Тишь лесная, негромкий говор людской, тихие птичьи переливы в вышине скоро убаюкали Мефодия, и Старец уснул спокойным, крепким сном…
Захоронив татар, Никита воротился в скит и подошел к Степану, в великой задуме сидевшему на лавке под навесом.
- Дядь Степан, - молвил отрок. – Мне итить за стадом? Мужики меня дожидаются в лесу, неподалеку, скит бороня.
- Сколь мужиков-то? – Спросил Степан.
- Да десятка полтора всего-то. Остальные ить с дружиною боярина Ондрея ушли. Коль нападут татары большим числом, не сдюжим…
- Лоб в лоб не сдюжим. А я ить тебя как учил? Из засидок бить их будем. Дай мне только пару деньков, чтоб раны поджили… Идите за стадом, Никитка. Коль нарветесь на татар, не прите в лоб. Выжидайте удобный момент и молотите исподтишка. Ты луки наши возьми. Отдай мужикам, кои умеют их пользовать. Лук в засидке – великая сила.
- Вот хорошо, дядь Степан! У мужиков два лука есть, а с нашими-то ужо шесть будет! А меч мне взять с собою берендеев?
- Меч возьми. Им ить только в лесу несподручно биться, а на открытом месте меч - сильное оружье!
Проводив Никиту, Степан ушел за сруб, где сидел, привалившись к дереву, полоненный татарин.
- Ну что, наян, кормить тебя иль жизни решить? – Сказал Степан, присев на корточки подле пленного.
Татарин молча отвернул голову к лесу...
- Знать, не хочешь хлеба… Смерти хочешь…
- Твоя сыльный воина… - татарин скривил губы в жесткой ухмылке. – Твоя минога порубала нашая нукера! Думала, висе? Уже победыла? Нэ-ет, сабак! Висе ишо вперэди! Твоя ишо будет узнават сыла татарский сабла! Башка твой лэтыт на зэмла!
- И-и, братец! - Степан широко улыбнулся. – Моя летит ли, бабка надвое сказала! А твоя-то в моей власти! Ты-то на моей земле, а не я на твоей! И твои ханы никогда боле Русью править не будут!
- Вирошь, сабак! То наш зэмла! И хан Тохтамыш твоя людышка на колена поставит будет!
- Ну, эт мы ишо поглядим, кто на колени-то станет… Ладно, живи покуда. Сейчас не буду я судьбу твою решать… Вот придет Хасан, одноплеменник твой, вот, он пускай судьбу твою и решает!
Степан поднялся и ушел на поляну, где кипел уже людской муравейник…
Глава 29
В ставке на холме, поросшем духмяными травами, из каменистого ложа которого бил ключ с ледяною водой, Тохтамыш принимал беков. Великий хан возлежал на шелковых подушках, холодными глазами поглядывая на кланяющихся мурз, кивком головы указывая каждому его место. Лишь единожды полыхнули недобрым огнем глаза хана – когда в шатер шагнул буртанский оглан Кази-бей.
- Говорят, Кази-бей, у тебя есть жеребец, которого кличут Золотой Барс? Верно ли то, что он самый быстрый в Орде?
Кази-бей враз вспотел, показав потемневшие подмышки, укрытые бархатным капталом.
- Верно, Великий хан, - дрожащим голосом проскрипел буртанский оглан. – Такой конь у меня есть. Но мне не ведомо, самый ли быстрый он в Орде…
- Так что ж ты нам не кажешь своего коня? Почему мы не испытали его на состязаниях скакунов? – голос Тохтамыша звенел сталью.
Кази-бей до земли склонился, метеля ковер выкрашенною хной бородою.
- Великий хан, Я хотел привести к тебе Золотого Барса, но третьего дня он зашиб ногу. Как только конь поправится, я явлю его пред твоими очами.
Тохтамыш кивнул, брезгливо глядя на согнутую спину буртана. Он не любил жидов – ни кавказских, как этот рыжий оглан, ни фряжских, ни палестинских. Да только нет среди них такого, который провел бы Великого хана. Его соглядатаи зорко следят за лучшими конями в его войске и в окрестных землях, так же, как и за их правителями. Лучшие кони должны быть в Орде, чтобы другие народы ее не обскакали…
Внимательно оглядев беков, рассевшихся на подушках в тени шатра, Тохтамыш заговорил глухим голосом:
- Ты, Батарбек, с пятью тысячами воинов пойдешь на Казань. Об эту пору там много купцов и торгового люда. Убивать их не надо. Отбери у них все товары, все припасы и скажи, что это в счет многолетних долгов московского князя. От Казани пойдешь на Москву: незаметно и быстро. Где пройдешь, не оставляй ничего и никого живого. Отойдешь от Казани, пошлешь одну тысячу на Владимир, другую – на Суздаль! Города брать с налету! Если не взяли изгоном, не биться, уходить к Москве.
Батарбек упал ниц пред Великим ханом, лицом коснувшись пыльного ковра.
- Я все понял, повелитель! Все исполним.
- Кази-бей! – Тохтамыш повернул свое лунообразное лицо к буртану. – Ты пойдешь во главе тумена горских джигитов. Будь беспощаден! Отправь домой все лишнее, я знаю: ты привык кормиться с серебряных блюд и чаш, а в твоем обозе сотня молодых невольниц и красивых мальчиков… Ты поведешь свой тумен на полночь…
- Но повелитель! – буртанский оглан вскочил на ноги. Рыжая борода Кази-бея тряслась. – У нас мало припасов, мы не рассчитывали на долгий поход! У нас нет железных броней…
- Пропитание воин находит сам! – жестко отрезал хан, прервав стенания буртана. – А брони в этом набеге вам не нужны – достаточно мечей и луков.
- Куда мы идем, Великий хан? – не унимался Кази-бей.
- Ты узнаешь об этом завтра на рассвете. Ступай к своим джигитам и скажи: ни один не вернется с пустыми руками!
Когда беки, получив приказы на поход, кланяясь, вышли из шатра, хан склонился к мурзе Адашу – главному харабарчи Орды.
- Отослал ли ты гонца к рязанскому князю Олегу?
- Все сделано, как ты велел, Великий хан. Гонец ушел этой ночью, а сыновья новгородского князя Василий и Семен уже прибыли и ждут встречи с тобою.
Тохтамыш кивнул головой и обратился к Кутлабуге.
- Ты поведешь десять тысяч на Серпухов. Выйдешь сей же час. Во все тысячи поставь старых харабарчи, какие уже ходили на земли урусов. Твои тумены должны промчаться черным смерчем по московским землям, сея смерть и разрушение. Все, что горит – сожги. Что не горит – круши. После тебя должны остаться только зола и камни! Тяжелую добычу не бери – только золото, серебро, меха. Да торбу зерна для лошади… Ты должен вынудить князя Димитрия платить дань под угрозой новых, еще более опустошительных набегов.
Отпустив Кутлабугу и Адаша, Тохтамыш откинулся на подушки, прикрыв глаза.
Но Адаш вдруг воротился.
- Повелитель, к тебе рвется мурза Хасан. На Оке поставлен править твоим именем. Говорит – люди Баракчи свели в полон жинку его с сыном малым…
- Откуда он взялся? – Великий хан наморщил лоб.
- Из бывших Мамаевых нукеров. Он сманивает людишек всякого рода и веры в свой удел. Городец стал возводить с церковью и попом. Сказывают, жинка у него русская, да и сам он веру поповскую принял…
- Что ж, зови…
Хасан шагнул в шатер, согнувшись в низком поклоне.
- Говори! – хан махнул рукой на подушки напротив себя.
Хасан остался стоять. Хану это понравилось...
- Великий хан, - Хасан заговорил тихо и проникновенно. – Дозволено ли будет мне говорить не льстивые слова, слуху твоему угодные, но из сердца идущие, выстраданные, и от того, возможно, не столь тебе приятные?
