Хотя Прелл опирался на металлический подлокотник, рука у него задрожала, и в стакане раз, другой, третий, звякнул ледок. Энни Уотерфилд положила руку поверх его руки, и звяканье прекратилось, она потянулась к нему губами, будто целуя его. Прелл благодарно подмигнул ей.

К двум часам ночи Прелл так окосел, что не чувствовал никакой боли, когда Лэндерс и Стрейндж втискивали его в такси, а потом вытаскивали и усаживали в коляску. Водитель на этот раз им попался неразговорчивый и равнодушный, не то что первый. Но это не испортило настроения. — Вечерок, я вам доложу, — уезжать неохота, — снова и снова бормотал Прелл. — У меня такого и не было.

Повесив трость на спинку коляски, Лэндерс катил Прелла к нему в ортопедическое отделение. Тогда-то спьяну он и сболтнул, что через пару дней Уинча выписывают из госпиталя. Ограниченно годным признали. Получил назначение в командование Второй армии начальником отделения личного состава. Может, повысят, младшего уорент-офицера дадут.

Как ни пьян был Прелл, эта новость была для него как глухой удар колокола, мрачно возвестивший начало конца. В отделении он стянул с помощью дежурного новенькую форму. Прежде чем уснуть, он долго ворочался в постели.

Вот они разъедутся, и что же тогда будет с ним? Первым, значит, выходит Уинч. За ним Лэндерс, потом Стрейндж. Он останется один. Опять и опять эти изматывающие процедуры и упражнения. И еще неизвестно, сможет ли он ходить. И так каждый божий день. Учиться передвигать эти проклятые ноги?

Что же ему делать? Единственное, чего он хотел, — это остаться в армии. Но кому он нужен без ног?

На другое утро, словно ответ на мучительные вопросы, ему передали от полковника Стивенса напечатанное на машинке приглашение еще раз выступить в городе с речью. На этот раз к нему обращался люксорский Объединенный женский клуб. Первое его выступление прошло настолько успешно, что дамы убедительно просили его выступить и у них. Собрание было назначено на полдень.

Самочувствие после перепоя у Прелла было отвратительнейшее, но он согласился. Вынужден был согласиться. Он подумал, что, может, ему ничего не светит, кроме как говорить речи, но зато тогда есть надежда остаться в армии. Ему никто пока ничего не предлагал. Но, как зверь, чующий приближение бури, он чувствовал, что так оно и будет.

Проснувшись утром, Лэндерс не мучился, как Прелл. Он не в первый раз участвовал в попойках, и организм успел приспособиться к большим дозам. Его угнетало кое-что похуже похмелья.

Натянув до подбородка казенное одеяло, он прислушивался, как ходит по палате санитар и будит народ. Потом у двери короткими резкими очередями начал надрываться звонок. Ни санитар, ни звонок не беспокоили Лэндерса. К ним он уже давно привык. Он был охвачен глубоким смятением.

Лэндерс знал причину. Ему не нужно было перебирать в памяти вчерашний день, чтобы вспомнить, где он дал маху. Это застряло в затылке как гвоздь. Он катил Прелла в его отделение и спьяну проболтался про Уинча. А его специально просили держать язык за зубами.

От выпитого накануне и от острого чувства вины Лэндерса пробрала внутренняя дрожь. Он натянул пижамные штаны, сунул ноги в тапочки и поспешил в умывальную, чтобы побриться первым.

О том, что Уинч скоро выпишется и получит назначение, Лэндерс узнал от Стрейнджа. Они сидели с ним на солнышке, дожидаясь, пока Преллу выдадут наконец складную коляску. Стрейндж рассказал, что Уинч отбывает через неделю, и очень просил Лэндерса никому об этом не говорить. Особенно Преллу.

Почему бы не сказать Преллу, удивился Лэндерс. Стрейндж пожал плечами, неопределенно мотнул головой и сбивчиво — как всегда, если дело касалось тонких материй, — объяснил, что Преллу знать об этом рано. Не пришел он еще в себя, насчет ног сильно беспокоится. Не переварит, что Уинч уезжает от них и бросает роту, вообще — отрезанный теперь ломоть.

Лэндерс понимающе кивнул. Он и сам не мог представить, как обойдется без Уинчевых советов и его поддержки. При мысли, что старшого не будет с ними, у него холодело внутри. Но он не предполагал, что то же самое чувствует по отношению к Уинчу Прелл. Как бы угадав, о чем он думает, Стрейндж опять мотнул головой. Прелл, конечно, не очень-то любит Уинча, это точно, но это не значит, что не уважает, рассуждал Стрейндж. Как раз наоборот. С какой стати Преллу не любить человека, если он его не уважает. Опыт он и есть опыт, и авторитет тоже. Нет, худо будет Преллу без Уинча. Очень худо. А любит, не любит тут ни при чем.

Недельку или другую повременим, а потом уж скажем, вот его мнение. Пусть попроцедурится еще, ногами окрепнет. Вдобавок, когда Уинч уже уедет, Преллу легче будет, потому, как против факта не попрешь.

Кивнув, Лэндерс пообещал, что ничего не скажет Преллу. Про себя же он который раз подумал, до чего сложны и запутанны отношения между кадровиками, такими простецкими на вид людьми. И в который раз восхитился тем, до чего хорошо разбирается в них Стрейндж, не то что образованные. Образованные, вроде него самого, которые воображают себя тонкими натурами, а таких парней считают невежественными и грубыми, ни черта не смыслят. Они по-настоящему и не знают их. Он их тоже не знал, пока не началась эта паскудная война. Но сейчас он предпочитает быть таким, как они, это лучше, чем все образованные, вместе взятые.

Он с удовольствием думал о том же самом, когда, вернувшись в палату, хмельной и ублаготворенный, укладывался спать. И надо же — такая неприятность утром.

Мысленно оглядывая вчерашний сумасшедший загул, он обнаружил странные провалы в памяти. Целые часы долгого шумного сидения совершенно вылетели из головы. Но из памяти не стерлось то чудовищное, безответственное, что он натворил. Оно сидело в мозгу, и сверлило, и терзало, рождая чувство ужасной вины.

Как он мог допустить такую оплошность? Как он мог забыть о своем обещании молчать?

Побрившись, Лэндерс нервно проглотил завтрак. От спешки и напряжения закололо в желудке. Обхватив живот, он сидел на кровати, нетерпеливо притопывая обутыми в тапочки ногами по полу, и дожидался утреннего обхода. Сразу же после обхода он торопливо, насколько позволяла больная нога, заковылял через полумильную территорию в отделение к Стрейнджу — признаться, что он проговорился. Может, он что придумает.

К счастью, он застал Стрейнджа. Тот был в форме и собирался в город, в «Пибоди». Он уже отдал ключ кому-то из ребят, у кого была утренняя увольнительная, чтобы тот заранее договорился с девицами.

— Присоединяйся, — пригласил Стрейндж. — Чем больше народу, тем веселее. Я подожду, пока ты оденешься.

Лэндерс жестом остановил его.

— Я должен тебе кое-что сказать, — нервничая, заговорил он и единым духом выложил все без утайки. — Чудовищно! Черт знает, как это вышло. Понимаешь, я вез его в отделение… Пьян был, но это не оправдание.

Стрейндж отнесся к сообщению спокойнее, чем предполагал Лэндерс. Он печально усмехнулся краешком рта и сделал свое характерное движение плечами. Этот молчаливый упрек подействовал на Лэндерса посильнее трехэтажного мата.

— Да, некстати подарочек, — вздохнул Стрейндж. — Но ничего не попишешь. Видать, житье всем такие подарочки преподносит. И всегда врасплох.

— Да-да, но ты не представляешь, как я сожалею, — тихо добавил Лэндерс. Он давил из себя слова, но легче от этого не становилось.

— Ничего, переживет, — задумчиво сказал Стрейндж и добродушно похлопал Лэндерса по плечу. — По пьянке чего не сделаешь. А отойдешь — за голову схватишься. Бывает. — Он подвигал пальцами загипсованной руки. — Ну а теперь топай, наряжайся. Я у стоянки буду, на улице. Погреюсь на солнышке, пока тепленькое. А то ведь не будет его, хоть тут и юг.

В такси Стрейндж рассказал Лэндерсу про открытый в банке счет на семь тысяч и как он собирается истратить все до последнего цента, пока они в госпитале.

Голова у Лэндерса была занята Преллом, но Стрейндж, казалось, совсем забыл про всю эту историю.