыпались из складок платья китайца к величайшему негодованию игроков, которые думали, что имеют дело с честным крупье.

Этот короткий акт правосудия закончился полным скандалом: все бросились на деньги, и началась общая потасовка.

Фрике, с грустью наблюдавший эту жалкую сцену, вдруг почувствовал острую боль в плече. Он обернулся и увидел Бартоломео ди Монте с поднятым ножом, пытавшегося воспользоваться удобным случаем, чтобы избежать дуэли.

Фрике быстро схватил португальца за руку и так сжал, что тот отчаянно закричал:

— Простите… сеньор!.. Вы мне сломаете руку.

— Негодяй, тебе недостаточно, что ты меня обокрал, ты хотел еще убить меня из-за угла, как трусливый шакал!

— Простите, я вас едва задел, да и то потому, что меня толкнули. Простите.

Фрике разжал пальцы, высвободив онемевшую руку португальца.

— Желтая макака, — сказал, смеясь, молодой человек, — я мог бы раздавить твою голову пяткой, но мне это противно. Вон отсюда, и живей!

В эту минуту к Фрике сквозь толпу пробрался Пьер де Галь.

— Стоило ли оставаться, чтобы иметь дело с такими мошенниками? Сильно тебя ранила эта обезьяна?

— О, пустяки, небольшая царапина.

— Ну, в таком случае идем из этого вертепа, а завтра в путь.

Друзья покинули игорный дом, еще не затихший после скандала, и направились в свою гостиницу. Найти ее было нелегко. Нужно быть моряком, чтобы ориентироваться в лабиринте узких переулков, которые скорее похожи на переплетения водостоков, чем на улицы. Они переплетаются между собой, карабкаются по горам, спускаются в овраги и, наконец, теряются среди китайских лачужек, разбросанных безо всякого порядка.

Основанный в 1557 году португальцами Макао лежит на самой оконечности полуострова. Он насчитывает до двухсот тысяч жителей, из которых только семь тысяч европейцы. Часть города, где живут последние, представляет собой крепость с пушками, направленными во все стороны.

Фрике и Пьер бродили по переулкам и только к рассвету добрались до дома.

В то время, когда они входили, мимо прошли две темные фигуры.

— Клянусь брюхом тюленя, — вскричал Пьер, пристально всмотревшись, — это тот самый американец, который вздул шулера, и португалец, который хотел тебя убить!

Наутро друзья отправились в «Баракон», как называлось здание китайской эмиграционной конторы. Некогда это здание принадлежало иезуитам, теперь же служило перевалочным пунктом для бедных кули. [4]

Первым навстречу французам попался португалец Бартоломео.

С удивительным спокойствием он подошел к Фрике и с подобострастием стал расспрашивать о здоровье. Не получив ответа, негодяй удалился, скорчив отвратительную гримасу, которая должна была изображать улыбку.

— Прощайте, сеньор, — говорил он, уходя, — будьте здоровы. Надеюсь, что вы никогда не забудете вашу встречу с Бартоломео ди Монте.

Пьер де Галь и Фрике, не обращая внимания на слова португальца, вошли к главному чиновнику эмиграции.

Помещение было убрано с непомерной роскошью, в которой европейский комфорт соседствовал с богатством Востока. Но едва вы покидали порог комнаты и оказывались в коридоре, все изменялось.

Тут начиналось царство нищеты и голода. Бедные, оборванные китайцы, в течение целых суток не имевшие щепотки риса во рту, покорно ожидали решения своей участи. Они с унынием, гонимые неумолимым голодом, покидали зеленые берега Небесной империи, как будто предчувствуя, что больше их не увидят.

Действительно, из десяти тысяч китайцев, которые ежегодно покидают Макао и приезжают в Калао, и из пяти тысяч направляющихся в Гавану после закрытия Сан-Франциско, добрая половина не возвращается совсем, и очень многие совершают обратное путешествие на кораблях-гробах.

Лучшая участь постигает работников, которые уезжают на плантацию французских колонистов в Суматре: там на них не смотрят, как на рабов или вьючных животных, а главное, никогда не лишают свободы, в то время как в английских и испанских колониях рабочие попадают в вечную кабалу. Она, собственно, начинается с первого дня поступления китайца в «Баракон». Его кормят несколько недель и записывают это в счет; хозяин берет его в работники, и чудовищные комиссионные вычитаются из будущего жалованья китайца; болезнь или малейшая погрешность в работе наказываются крупными штрафами из скудного жалованья, и несчастный, работая как вол, находится долгое время в полном рабстве.

Мы уже знаем, что Фрике и Пьер де Галь были посланы французскими колонистами Суматры для найма рабочих. Честные и гуманные труженики не хотели приобретать рабов — им нужны были только способные работники.

Судно, зафрахтованное для перевозки, было невелико, всего семьсот тонн, при двигателе в двести лошадиных сил. Оно было построено в Америке, но владелец почему-то дал ему имя китайского мудреца Лао-цзы. Кроме того, капитан нарисовал на носу корабля огромный глаз, как это делают китайцы для отведения морских бед, что придавало пароходу вид каботажного судна китайских портов.

Когда все формальности были соблюдены и колониальный служащий обошел ряды китайцев с вопросом, по своей ли воле они едут, Фрике подписал контракт с агентством и внес за каждого китайца по восемьсот франков.

На этом закончилась двухнедельная процедура найма работников, и задержка была только за «Лао-цзы», начавшим разводить пары, чтоб сняться с якоря. Этот американский пароход с китайским названием был чрезвычайно грязен. Цветной экипаж его, как будто набранный со всего мира для коллекции, был скорее похож на шайку бандитов, чем на честных матросов.

Бросив взгляд на грязную палубу, на убранные паруса, на беспорядочно наваленный товар, Пьер де Галь, старый матрос французского военного флота, только покачал головой и проворчал несколько самых сильных морских проклятий.

— Грязная шаланда для мусора, — говорил почтенный моряк. — Это скорее китайский пират, чем честный купец. [5]И разве это экипаж?.. Какой-то малаец, хромоногий негр, косой португалец… Тысяча залпов! Это зверинец и больше ничего!

Рассуждать было уже поздно: «Лао-цзы» отдал швартовы и отвалил от пристани.

— Вперед! — раздалась команда с мостика.

— Черт возьми! — вскричал Фрике, обернувшись. — Капитан нашей шаланды, оказывается, тот самый малый, который побил вчера шулера в игорном доме! Да и старшего помощника вчера мы тоже встречали.

— Молодцы! — ответил с презрением Пьер. — Оставили пароход и две недели пропадали в вертепах. То-то и палуба так убрана. Впрочем, пароход так хорошо нагрузили, что волны смоют всю грязь, прогуливаясь по ней.

Предсказания старого моряка сбылись очень скоро. «Лао-цзы» прошел Сульфурский пролив, миновал острова Сано, Патун, Лантау и вышел в открытое море.

Это было в ноябре. Норд-остовый муссон в это время особенно свиреп, а океан беснуется. Бедный пароход качало, как жалкую шлюпку, и волны непрерывной чередой перекатывались через палубу.

Капитан с хладнокровием янки прогуливался по мостику, как будто считал, что все будет благополучно, если только аккуратно жевать двойную порцию табака.

— Отчего эта обезьяна не поставит паруса? — ворчал Пьер де Галь. — Качка была бы не так чувствительна для тех бедняг, которые находятся на нижней палубе.

К вечеру янки пришел к тому же мнению. Два десятка разношерстных матросов, как обезьяны, поползли по марсам, и через четверть часа «Лао-цзы» нес марселя, фок и бизань. [6]