— Твой-то где, в каких войсках? — спросил он Джойс.

— В Англии, — отвечала та пьяненьким голосом. — В авиации, но не летает, он у меня авиационный механик. — Она погладила ему израненную ногу. — Знаешь, он писал мне, что некоторые возвращаются с задания насквозь простреленные. У них в эскадрилье тоже есть двое с Почетной медалью.

Проснулась Джойс около пяти, трезвая как стеклышко. Глаза у нее испуганно бегали.

— Боже мой, что же я делаю? — проговорила она, натягивая простыню на грудь.

Прелл уже привык к этому деланному испугу утром, и видел этот жест с простыней, и слышал почти такие же слова. Все они одинаковы.

— Что ты теперь обо мне подумаешь?

И это тоже все они говорили. Прелл научился быть рассудительным и внимательным в такие моменты. Он начинал плести всякие нежности, но ему казалось, что они не слушают, что он говорит, и даже не видят его самого. Им было достаточно голоса, интонации.

У Прелла был замечательный предлог не вставать самому: инвалид не обязан провожать даму. Зато он каждый раз предлагал позвонить портье, чтобы тот вызвал такси. Им это нравилось.

Затем он переворачивался на другой бок и засыпал. В девять его будил звонок. Джерри Курнц неизменно интересовался, как оно было, и Прелл неизменно отвечал, что никак не было. Курнц понимающе хохотал.

На этот раз было несколько иначе. После того как Джойс, обернувшись у двери, послала ему пламенный воздушный поцелуй — натянув платье и наложив грим, они тут же приходили в себя, — Прелл, набросив халат, перебрался в коляску. Он боялся уснуть — из-за кошмаров. Он сидел с бутылкой в руке, наслаждаясь женским духом, все еще присутствовавшим в комнате. Пил он совсем немного, только чтобы расслабиться: предстоял тяжелый день. Наверное, он и подремал — благо догадался застопорить колеса, но подремал самую малость и без всяких снов.

Вечером он выступал в огромном зале в центре города. Народу собралось много. Среди женщин, распространявших пригласительные билеты, Прелл увидел Джойс. Улучив момент, когда они остались одни, Джойс поинтересовалась, увидятся ли они сегодня. Прелл с сожалением отвечал, что никак не может. Ему было не до баб. Весь день он думал о Стрейндже и Лэндерсе, но Стрейндж так и не позвонил. Прелл не терял надежды, что он позвонит позднее.

Днем у Прелла было еще одно выступление, на котором он бодро отбарабанил заготовленную речь. Но, выйдя вечером на сцену огромного зала, он забыл про нее и неожиданно для самого себя начал говорить о Лэндерсе. Посередине речи он понял, что бессовестно фантазирует, чтобы разжалобить аудиторию. По его рассказу выходило, что у Лэндерса было тяжелое ранение, которое привело к ампутации ноги, что потом потребовалась повторная операция и Лэндерс умер.

К чему он рассказывает все это, риторически вопрошал Прелл. К тому, что Лэндерс умер безвестным героем, не получив ни чинов, ни наград, ничего, — это раз. И второе, что таких, как Лэндерс, много, и тех из них, кто вернется домой живым, надо окружить исключительной заботой и вниманием.

Прелл понятия не имел, зачем он нагородил столько выдумки. Уж не тронулся ли? Наверно, ему хотелось хоть как-то отдать последнюю почесть Лэндерсу, и слова сами поперли из него.

На обратном пути в гостиницу Курнц говорил Преллу, что успех потрясающий, что, когда он закончил, зал плакал. В фойе, где Джойс с другими дамами вела запись желающих приобрести облигации, выстроилась очередь. Ни в одном городе они не собрали такого количества подписчиков.

— Ей-ей, ты отлично разыграл этот спектакль, — серьезно сказал Курнц. — Даже меня проняло до слез. Но давай вот о чем условимся — пожалуйста, предупреждай, когда у тебя появляется свежая идея. Чтобы мы могли обкатать ее и подготовить текст.

— У меня это само собой получилось, — возразил Прелл. — Я и не собирался о нем говорить.

Курнц понимающе кивнул.

— Хорошо, что осветитель, слушая тебя, вовремя уловил настроение. — Курнц нерешительно кашлянул. — Скажи… м-м, это связано со вчерашним звонком? Ты был так расстроен.

— Конечно, связано, — признался Прелл. — Частично.

Курнц сочувственно похлопал его по плечу.

— Я так и думал. Обязательно используем этот сюжетец. Будем его варьировать. Завтра же засажу Фрэнка.

Прелл не знал, хорошо это или нет, если в его речи будет фигурировать «сюжетец» с Лэндерсом, но спорить сейчас у него не было сил.

На протяжении всего турне они только раз крупно поспорили — из-за коляски. Курнц настаивал, чтобы во время больших выступлений его вывозили на сцену. Потом он должен самостоятельно подняться и сделать, прихрамывая, два — три шага до трибуны. Прелл наотрез отказывался.

Курнц подал свою идею по-умному.

— Давай начистоту, парень. Я знаю, что тебя воротит от этой телеги. Ты считаешь, что это — жульничество. Но ведь публика не знает, что тебе на самом деле приходится пользоваться коляской. Я знаю, а они — нет. Ты должен подать себя. Не забывай, что наша цель — растрогать народ, развлечь его и заставить раскошелиться. Представь, ты встаешь и, превозмогая боль, идешь к трибуне. Все, ты уже очаровал, покорил зрителя! А покоренные выкладывают денежки. За этим нас и послали. Задание у нас такое, понимаешь?

Логика железная, против нее не попрешь. Понятно, почему Курнц заработал майора. Прелл вынужден был согласиться и попробовать. Коляска творила чудеса — как и с женщинами.

Теперь это же самое произойдет с историей про Лэндерса, которую он сочинил. Ему придется пересказывать ее снова и снова. Чем дальше, тем больше она будет делаться чужой и тем меньше в ней будет того, что он хотел выразить.

Но сейчас он просто не мог спорить. Ему нужно было одно — попасть в гостиницу и узнать, не звонил ли Стрейндж.

Звонков не было. Ни во время его отсутствия, ни потом. Он мог провести еще одну приятную ночь с Джойс и без всяких кошмаров. Вместо этого он провел ночь в кошмарах. Он просыпался три раза весь в поту от страха.

Утром вся их команда на большом военном самолете вылетела в Линкольн. Через два дня они уже были на пути в Денвер, самую отдаленную точку их маршрута.

Линкольн оказался скучным провинциальным городишком, где не особенно разгуляешься. Зато уж в Денвере они отведут душу, обещал Курнц.

К тому времени страшные сны почти перестали мучить Прелла.

Стрейндж не позвонил вторично Преллу, потому что понял, что это ни к чему.

Кроме того, его часть отправлялась на десятидневные учения, и он был загружен выше головы: за двое суток предстояло привести в порядок походные кухни.

Его неприятно поразило, как спокойно отнесся Прелл к известию о смерти Лэндерса. Ему было трудно вообразить, что случившееся с ним может кого-то оставить равнодушным. Он еще допускал, что остальные ребята из их роты не будут особенно горевать, но чтобы кто-то из них четверых… Выходит, распадается даже костяк роты, разваливается из-за новых интересов и новых привязанностей.

Хуже всего, что из-за этого сам начинаешь бог весть что думать. Чего, мол, они стоят, твои привязанности? Получается, что привязанность как товар, который можно купить, выгодно продать или обменять по каким-то необъяснимым правилам, действующим в армии в военное время. В армии прорва народу, ей нет дела до чьих-то личных привязанностей. Уинч, помнится, говорил об этом.

Как он тогда сказал и где это было? Точно, на транспорте, в тот день, когда показалась земля. Они подходили к Сан-Диего.

Как же он сказал? Пора кончать эту трепотню насчет роты. Все кончилось, Джонни-Странь, понимаешь? Кончилось! Вбей это в свою тупую техасскую башку.

Прав был старшой, куда как прав. Он всегда наперед всех знал, все знал. Ненормально это — наперед все знать и понимать. От этого и свихнуться недолго. Да еще говорить людям, а те — все одно, хоть кол на голове теши, никто не слушает. Предсказывать — ненормально это. Стрейндж был рад, что бог не дал ему такого таланта.