Маркус не сводил с меня своих кошачьих глаз. Я уверена в этом, потому что сама смотрела на него. Все время.
Седьмое сентября
Лен и я были избраны старшеклассниками месяца. Теперь моя и его фотка будет украшать школьный холл в течение девяти с половиной месяцев, что означает, что она будет разрисована в большей степени, чем изображение любой другой парочки, удостоившейся этой чести.
Я воспользовалась этой возможностью для того, чтобы пообщаться с Леном наедине. Мне было интересно узнать, как ему удалось так преобразиться. Как он провел лето и с кем.
Хорошо. Частично мое желание поговорить с Леном было связано с его теперешней миловидностью. Лен выглядел отлично, это точно. Но он все равно оставался старым Леном — зажатым, заикающимся, порющим чушь, желавшим стать врачом и мечтавшим о славе в мире рок-н-ролла, поворотным пунктом юной жизни которого было самоубийство Курта Кобэйна.
Гораздо более веской причиной моего желания пообщаться с Леном было то, что я хотела узнать, что теперь происходит с Маркусом. Лен — единственный близкий друг Маркуса, и наоборот. Насколько низко опустился он в социальном плане? Или ему удалось успешно пережить первое лето без секса и наркотиков? Да, и еще одна маленькая деталь. ГОВОРИЛ ЛИ ОН ЧТО-НИБУДЬ ПРО МЕНЯ?
Поскольку преображение Лена отвлекало внимание от того, как сильно изменилась Сара, то я была уверена, что она приложит все усилия, чтобы разузнать, как ему удалось превратиться из прыщавого юнца в сексапильного молодого человека, а также о его дружбе с Маркусом. Можно было бы положиться на ее шпионские способности, но я решила не делать этого. Я не желаю снова получать все сплетни от Сары, по крайней мере не сейчас. Нет. Если я хочу разузнать что-нибудь о Маркусе, я должна сделать это сама, например, через Лена. Учитывая манеру Лена выражать свои мысли, я поняла, что спрашивать его напрямую о том, что меня интересует, было бы ошибочной стратегией. И я оказалась права. Пока мы ждали фотографа, Лен рассказал мне многое из того, что я хотела знать, а также многое из того, что меня не интересовало. Все это было заключено в одно бесконечное предложение, которое было на самом деле ответом на самый простой вопрос.
Что я спросила:«Как ты провел лето, Лен?»
Что ответил Лен: «Мой дерматолог прописал мне „Аккутан“, самое мощное лекарство против прыщавости: 1), но не без сильных побочных эффектов, которые включают в себя резкие перемены настроения, сильные боли в желудке, понос, кишечные кровотечения, головные боли, тошноту, рвоту, пожелтение кожи и белков глаз, потемнение мочи; 2) а также повышенную светочувствительность, из-за которой я не мог много времени проводить на улице, так что когда я не работал с „хитами и гомерами“ 3), я проводил время в подвале с Флю 4) и с музыкальной группой, которая раньше называлась „Четверка Лена Леви“, поскольку, когда Флю вступил в группу 5), название стало некорректным 6), хотя его можно было воспринимать как шутку, но остальным музыкантам старое название все равно не нравилось 7), поэтому теперь мы называемся „Хаотическое Мироздание“, это строчка из одного из стихов Флю 8), и он много пишет сейчас, потому что говорит, что это конструктивный способ избавиться от избытка энергии, которую он раньше тратил на женщин и вино 9), как мне нравится называть это 10), но я выражаюсь фигурально, поскольку большинство его пассий были младше восемнадцати лет и технически женщинами не являлись 11), да и вообще он больше увлекался наркотой, чем алкоголем, но и это в прошлом 12), что есть хорошо, поскольку мы не хотим закончить, как все команды из „За музыкой“, еще до того, как отыграем свой первый концерт 13), так что, в общем и целом, я должен сказать, что лето у меня получилось на редкость продуктивным, а как у тебя дела?»
Что я думала все это время:
1. Жаль, что «Аккутан» не подлечил ему мозги. Зачем человеку напоминать кому-либо, что его теперешнее милое личико когда-то находилось в состоянии эпидемиологической катастрофы? Как можно быть таким сексапильным и таким тормозом одновременно?
2. Господи, да он совсем больной. А я-то думала, что парня с таким широким спектром заболеваний можно найти только в «Серебряных лугах»!
3. Судя по всему, это снова медицинский жаргон.
4. Кто?
5. Лен называет Маркуса Флю. Наподобие инфлюэнцы, вирусной инфекции, с которой ничего невозможно поделать, пока она не сделает свое дело и не уйдет сама. Флю. Ха-ха!
6. Так Маркус вступил в их группу? Ничего себе.
7. Естественно.
8. Что? Это же прямо из стихотворения, которое Маркус написал после инцидента с Даноном! Оно называлось «Падение», в нем он применил всю эту символику, связанную с Адамом и Евой, Садом Эдемским и Сотворением мира, чтобы склонить меня к греху. То есть к сексу! Маркус продолжает играть с моими чувствами и мыслями, даже когда меня нет рядом.
9. Женщины и вино? Неужели Маркус и вправду так сказам? Я, конечно, не сомневаюсь, что его эти вещи очень интересуют, но мог ли он облечь свои интересы именно в такие слова?
10. Ага! Так я и знала. Маркус никогда бы не сказал «женщины и вино». Скорее, бухло и девки. Или нимфы и иглы. Но не «женщины и вино». Это для него слишком просто.
11. Если они и были девочками до того, как до них добрался Маркус, то после они точно стали женщинами.
12. Говоря «все в прошлом», имеет ли он в виду, что Маркус совсем перестал интересоваться девушками? Или он имеет в виду, что Маркус просто перестал таскаться по шлюхам, но интереса к женскому полу все же не потерял?
13. Кому какое дело до твоей группы, отвечай на мой вопрос, блин!
Что я ответила: «Все хорошо».
Кстати, вчера на Маркусе была футболка с надписью «Thursday», а сегодня «Friday». Без сомнения, это его новая школьная форма. Стало быть, мне предстоит наблюдать весь учебный год, день за днем, написанным на груди у Маркуса Флюти. Как будто он и без того не бесконечный.
Тринадцатое сентября
Когда это случилось, то есть 11-го, когда трагедию с башнями-близнецами Всемирного торгового центра показывали все телеканалы, я была в шоке, я просто онемела от ужаса и вообще ничего не могла писать. Теперь уже прошла пара дней, и я думаю, что мне нужно хотя бы постараться разобраться с моими чувствами по поводу всего этого.
Но все, о чем бы я ни думала, неправильно.
Например, я испытываю ностальгию по периоду закручивания гаек, который последовал за инцидентом с пальбой в Колумбийской школе в 1999 году. Тогда главную опасность для нас представляла гипотетическая месть прыщавых подражателей Хэрриса/Клебольда. Это было время, известное как «Эра политики жесткого реагирования». Тогда вышел школьный указ, запретивший брючные ремни, поскольку ими можно задушить одноклассника, а вместе с этим и моду носить брюки приспущенными, потому что это якобы воспевает культуру уличных банд (из-за чего мы были вынуждены застегивать брюки на бедрах). Когда мы были в девятом классе, Пайнвилль занял последнее место по успеваемости, но первое — по количеству временных и окончательных исключений из школы. Тогда целых 35 процентов от всего количества учеников были подвергнуты наказаниям за те или иные нарушения. Нас постоянно как стадо выгоняли из здания, поскольку некий мизантроп, не желавший сдавать экзамен, звонил и говорил, что школа заминирована. Эти звонки поступали, как правило, с мобильного, номер которого несложно было определить, но полиция все равно требовала эвакуировать всех на футбольное поле, а сами с собаками упорно искали в школе взрывное устройство, сделанное из керосина, скрепок и жевательного табака, засунутых в бочонок на 10 галлонов, или как там еще делают бомбы захолустные психопаты. Тогда моей самой большой заботой было не только найти хоть кого-нибудь, с кем можно было бы посидеть за ланчем, но и того, кто сидел бы вместе со мной на трибуне и боялся так же, как и я.
