Фрэнк помрачнел.

— Каждый раз, когда я пытался утопить горе в бутылке, передо мной лежала фотография Эвы. Я думал, что должен был спасти жену, бранил себя на чем свет стоит! Теперь-то мы знаем: перед нами разыграли паршивый вампирский спектакль. А я-то, дурак, считал, что Эва действительно погибла, и всякий раз, собираясь выбросить фотографию, чувствовал себя виноватым. Рука не поднималась… Все равно что выбросить ее саму… Я не мог. — Он виновато посмотрел на дочь. — Не могу.

Доун и сама долго цеплялась за воспоминания об Эве. Но простить мать и принять обратно как ни в чем не бывало — кощунство!

— Тебя же допрашивали по делу об убийстве, — сказала она. — Разве ты из-за этого не злишься? Тебя могли упечь в тюрьму, а то и похуже…

— Она сказала, что продумала все детали. У меня не возникло бы никаких проблем с законом. Я оставался вне подозрений.

Благодаря Слугам Подземелья. У них же имелись свои люди в полиции? Наверняка имелись.

— Такая забота и предусмотрительность, конечно, искупает ее вину! Все в ажуре…

— Прости… — Он смотрел на дочь с нескрываемой жалостью. — Прости! Тебе пришлось столько вынести.

Глубоко пораженная, Доун не могла вымолвить в ответ ни слова.

— Прости, — повторил Фрэнк. — Это я виноват в том, что ты выросла, ненавидя себя, и развила в себе склонность к саморазрушению. Я так старался тебя защитить, так не хотел, чтобы ты походила на мать! Я научил тебя ненавидеть, верно? Я привил… — Он замолчал, подбирая нужное выражение.

— Комплекс неполноценности?! — взорвалась Доун. — Да ты любил мертвую Эву сильнее, чем меня! Только об этом я и думала большую часть времени. Но… — Она махнула рукой. — С этим покончено, Фрэнк, не беспокойся.

Он вопросительно посмотрел на дочь.

«Ты уверена?»

Она ответила твердым взглядом.

«Абсолютно».

— Ты росла не с отцом, а с отвратительным пьяницей.

Едва слышно щелкнула дверь. Доун сразу насторожилась. Фрэнк даже головы не повернул.

На пороге стояла Джулия с дротиками наготове. То есть Доун надеялась, что это были дротики. Тем не менее она сдержалась и не прыгнула с кулаками на телохранительницу. Вслед за Служанкой — у Доун не осталось сомнений относительно статуса Джулии — в комнату неторопливо вплыла Эва, шурша модным нарядом. Актриса выглядела сногсшибательно, но в ее позе чувствовалось напряженное ожидание.

Доун равнодушно на нее смотрела, невозмутимая как скала.

Эва откашлялась и примирительно сказала дочери:

— Брейзи не переставая звонит тебе на сотовый.

Вероятно, она хочет узнать, какое отношение к ним обоим имеет Брейзи? Похоже, Эва их подслушивала.

— Мне надо с ней поговорить, — ответила Доун. — Возможно, у нее есть новости о Кико. Кстати, могла бы… Впрочем, тебе это неинтересно! Ты же покойница.

— Уже нет, Доун, — отозвалась Эва, по-матерински ласково. В глазах ее мелькнуло беспокойство: не прячется ли Кико где-то поблизости? — Ты же понимаешь, я не могу тебе отдать телефон.

— Отчего же? Потому что я твоя пленница?

— Ты неправильно судишь о ситуации.

Дочь презрительно расхохоталась. Лицо Джулии исказила такая жуткая гримаса, что Доун умерила веселье.

— Хорошо. — Она метнула на Фрэнка выразительный взгляд. «И ты еще веришь этой женщине?» — Будем считать, я — «гостья». Благодарю за радушный прием! Очень впечатляет!

Теперь на Фрэнка посмотрела Эва — ни дать ни взять опечаленные родители, незнающие, как справиться со своевольным чадом.

Доун рассвирепела. Отец стушевался, видя ее гнев.

— Значит, ты не хочешь, чтобы я поговорила с Брейзи? — спросила она с вызовом.

— Нет-нет, что ты! — Фрэнк опустил голову. — Хочу.

Эва перешла в наступление.

— Фрэнк?!

— Не лезь не в свое дело, — заявила Доун. — Брейзи — самое лучшее, что было в его жизни, если вспомнить все-все события, включая твое трогательное воскрешение из мертвых.

Тут голос подала Джулия. Половина ее лица, изувеченного в драке с Другом, представляла теперь сплошную ссадину, покрытую подсыхающей коркой крови.

— Эва могла бы стать королевой Подземелья! Но ей нужны только вы двое.

— С ума сойти! — Доун тут же перенаправила свою ярость на Джулию. — А мне нужны копи царя Соломона! И пост губернатора в Техасе. Я хочу, чтобы красавицы всего мира бегали вокруг меня, нацепив ослиные уши. Впрочем, больше всего я мечтаю вырваться из этой чертовой дыры вместе со своим отцом! Как думаешь, исполнится мое желание?

Джулия подняла пистолет и направила его на Доун, но Эва выбила оружие из рук Служанки.

— Прошу прощения, извините меня, — торопливо пробормотала Служанка, склонив голову.

Эва взволнованно протянула к дочери руки.

— Вот увидишь, как сильно я вас обоих люблю! Да, понадобится время, чтобы принять и осознать… Я сделала единственно правильный выбор для нашей семьи!

— Эва, ты же планируешь превратить нас в подобие Робби, этого развратного мальчишки! Тоже мне, коллеги-знаменитости выискались. И не уверяй меня, что это вершина блаженства!

— Но…

— Убирайся! Вон!

Задохнувшись от удивления, Эва в нерешительности замерла на ступенях. В следующую секунду она взяла себя в руки.

— Ладно. Я ухожу, а вы пока отдохните. День выдался странный и тяжелый.

И она вышла, шурша нарядной юбкой. По-прежнему не смея поднять головы, Джулия закрыла за ней дверь, а Доун уселась на пол рядом с Фрэнком.

— Бред какой-то! — пробормотала она, надеясь, что отец с ней согласится.

Но он не сказал ни слова. Ни одного слова, черт бы его побрал!

Прикорнув на диване, Доун каким-то чудом сумела заснуть. Она безумно устала; Фрэнк не разговаривал, поэтому все, что ей оставалось — это погрузиться в собственные размышления. Доун, судя по сонливой слабости после пробуждения, проспала несколько часов. Разбудило ее резкое, неприятное клацанье.

Откуда-то донесся приглушенный смех.

Доун лежала лицом к спинке дивана и, не шевелясь, рассматривала рисунок обивки, раз уж другого зрелища не нашлось. Интуиция подсказывала, что оборачиваться и выяснять, в чем дело, не стоит.

Едва она заворочалась, лязгнул металл — железные наручники на запястьях. Все еще находясь спросонья в некоторой прострации, Доун вспомнила, что приходила Джулия, сняла с нее кожаные браслеты, заковала в наручники и смазала пальцы лечебным гелем. Сама Доун тем временем дремала, толком не понимая, что вокруг происходит, — слишком сильно она утомилась.

Снова раздалось хихиканье, такое ласковое, доверительное…

Любопытство взяло верх, она обернулась.

Эва и Фрэнк стояли у камина. Вампирша прильнула к отцу, строя милые гримаски и пытаясь его развеселить. Так обычно вела себя Жаки, и Доун подумала, что в старлетке было немало от настоящей Эвы.

Фрэнк невозмутимо смотрел на актрису сверху вниз, скрестив на широкой груди скованные руки, но девушка не сомневалась, что он просто изображает холодность и безучастность, поддерживая романтическую игру, затеянную вампиршей. Эва его пощекотала, он увернулся, гремя цепями, и наконец прыснул. Спохватившись, Фрэнк умолк, зажал жене рот и шутливо шикнул.

Доун села на диване, кривясь от подкатывающей тошноты, подперла кулаками подбородок и уставилась на родителей.

В разгар веселья отец заметил, что за ними наблюдают, и тут же напустил на себя серьезность… Еще бы! Дочь считает его предателем по отношению к ней и Брейзи, потому что он подпустил к себе Эву. Взгляд Фрэнка стал потерянным. Отец больше не притворялся, но какое это имело значение — ведь он на глазах Доун как ни в чем не бывало заигрывал с врагом!

Фрэнк смущенно отошел от Эвы в сторонку. У Доун екнуло сердце: в глубине души ей хотелось, чтобы они были вместе, дурачились, играли, хохотали до упаду над шутками…

— Доброе утро, — сказала Эва. — То есть, добрый вечер. Мы с папой…

— Да видела я! — Доун обернулась к камерам. Наверняка Джулия подсматривала. Лизоблюдка!