— Хозяин, — сказал он, — наступило ли время отмщения?

— Еще нет.

— Ты же не хочешь, чтобы мой пыл угас в бездействии?

— Терпение!

— Мой предок — черный тигр, и я, да будет тебе известно, сделан не из глины. Взгляни на мою кожу. Это бронза. Она темнеет от жестокости, как кожа белого — от солнца.

— Чего ты хочешь?

— Послать моим братьям цветок голубого лотоса, чтобы они знали: час мести пробил. Я хочу послать всем индийцам на острове маисовый пирог — знак нашего единства.

— Хорошо, Иривальти. Мне неведомы ваши обычаи, но мы вместе, и пусть твои обычаи станут моими.

— Это слова истинно верующего. Когда ты будешь готов?

— Не раньше чем через две недели. Да и тебе еще надо встать на ноги.

Иривальти лукаво улыбнулся, выхватил из-за пояса Бускарена нож и вонзил себе в бедро. Полилась кровь.

— Что ты делаешь, несчастный?

— Ничего, хозяин. — Индиец пожал плечами, протянув нож Бускарену — Сколько раз тело мое кровоточило от ран! Взгляни на эти рубцы. Большинство из них сделаны добровольно. Я был факиром и выделывал такие трюки для того, чтобы заработать несколько рупий и поддержать репутацию святого.

— Ну ладно. Я не нуждаюсь в новых доказательствах твоей отваги. Выздоравливай поскорее. Найди своих друзей-сипаев и расскажи им, как тебя унизили. Пусть твоя ненависть по капле перейдет и в их сердца. До свидания, Иривальти! Будь осторожен.

Добившись дьявольской хитростью преданности индийских солдат, единственных, на кого мог рассчитывать султан, Бускарен уже не сомневался в победе. Только случай мог теперь помешать ему. Он был далек от мысли об истинной причине восстания в городе, полагая, что его подняли посланные им люди.

Так обстояли дела, когда в городе появился Фрике. Увидев индийцев, он удивился, но и солдаты, встретив европейца в столь странной компании, удивились не меньше. Одно дело — опытный факир постигает секреты укрощения ядовитых змей и свирепых тигров, но совсем другое дело, когда белый спокойно шествует в компании обитателей джунглей. Такого индийцам видеть не приходилось. Юный сипай, подойдя к Фрике, протянул ему цветок голубого лотоса и кусочек маисового пирога — два таинственных символа.

Фрике умирал с голоду. Он пожирал глазами пирог и вдыхал дурманящий запах цветка. Еще немного, и он съел бы все это не задумываясь, но тут командир батальона, мощный, мускулистый индиец, подошел к нему, протянув руки и умоляя жестом и взглядом вернуть предметы.

Удивленный Фрике улыбнулся.

— Пожалуйста, если это доставит вам удовольствие… Впрочем, как символы эти вещи прекрасны, сомнений нет. Но у меня пусто в желудке, я бы с удовольствием съел чего-нибудь. Думаю, и вы, друзья мои, того же мнения. Потерпите. Надеюсь, нам удастся найти что-нибудь и для тебя, Меу, и для тебя, Предок.

Тем временем цветок и хлеб снова оказались в руках индийцев. Когда последний солдат дотронулся до них, командир приказал по-английски: «На караул!» Не успел Фрике и его пленники опомниться, как очутились окруженными с двух сторон стройными шеренгами, словно на параде. Забил барабан, загудел рожок, и странный кортеж пустился в путь.

Среди всей этой возни Предок и Меу держались пре красно. Орангутан лишь время от времени принимался раздраженно пыхтеть, но Фрике тут же успокаивал его. Удивительно, но Меу, казалось, был взволнован меньше. В общем, все шло неплохо, как вдруг…

Процессия шла через малайский квартал, направляясь ко дворцу султана. Парижанин, понятия не имея о том, что цветок лотоса и маисовая лепешка означают сигнал к восстанию, думал, что их ведут в казармы. Единственным его желанием было пообедать. Сипаи приняли его с почестями. Это вполне понятно и естественно. Почему бы и нет? Они увидели столько необычайного!

В малайском квартале индийцев встретили неприветливо. Сначала отовсюду раздавались оскорбительные выкрики, а потом в них полетело все, что попадало под руку. Командир сомкнул ряды и велел приготовить оружие к бою.

— Погодите! Погодите! — пробормотал Фрике — Сдается мне, что здесь солдат любят еще меньше чем на моей родине, во Франции. Черт побери! Да, дело приобретает серьезный оборот. Индийцы слишком терпеливы… Я бы давно уже потерял терпение.

Раздался выстрел. Один из сипаев упал. Двое солдат унесли своего приятеля Фрике, подобрав его ружье, убедился, что оно в порядке.

— Вперед! — крикнул он.

Началась беспорядочная перестрелка. Палили из-за каждого угла. Жители квартала, получив наконец возможность сразиться с ненавистными наемниками, взялись за пистолеты.

Командир отдал короткую команду, и шеренги сомкнулись вновь, образовав вторую линию огня, и теперь стреляли уже из карабинов. Малайцы чувствуют себя смелыми лишь тогда, когда превосходят противника в силе. Теперь же обстановка изменилась, и они побежали.

Один из индийцев вошел в дом, что находился неподалеку, и вскоре оттуда повалил дым. Обезумевшие жители старались спастись, выбежать из горящего здания, но наемники стреляли в каждого, кто показывался на улице. Через мгновение вокруг все пылало.

Фрике пытался успокоить Меу. Испуганный хищник прижал уши и угрожающе рычал, не признавая ни друзей, ни врагов. Он готов был наброситься на индийцев. Однако Предок внимательно следил за своим компаньоном нисколько не испугавшись выстрелов. Когда Меу собрался уже было прыгнуть, Предок схватил дубинку и что есть мочи ударил тигра. Бедняга тут же вспомнил недавние побои и послушно вернулся на место. Аргумент оказался сокрушительным. Меу, подобно собаке, уселся рядом с Фрике.

Сипаи были в восторге. Этот молодой европеец, почти мальчик с нежным пушком над верхней губой, необычайно вырос в их глазах; он не просто приручил обоих животных, но еще и сумел заставить одного из них следить за поведением другого!

Разве может такой человек не вызвать суеверного ужаса и безграничного уважения? Если бы Фрике знал прекрасный язык Калидасы, которым написана «Шакунтала» [215], он, услыхав то, о чем говорили индийцы, безмерно бы возгордился. Но, даже не зная языка своих внезапных союзников, парижанин понял, что может рассчитывать на их помощь не только на улицах города, но и в поисках своих товарищей и мисс Мэдж: сипаи стали отныне его личной гвардией.

Всего через несколько минут отряд достиг дворца. Тем временем султан, дрожа от страха, взывал к тем, кто, как ему казалось, остался верен трону. Шум на улицах всякий раз заставлял сжиматься сердце тирана, на протяжении десяти лет мучившего и угнетавшего миллион несчастных подданных.

Премьер-министр, единственный, кто сохранил хотя бы остатки хладнокровия, пытался принимать какие-то меры для защиты дворца; вызвал малайскую гвардию, поставил часовых, раздал оружие и боеприпасы. При виде сипаев страшное подозрение закралось в его душу.

— Государь! — вскричал он. — Государь! Спасайся, тебя предали!

— Ты лжешь, пес! — отвечал султан, выстрелом сразив беднягу наповал. — Хасан! Где Хасан? Пусть позовут Хасана!

— Он сейчас будет здесь, — послышался голос человека, одетого в окровавленные лохмотья.

Его внезапное появление как громом поразило султана.

— Иривальти!.. О, Боже! Пощади!

Да, это действительно был Иривальти, появившийся словно ангел мщения. Схватив монарха за бороду, он одним махом отрубил ему голову.

— Ко мне, друзья мои! Ко мне! Тиран мертв. Да здравствует султан Хасан!

Однако Иривальти поторопился. Он ничего не пообещал малайцам.

— Нет!.. Нет!.. — завопили те. — Только не араб! Не Хасан!

Иривальти был взбешен; он полагал, что восстание подняли по сигналу Хасана, и никак не мог думать, что причиной всему стало появление Фрике и перестрелка в малайском квартале. Малайцы кинулись на Иривальти и закололи его ножами, бросив тут же, рядом с трупом султана.

В это время сипаи проникли во дворец. Тут уже ружье было ни к чему, Фрике схватился за саблю. Дрались за каждый метр. Парижанин первым вошел в тронный зал в сопровождении Предка и Меу, который, проворно работая когтями и зубами, храбро сражался с малайцами.