Ричард Торнгои вел ее по лабиринту улиц к Люксембургу, и как будто сам не знал куда он идет.

— Мы идем не по той дороге, Ричард, — сказала Элинор. — Я не знаю где мы, но мы, кажется, все удаляемся от дома. Разве вы не хотите отвести меня на Архиепископскую улицу, Дик? Мы должны опять перейти через реку. Я хочу сейчас же воротиться домой: может быть, папа уже дома и сердится, зачем я ушла. Отведите меня домой, Дик.

— Отведу, милая моя. Мы перейдем через реку дальше, у Лувра; а теперь скажите мне, Элинор… Я… я не могу отыскивать вашего отца, если не пойму хорошенько, при каких обстоятельствах расстались вы с ним вчера. Как это было? Что случилось, когда мистер Вэн оставил вас на бульваре?

Они шли по широкой тихой улице, на которой было очень мало прохожих. Дома стояли за великолепными воротами и были закрыты стенами. Величественные отели между двором и садом имели вид упадка, придававший печальную наружность их величию.

Ричард и Элинор шли медленно по широкому тротуару. Тишина летней ночи имела некоторое влияние на лихорадочное состояние и нетерпение молодой девушки. Серьезный, сострадательный тон голоса ее друга успокоил ее. Слезы, судорожно потрясавшие ее легкую фигуру полчаса тому назад, служили для нее невыразимым облегчением. Доверчиво опиралась она на руку своего спутника и терпеливо шла возле него, не расспрашивая его куда он ведет ее, хотя она имела странную идею, что он ведет ее не домой.

— Я не буду приходить в отчаяние, — сказала она, — я сделаю, как вы говорите мне, Ричард, я положусь на Бога. Я уверена, что мой милый папа воротится ко мне. Мы так любим друг друга; вы знаете, Ричард, мы друг для друга все, мой бедный, милый папа так надеялся получить когда-нибудь состояние де-Креспиньи. Я не надеюсь на это столько, как папа, Дик, потому что де-Креспиньи может дожить до глубокой старости; а желать смерти чьей-нибудь — очень дурно. Я с нетерпением жду того дня, когда я закончу мое воспитание и буду в состоянии трудиться для папа. Это, должно быть, почти лучше, чем разбогатеть — я так думаю, Дик. Я не могу вообразить более счастливой участи, как трудиться для тех, кого мы любим.

Лицо Элинор засияло при этих словах, она обернулась к своему спутнику и ожидала его сочувствия. Но Ричард не смотрел на нее, он рассеянно рассматривал дома на противоположной стороне улицы.

Он молчал несколько минут после того, как Элинор перестала говорит! а потом сказал вдруг:

— Скажите мне, милая моя, как вы расстались вчера с вашим отцом?

Мы обедали на бульваре, после обеда папа повел меня гулять очень далеко и обещал взять меня в театр, но когда мы возвращались домой, мы встретили двух джентльменов, друзей папа, которые остановили его и сказали, что он дал им слово идти с ними куда-то и уговорили его воротиться с ними.

— Воротиться с ними! Воротиться куда?

— Они пошли к каким-то большим каменным воротам, которые мы прошли несколько минут тому назад. Я знаю только, что они пошли в ту сторону, но куда они пошли я не знаю. Я стояла и смотрела, пока они не скрылись из виду.

— Какой наружности были эти два человека?

— Один из них был француз низенького роста, толстый и румяный, с усами и бородой, как император Луи-Наполеон; одет он был щегольски и с тростью, которою вертел, когда говорил с папа.

— Вы слышали, что он говорил?

— Нет, он говорил тихо и по-французски.

— Но ведь вы говорите по-французски, Элинор?

— Да, по не так, как говорят здесь. Здесь говорят так скоро, что трудно понимать.

— А другой мужчина, Нелль, какой был наружности?

— Самой неприятной. Он казался сердит, будто обижался, зачем пана не сдержал слова. Лицо его я почти не видала, я могла только заметить, что у него черные глаза и густые черные усы. Он был высок и дурно одет, мне так казалось, что он англичанин, хотя он не сказал ни слова,

— Не сказал ни слова! Стало быть, это француз уговорил вашего отца воротиться с ними?

— Да.

— И, по-видимому, очень этого желал?

— О, да, очень желал!

Ричард Торнтон пробормотал что-что сквозь сжатые зубы, что-то похожее на проклятие.

— Скажите мне, Элинор, — продолжал он. — Я знаю, что наш отец никогда не имел много денег. Вряд ли с ним были деньги вчера. Вам известно, были ли с ним деньги?

— Да, с ним было много денег.

— Что это значит — много? Верно, несколько фунтов?

— О, гораздо более, — отвечала Элинор. — С ним было сто фунтов — его фунтов новыми банковыми билетами, французскими. Эти деньги моя сестра, мистрис Баннистер, прислала ему на мое воспитание у мадам Марли.

— Мистрис Баннистер, — повторил Ричард. — Да, теперь помню. Мистрис Баннистер ваша сестра. Она, кажется, очень богата и была к вам добра? Если с вами случатся какие-нибудь неприятности, вы отправитесь к ней, я полагаю, Элинор?

— Отправиться к ней, если я буду иметь неприятности! О! Нет, нет, Дик, ни за что на свете!

— Но почему же нет? Ведь она была добра к вам, Нелль?

— О, да, очень добра, заплатив деньги за мое воспитание; но вы знаете, Ричард, некоторые люди делают добро недобрым образом. Если бы вы знали, какое жестокое письмо эта мистрис Баннистер написала к папа, какие унизительные вещи говорила она ему только несколько дней тому назад, вы не могли бы удивляться, что я не люблю ее.

— Но она ваша сестра, Нелль, самая близкая ваша родственница.

— Кроме папа.

— Она должна любить вас, быть к вам ласкова. Она живет в Бэйсуотере, кажется, так вы сказали?

— Да, в Гайд-Парке.

— Так, так. Мистрис Баннистер, Гайд-Парк, Бэйсуотер.

Он повторил имя и адрес, как будто желал запечатлеть их в своей памяти.

— Теперь я отведу вас домой, Нелль, — сказал он. — Бедное дитя, вы, должно быть, устали до смерти.

— Как могу я думать об усталости, Ричард, — воскликнула Элинор— Когда я так беспокоюсь о папа! О, если бы и только нашла его дома, как я была бы счастлива!

Но она тяжело опиралась на руку своего друга и Ричард знал, что она очень устала. Она несколько часов бродила по Парижу, бедняжка, по длинным, незнакомым улицам за теми, кто ей казался издали похожим на отца, беспрестанно надеясь и беспрестанно обманываясь в ожидании.

Живописец позвал первый проезжавщий фиакр и посадил в него Элинор. Она чуть не лишилась чувства от усталости и истощения.

— Что вы кушали сегодня, Нелль? — спросил он.

Она несколько колебалась, как будто забыла, что она ела, и ела ли что-нибудь.

— Я выпила кофе и съела булку, присланную для папа утром. К нему завтрак присылается из трактира.

— А с тех пор ничего не кушали?

— Нет. Как могла я есть, когда так беспокоилась о папа?

Ричард с упреком покачал головой.

— Дорогая моя Нелли, — сказал он — Вы обещали мне сейчас полагаться на Провидение. Я отвезу вас поужинать, а потом вы должны обещать мне воротиться домой и хорошенько заснуть.

— Я послушаюсь вас, Ричард, — покорно отвечала Элинор— Но, пожалуйста, прежде отвезите меня домой посмотреть воротился ли папа.

Живописец несколько минут не отвечал на эту просьбу, но вдруг сказал рассеянным тоном:

— Делайте, как хотите, Нелль.

Он велел кучеру ехать на Архиепископскую улицу, но не выпустил Элинор из- фиакра, когда он остановился у лавки мясника, хотя Элинор очень хотелось бежать домой.

— Оставайтесь здесь, Нелль, — сказал он повелительно. — Я пойду и расспрошу.

Элинор послушалась. Она ослабела и истощилась от бессонной ночи, от продолжительного дня, исполненного волнений и беспокойства, и была слишком слаба, чтобы спорить со своим старым другом. С отчаянием глядела она на открытые окна антресолей: они оставались совершенно в том виде, как она оставила их пять часов тому назад. Ни малейший огонек не давал дружеского знака, что комнаты были замяты.

Ричард Торнтон очень долго говорил с женой мясника — так показалось Элинор, — но он очень мало мог сказать ей, когда воротился к фиакру. Мистер Вэн не возвращался — вот все, что он сказал.