— Фашисты зальют кровью весь мир… Если их не поставить на колени… Если их не уничтожить, как чумных крыс!.. Скажи, Гаскар, что ты об этом думаешь? По-твоему, они, когда придет время, не проглотят Францию? Проглотят, как устрицу!

Шарвен привстал и взглянул на человека, которого все, звали Гаскар. Наверное, он занимал здесь особое положение — Шарвен почувствовал это по тому, как люди смотрели на докера, ожидая его ответа.

— Ты спрашиваешь, что я об этом думаю, Виктор? — раздумчиво заговорил Гаскар. — Я скажу. Ставлю сто против одного, что «добрый друг» рабочих социалист Леон Блюм размышляет сейчас не о том, как бы надеть намордник на фашистов. У него другая забота: под любым соусом все дело представить так, будто ничего особенного не произошло. Ну подерутся там за Пиренеями темпераментные испанцы, наставят друг другу фонарей и что? Нас это не касается: когда двое дерутся, третьему вмешиваться не резон…

— А Гитлер и Муссолини? — спросили у Гаскара. — Они тоже закроют глаза или…

— Тут могу ставить уже тысячу против одного: не пройдет и недели, как чернорубашечники и нацисты появятся в Испании. И появятся не с пустыми руками.

— Леон Блюм на это не пойдет! — К столику, за которым сидел Гаскар, подошел коренастый, с круглой, точно шар, головой, докер и повторил: — Леон Блюм на это не пойдет! И не думай, Гаскар, будто только коммунисты ненавидят фашизм. А социалисты кто? Враги своему народу? Или им охота стоять на коленях перед чернорубашечниками? Посмотришь, завтра же наше правительство предложит Испании военную помощь. Завтра же, ни днем позже. Или я сам плюну в глаза Леону Блюму.

Гаскар покачал головой:

— Когда ты поумнеешь, Картье?.. Леон Блюм! Нашел защитника демократии. Если завтра кто-то предложит помощь Испании, так это будет Россия. Советский Союз! — твердо добавил он.

Гаскар и Картье продолжали спорить, и вокруг стола теперь образовался плотный круг людей, жадно прислушивающихся к этому спору. Сам того, не замечая, втиснулся в круг и Арно Шарвен. Как ни странно, но ему, выходцу из простонародья, редко приходилось сталкиваться с людьми, своими руками зарабатывающими на кусок хлеба. Не потому, конечно, что Шарвен чуждался простолюдинов или считал себя выше их. Нет, у него, как у офицера французской армии, просто не было возможности хотя бы изредка соприкасаться с теми, кого он в душе всегда глубоко уважал уже за то, что они несут тяжкое бремя: когда царит мир — они кормят, поят и одевают страну; а когда начинается война — они первыми отправляются в окопы и погибают.

Позже он не переставал удивляться, что в первые минуты его поразил не столько сам факт поднятого фашистами мятежа в Испании, сколько вот эта необыкновенная реакция рабочего люда на мятеж: можно было подумать, будто фашисты чуть ли не стучатся в ворота Парижа, смертельная опасность нависла над каждым из этих людей.

…Выбравшись из харчевни, Шарвен не спеша побрел в резиденцию парфюмерного короля. Чтобы немного оттянуть время и кое о чем подумать, он пошел окольными путями, рискуя заблудиться в незнакомых лабиринтах улиц и переулков Марселя.

Черт подери, ему действительно было о чем поразмыслить! Не такой Арно Шарвен был простак, чтобы не понять: фашизм берет за глотку всякого, кто или сразу же поднимает перед ним лапки кверху, или, не имея друзей, не может в одиночку сопротивляться. Но Испания! Там ведь люди уже почувствовали долгожданный дух свободы! Разве они смирятся с тем, чтобы на, их шею снова надели ярмо.

«Нет, — думал Шарвен, — там фашисты наверняка обломают себе зубы! И уж, конечно, такие, как Марк Гаскар и его друзья, не оставят испанцев один на один с Франко… Правда, есть и другие. Есть де шантомы, есть де тенардье, есть полковники бертье, поднаторевшие на поджогах деревенских хижин и расстрелах стариков и детей. Эти сейчас наверняка потирают руки: как сосед, их больше устраивает Франко, чем республика, с ним-то они всегда найдут общий язык…».

Шарвен вдруг остановился. Де тенардье, де шантомы, полковники бертье, гаскары и варры… Ну а ты сам, летчик Арно Шарвен? Будешь издали за всем наблюдать? Разве не так уж не прав тот моряк, который сказал: «Фашисты зальют кровью весь мир… Когда придет время, не проглотят Францию? Проглотят, как устрицу…»

«А что может сделать бывший летчик Шарвен? — горько усмехнулся он. — Безработный, почти нищий Арно Шарвен, который, если эта парфюмерная жаба сегодня не возьмет его к себе в услужение, будет вынужден взяться за самую грязную работу, лишь бы не подохнуть с голоду…»

Подгоняемый невеселыми мыслями, он заторопился в парфюмерную контору.

Его встретил все тот же «хорек», что и накануне. Усадив Шарвена в кресло, он сел напротив и предложил:

— Сигару, мсье Шарвен? Или храбрые летчики курят лишь сигареты?

«Хорек» обворожительно улыбнулся и испытующе посмотрел на Шарвена.

— У некоторых храбрых летчиков, — тоже улыбаясь, ответил Шарвен, — в данную минуту нет возможности покупать ни того, ни другого. Благодарю вас, мсье…

— Лежен, — подсказал «хорек».

— Мсье Лежен… Мне хотелось бы узнать…

— Да, да, я понимаю. Скажите, мсье Шарвен, у вас никогда не было осложнений с господином Вивьеном де Шантомом? Конечно, это не имеет связи с вашей будущей работой — просто праздное любопытство, не больше. Вы мне верите, мсье Шарвен?

Лежен продолжал улыбаться и как бы в знак полного расположения к Шарвену дотронулся до его колена.

— Я не могу вам верить, мсье Лежен, — после паузы ответил Шарвен. — У Вивьена де Шантома длинные руки, и они, кажется, уже дотянулись и сюда. Прошу вас сказать прямо: мне отказано?

— Ну, ну, ну… — губы Лежена растянулись в еще более широкой улыбке. — Зачем же делать такие поспешные выводы, мсье Шарвен! Никто и ни в чем вам пока не отказывал. Но… Скажите, мсье Шарвен, вы уже успели узаконить брак с мадемуазель Жанни де Шантом?

— Это очень важно для вашего шефа? — усмехнулся Арно. — Он принимает на службу только холостяков? Или только женатых?

Лежен вдруг встал, подошел к двери и старательно прикрыл ее. Когда он возвратился на свое место и взглянул на Шарвена, вид у него был, как у крупного заговорщика перед государственным переворотом. Арно с нескрываемым любопытством ожидал, что же произойдет дальше.

— Поговорим, как мужчина с мужчиной, мсье Шарвен. Все начистоту. Вы не возражаете? Но заранее обращаюсь к вам с просьбой: то, о чем я скажу, должно остаться только между нами. Не знаю почему, но я проникся к вам симпатией. Да, да, мсье Шарвен, бывает ведь, что проникаешься симпатией к человеку, которого почти совсем не знаешь… Так вот, я, если хотите, иду на риск. Узнай мой шеф, о чем я с вами говорю, он…

— Вы еще ничего не сказали, мсье Лежен, — бросил Шарвен. — Может быть, вам не стоит рисковать?

— Не надо смеяться, мой друг, дело очень серьезное. Кто-то лишь два часа назад звонил моему шефу по поводу вашей работы. Я очень подозреваю, что это было сделано по поручению господина де Шантома. Не стану вам выкладывать подробности — суть не в них. Главное, что мне удалось уловить, заключается в следующем: господин де Шантом был бы очень благодарен моему шефу, если бы он отказал вам в вакантном месте. Наверное, вы лучше меня знаете почему. В то же время доверенное лицо де Шантома дало понять: если мсье Шарвен оставит мадемуазель де Шантом в покое, то его не только следует принять на работу, но и значительно повысить ему оклад, и господин де Шантом обязуется компенсировать дополнительные расходы. Со своей стороны я…

Лежен умолк, наверное, увидел в глазах Шарвена нечто такое, отчего у него засосало под ложечкой. Он даже поднял руки к лицу, точно защищаясь от удара, но Шарвен внешне спокойно встал с кресла и, ни разу не взглянув на Лежена, вышел из конторы парфюмерного короля.

Прошел еще месяц — месяц томительных поисков работы, тридцать дней надежд и разочарований, унижений и отчаяния.