И вдруг, на том месте проповеди-монолога, когда Лен обычно не может самостоятельно остановиться и кто-то милосердно его перебивает, он замолчал сам. Я вытаращила глаза от удивления. Впервые я услышала, что Лен закончил предложение, не говоря уже о том, что в этот раз он произнес довольно страстную и складную речь без заиканий и повторений. Как будто он проглотил Пола Парлипиано. Или предательницу Хэвиленд.
— Она будет поступать, и она уже подала документы.
Он снова повернулся ко мне и спросил в своей классической манере:
— Э-э-э. А? Она. Что?
Бриджит не уклонилась от удара:
— Я подала документы в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, чтобы папа отстал от меня. Но я, типа, совершенно не собираюсь там учиться.
Я знаю, что Бриджит будет учиться в вузе, поэтому не считаю нужным заводиться. Правда, чем чаше она говорит об этом, тем больше это начинает беспокоить меня. Бриджит никогда не лжет, она действительно убедила себя в том, что она не будет учиться. Мне кажется, что лучший способ заставить ее изменить свое решение, — это не заострять на этом внимание и продолжать разговор как ни в чем не бывало. Но мне нужно было успокоить Лена. Ведь, случись у него апоплексический удар, он не смог бы себе помочь, несмотря на то, что он будущий медик.
— Так вот. За исключением Бриджит, которая не в счет, поскольку она не собирается поступать, — я произнесла последние четыре слова с легкой иронией, чтобы подчеркнуть свою мысль, — все остальные, включая меня, изрядно поволновалась по поводу тестов прошлой весной. Поэтому не думай, что я не понимаю твои чувства.
— Типа, Скотти не волновался, — тихо добавила Бриджит.
К счастью, Лен ее не слышал. Ее комментарий был необязателен, но он соответствовал действительности.
Скотти был единственным человеком, кому я завидовала прошлой весной, потому что он был совершенно расслаблен по поводу тестов. Его уже завербовали играть в бейсбол за Лигу патриотов, что является самым высоким достижением, на которое может рассчитывать достаточно хорошо тренированный белый парень ростом метр девяносто, из пригорода. Все, что ему нужно было сделать, — это правильно вписать свое имя, и он автоматически получал необходимое количество баллов, чтобы получать стипендию, которую предлагал ему университет Ли. Естественно, он набрал 1170 баллов.
Мне такие успехи в спорте не грозили. Тем не менее я сохраняла иллюзию этой возможности для отца и Килли, обещая им старательно тренироваться все лето, чтобы снова прийти в отличную спортивную форму. Частично я это даже имела в виду.
Так было, пока я не получила результаты теста на определение академических способностей.
Тем не менее мой успех привел к образованию одной проблемы. Как на то указал Лен, я одна из немногих учениц за всю историю нашей школы, чьи баллы могут дать повод гордиться, ведь у меня есть шанс поступить в действительно престижный университет. Поэтому вопрос мне задают миллион раз на дню. Учителя, которые никогда мне не преподавали. Буфетчицы в столовой. Нельзя не отвечать на вопрос, если ты Джессика Дарлинг, поэтому я, как и прежде, отвечаю:
— Университеты Эмхерст, Пьедмонт, Суартмор или Уильямс.
Я решила послушаться маму и начала подавать заявления в эти четыре вуза, которых не одобрил Пол Парлипиано. Скорее всего, он понял бы мое желание находиться в безопасности, то есть подальше от Нью-Йорка. Я даже осмелилась поднять эту тему в разговоре с Тэрин, пока мы разбирали доказательства теорем.
— Тэрин, а твой сводный брат упоминал, что мы случайно встретились с ним этим летом?
Она даже не подняла своих огромных глаз.
— Ну, так вот, мы с ним пересеклись. Он сказал мне, что я должна поступать в Колумбийский университет, что я и собиралась сделать, пока, ну знаешь, все это не случилось у них на Манхэттене.
Было похоже, что она хочет натянуть свою шерстяную шапку на глаза.
— Не говорил ли Пол, что теперь ему хочется уехать из города, что ему страшно из-за того, что еще может произойти?
Она смотрела на меня сквозь толстую занавесь своих волос и не отвечала. Наверное, она хочет, чтобы наши отношения оставались сугубо деловыми.
Мне все еще кажется, что ни один университет из моего списка мне не подходит. Я пытаюсь убедить себя, что безопаснее оставаться в том мирке, который Мак назвал моим «милым пригородом». Зачем кому-то бомбить стеклянный шар со снегопадом?
Тридцатое октября
На нем была черная рубашка. Это было единственное исключение из униформы, посвященной дням недели. Он перестал носить одну из своих футболок в память о том кошмарном вторнике, который произошел больше месяца назад.
Но тем не менее произошло это все во вторник.
Секунду назад я лежала на кровати, слушала «Наверху у Эрика» и думала о том, что я должна чувствовать облегчение, ибо уже разослала свои документы в четыре университета, но почему-то лучше на душе не стало. Короче, самая обычная жизнь.
Секунда прошла, и… волшебство! Великолепие!
— Привет, Джессика.
Раз! МАРКУС СТОИТ В МОЕЙ СПАЛЬНЕ.
На самом деле, он подпирал стену всем своим длинноногим и длинноруким, татуированным и сутулящимся безразличием.
Все мое тело наполнилось звоном тысяч колокольчиков.
— Ты молчишь, потому что удивлена, или потому что тебе неприятно?
— Э-э-э… — МАРКУС ФЛЮТИ СЮИТ В МОЕЙ СПАЛЬНЕ. —Не неприятно.
Да и не очень удивлена. Просто… это как-то сверхъестественно. Мои руки и ноги стали совершенно бесплотными. Казалось, они были наполнены гелием, который легче воздуха, и поэтому взлетали вверх, вверх, вверх. Да и голова уже не была такой твердой, как прежде.
Маркус осмотрелся в комнате, как бы впитывая в себя обстановку. Затем повернулся ко мне. И тут я начала воспарять в воздух.
— Смотри-ка, — сказал он, вынимая руки из карманов своих потертых джинсов, чтобы указать на мозаику, которую Хоуп сделала мне на шестнадцатый день рождения. — Ты выгладишь счастливой.
Он был прав. Это был портрет розовощекой счастливицы с блестящими глазами. Я была счастлива тогда, и это не было моей заслугой. Счастье тогда само меня выбрало. Но ответить Маркусу я не смогла, потому что была занята тем, что старалась не взлететь еще выше.
— Не знаю, видел ли я тебя когда-либо такой счастливой, — улыбнулся он.
Это было настолько в его стиле: прийти ко мне совершенно обычным вечером, после того как мы практически не разговаривали девять месяцев, и продолжить свои игры с моим разумом с того самого места, где он остановился в прошлый раз.
Игры с моим сердцем.
Я ничего не отвечала, вся моя энергия уходила на то, чтобы оставаться на поверхности: одной рукой я цеплялась за спинку кровати, другой держалась за одеяло.
— Я не планировал приходить сюда сегодня. Это был внезапный импульс. Возвращался с репетиции и увидел, что у тебя горит свет. Я остановил машину, вышел, постучал в твою дверь и вежливо поговорил с твоими родителями. Затем поднялся по лестнице, открыл дверь, и вот я здесь.
Он остановился и осмотрел книжную полку, на которой, к сожалению, стояло больше дисков DVD, чем настоящих книг. Затем стал разглядывать плакат «Шестнадцать свечей». Я изо всех сил держалась, боясь взлететь вверх, вверх вверх, и быть разрезанной на мелкие кусочки вентилятором на потолке.
Он снова обратил свое внимание на меня.
— Можно я присяду?
Я нервно закивала, продолжая бороться с левитацией.
Пока он выдвигал стул из-под письменного стола, я быстро посмотрела на себя в зеркало. Волосы мои были собраны под бейсболкой с символикой университета Уильямс, которую мне подарили, когда я ездила на день открытых дверей. Спортивные шорты на талии были сколоты английской булавкой. Сейчас модно носить штаны на бедрах, но мои спускаются слишком уж низко, поскольку я потеряла аппетит. Слава богу, что я сидела, и Маркус не увидел слова «СЕКСАПИЛЬНАЯ», написанного под моей тощей задницей, — эта подстилка под попу была подарком-шуткой от Хоуп. Хуже всего то, что на мне был топик, который от многочисленных машинных стирок стал совсем прозрачным. Я быстро подняла с пола словарь и прикрыла им свою отсутствующую грудь в надежде, что это одновременно прикроет меня и притянет к земле.
