Но сейчас Эмилио глядит на нее добрыми глазами, в которых Росита без труда может прочитать его окончательное решение: она полетит с ними. Она полетит с ними! В душе Роситы все крепнет большое чувство к Эмилио, тревога уходит. О, если бы они сейчас остались одни!..

Растет и ее чувство благодарности к этому необыкновенному человеку, к русскому летчику Денисио. Если бы он позволил, она ухаживала бы за ним, как за родным братом, она сделала бы все, чтобы Денисио не чувствовал себя одиноким в чужой стране…

Росита сказала:

— Я хорошо просушила носки. И тебе, Эмилио, и вам, Денисио..

Это все, что она могла сейчас для них сделать. Дело, конечно, не в носках, Росита просто хочет выразить этим людям свою благодарность. И свою любовь к ним. И еще она очень хочет, чтобы они правильно ее поняли. Чтобы не подумали, будто она заискивает. Нет, потребность сделать что-то хорошее для них живет у нее внутри.

Эмилио улыбнулся. И Денисио тоже.

— Спасибо тебе, Росита.

Ну вот, больше ей ничего и не надо. От улыбки Эмилио сразу стало светлее, точно небо вдруг прояснилось и нет на нем больше ни одной тучи, Матео продолжает ворчать («…Где это видано, чтобы человек отдавал своего мула в чужие руки?»), но в голосе его уже нет ни зла, ни раздражения. Росита, не раз украдкой наблюдая за стариком, видела, что Матео всей душой привязался и к Эмилио, и к Денисио. И ворчит он сейчас потому, что тревога за них не покидает его ни на минуту. Вот он поднялся, вышел во двор, но вскоре вернулся и сказал:

— Пожалуй, пора. — Запустил руки в оба кармана брюк, извлек две самодельные гранаты, положил их на стол перед Мигелем. — Возьми. Всю дорогу носил с собой, теперь отдаю их тебе. Может, пригодятся.

Мигель обрадовался:

— Спасибо тебе, Матео. Лучшего подарка нельзя и придумать.

В десяти-пятнадцати метрах от дороги, тянувшейся вдоль речки Тахуньи, — два ряда переплетенной колючей проволоки, отгораживающей аэродром от внешнего мира. А в самом конце — ворота, где, по словам Лины и Мигеля, день и ночь дежурили часовые. Дорога раскисла до того, что ноги мула утопали по щиколотки. Слева и справа — настоящая топь, и лишь там, за проволокой, на взлетно-посадочной полосе, поле покрыто дерном, корни густой луговой травы, переплетясь несметным количеством узловатых нитей, сделали землю упругой.

Они шли цепочкой: впереди, ведя своего мула, шлепал по грязи Мигель, потом, с хворостиной в руках, — Росита, дальше — Денисио, и замыкал шествие Эмилио Прадос. На Прадосе и Денисио старые крестьянские одежды, лица летчиков заросли бородами, точь-в-точь как у спустившихся с гор иберийских пастухов.

Мигель вдруг остановился, прислушался, всмотрелся в темноту, затем тихо сказал:

— Уже недалеко… Давай, Росита…

Вначале почти совсем неслышно, но потом все громче Росита начала напевать испанскую песенку. Хриплым, простуженным голосом Мигель подхватывал последние слова и, обращаясь к мулу, восклицал: «А ты чего не поешь, осел?!»

— Стой!

Солдаты — их было двое — с карабинами в руках выросли точно из-под земли, притом так внезапно, что даже с минуты на минуту поджидавший их появления Мигель на миг растерялся и слова песни застряли у него в горле. А Росита продолжала напевать:

— Ого! — Маленького росточка солдат направил на Роситу тусклый луч карманного фонарика и снова воскликнул: — Ого! Ты погляди на эту куколку, Пепе! Да она вроде как хватила из полного поррона…

Росита засмеялась:

— А ты, небось, тоже хватил бы, да никто не угощает, верно?

Мигель сказал:

— Не обижайся на нее, солдат. У моей сестрицы сегодня именины. Веселая она сегодня. И все мы немножко веселые, потому как праздник.

— «А он целует ее все крепче…» — напевала Росита. Она вытащила из перекинутой через спину мула сумки неполную бутыль вина, подошла, слегка шатнувшись, к солдату, сказала: — Выпей за мое здоровье, солдат. Ты, видно, славный человек. Не то что господин комендант, который приказывает возить на кухню дрова в такую непогодь… И ты подходи, сеньор Пепе. Так, кажется, тебя зовут?

— Пепе я и есть, — ответил тот. — Не выпить за здоровье такой красавицы — сущий грех. Никакие святые не простят такого греха. Правильно я говорю, Мауро?

Маленький солдат засмеялся:

— Лишь бы господин комендант простил. Давай бутыль, гуапа, без стаканчика мы обойдемся… На-ка, подержи мою пукалку, Пепе…

Он взял в руки бутыль и из горлышка, словно из поррона, направил струю вина в широко открытый рот. Пепе воскликнул:

— Имей совесть, Мауро, бутыль не бездонная!

Подошли Денисио и Эмилио Прадос. Мауро, с неохотой передав своему товарищу бутыль, спросил у Прадоса:

— Может, и у вас найдется немного жидкости?

За Эмилио ответила Росита:

— Отвезем на кухню дрова, и тогда мой муженек притащит вам угощение. А сейчас нам надо торопиться… Пей, сеньор Пепе, пей за здоровье именинницы… — И опять пропела:

Росита хлестнула Урбана хворостиной и крикнула:

— Пошел, пошел, лентяй, если не хочешь, чтобы господин комендант содрал с тебя шкуру. — И, рассмеявшись, добавила. — А заодно с твоей хозяйки. Адьос, сеньор Пепе! До свиданья, сеньор Мауро!

Эмилио Прадос о облегчением вздохнул. Он приблизился к Росите и пошел рядом, взяв ее руку в свою. Росита засмеялась:

— У меня чуть не выскочили из головы слова песенки. Особенно, когда этот солдат-коротышка зажег фонарь.

Смех ее был неестественный — Росита как будто выталкивала из себя чужие звуки, смех не давал ей полного облегчения. И говорить, наверное, ей хотелось совсем о другом. Может быть, о пережитом страхе. Или о том, как она сумела его побороть.

— Ты молодец, Росита, — Прадос сжал ее руку и повторил. — Ты молодец, Росита. Правду сказать, я очень за тебя боялся.

— Но это ведь только начало, — уже более спокойно сказала она. — Все еще впереди… — Тут же спохватившись и подумав, что Эмилио решит, будто она боится этого «впереди», Росита быстро добавила. — Ты только всегда будь рядом со мной, Эмилио. Слышишь? Если ты будешь рядом, я ничего не стану бояться…

Лина их уже поджидала.

Когда они начали снимать с мулов вязанки дров, она, помогая им и поминутно оглядываясь по сторонам, говорила:

— Эскуэро у самолета… Он сказал, что у него все в порядке… Машина заправлена полностью… Она стоит в дальнем конце… Эскуэро сказал, что взлететь можно прямо оттуда, где машина стоит. Только немного надо вырулить, он покажет куда… Часовых там сейчас нет… Почти нет. По аэродрому ходят всего двое солдат. Остальные дрыхнут… Офицеры вместе, с комендантом режутся в карты и пьют вино — им прислал его алькальд. И еще Эскуэро сказал так: «Самое трудное заключается в том, что у нас мало времени для прогревания моторов. Как только мы их запустим, фашисты сразу же услышат. И сразу же, конечно, всполошатся…»

— Как мы найдем самолет? — спросил Денисио. — Как мы до него в такой темноте доберемся?

— Эскуэро сказал, чтобы я проводила вас, — ответила Лина. — Я знаю, как надо идти…

— Я тоже знаю, — вставил Мигель. — В прошлый раз, когда я днем привозил дрова, баск показывал, где стоит его машина… Вот так. А ты, — обратился он к Лине, — отведи подальше мулов и ступай на кухню.

— Эскуэро сказал, чтобы летчиков и Роситу проводила я, — Лина говорило тихо, но твердо. — Он сказал, что в темноте Мигель ничего не сможет найти.

— Плевать мне на твоего Эскуэро, — возмутился Мигель. — Ты жена Мигеля, а не баска. И не женское это дело совать нос туда, куда не следует.

— Ладно, не надо спорить, Мигель. Пойдешь с ними ты… Идите вдоль речки — там солдаты не ходят. Идите и идите прямо, пока не наткнетесь на разбитую машину. Она давно там стоит. Потом сразу же — вправо. Шагов двадцать, не больше. Эскуэро даст о себе знать.