Дженис поднялась в мастерскую и передала Уолдо этот разговор, но тот лишь сказал:

— Ну надо же! Я ведь все вытащил из этого ящика, клянусь тебе! Бедная девочка, как она, наверное, расстроилась! Ты уж будь с ней помягче, постарайся. Знаешь, как я хочу, чтобы вы поладили!

Уолдо обнял Дженис и увлек на диванчик. Они занялись любовью. Вдруг леденящий душу вопль ужаса заставил их оцепенеть. Это была Элиза, ворвавшаяся в мастерскую в самый пикантный момент.

— Дженис! Почему ты не заперла дверь? — заорал Уолдо и бросился догонять Элизу, поспешно оправляя на себе одежду, хотя об этом можно было уже не беспокоиться.

Вся в слезах, Элиза выбежала на улицу, поймала такси и поехала к матери, но там ее ждала точно такая же интимная сцена — мать занималась любовью с каким-то мужиком, которого притащила из пивнушки. Тогда она, продолжая рыдать, вернулась к отцу и рассказала ему, за каким занятием застала Джо. Слушать такое, конечно, неприятно, зато это была полезная информация для Уолдо, до сих пор препиравшегося с бывшей женой по поводу ее содержания. Джо истратила все свое наследство на гонорары адвокату и теперь подала в суд на алименты, но при таком ее поведении Уолдо мог смело урезать эти выплаты.

Дженис взяла на работе отгул и целый день потчевала Элизу чаем и крошечными бутербродиками с кусочками подсоленного огурчика, которые должны были пробудить аппетит у анорексичной девушки. Бутерброды Дженис нарезала тонко-тонко и даже счистила с хлеба корочку, но Элиза от них отказалась: она, видите ли, терпеть не могла огурцы — какие-то фаллические символы! И пила только воду.

— Ну тут уж никто не скажет, что ты не старалась, — великодушно заметил Уолдо.

Они сидели в тот вечер перед камином, слушая «Райтс оф Спринг», а Элиза ушла к себе, в свою, прямо скажем, роскошную комнатку в мансарде, чтобы, как она выразилась, немного подумать. Вдруг Дженис услышала шум двигаемой мебели в пустующей комнате рядом с их спальней и поднялась наверх посмотреть, что происходит, хотя Уолдо и сказал: «Да оставь ты девочку в покое». Оказалось, Элиза перетаскивает вещи со своей мансарды в пустующую комнату.

— Что ты делаешь? — удивилась Дженис. Она уже научилась не задавать Элизе прямых вопросов, поскольку та, о чем бы ее ни спрашивали, сразу начинала подозревать какой-то заговор и впадала в паранойю.

Но на этот раз Элиза истерик не закатывала.

— Переезжаю из мансарды, — пояснила она. — Мне там очень тоскливо и одиноко. А эта комната хоть и не такая большая, зато как-то уютнее. Здесь атмосфера теплее. Вот сейчас закончу и приду к вам. Так уж и быть, поем ваших бледненьких огуречных бутербродов, если вы с папочкой их сами не сожрали.

— Очень хорошо. — Дженис спустилась к Уолдо и сообщила: — Элиза переезжает в пустующую комнату.

— Ну и отлично, — одобрил тот. — Она всегда была там как в ссылке. Эго была идея Джо.

— Да, но стенки такие тонкие, — расстроилась Дженис.

— И что? — не понял Уолдо.

— А сексом как заниматься?

— A-а, сексом! — дошло до него.

Тут в комнату влетела Элиза, с ходу слопала четыре бутербродика и, похвалив, убежала обратно наверх, откуда послышалось ее пение. Стенки в старом доме действительно были довольно тонкие.

— Значит, нам придется вести себя потише, — заключил Уолдо.

Выяснилось, что Элиза сожгла за собой все мосты и ее выгнали из школы, застукав за курением наркотиков. А главное, она категорически отказалась подписать бумажку, что больше никогда такого не повторится.

— Бог ты мой! Это же надо придумать! — возмущался Уолдо. — Какую-то бумажку! Я-то считал, что школа должна заниматься образованием детей! А что получается? У нас в школах, оказывается, не учат, а следят за моральным обликом. Больше, конечно, заняться нечем! Ну и правильно сделала Элиза! Обойдемся без этой школы!

— А как же аттестат? — напомнила Дженис. — Без аттестата никуда.

У нее была своя корысть — если Элиза будет хоть иногда посещать школу, они с Уолдо смогут в ее отсутствие заняться сексом. Уолдо, конечно, посетила та же мысль, поскольку он предложил пойти на прием к директрисе и убедить ее взять девочку обратно. На том и порешили. Но когда дошло до дела, оказалось, что Уолдо занят — работает над очень сложным местом в портрете Элизы, выписывает какую-то тонкую деталь, а Элиза должна ему позировать и, стало быть, тоже не может пойти. Дженис отправилась в школу одна.

— Нет, девочка, прямо скажем, хорошо пристроилась, — сказала директриса, которая хоть и сочувствовала Элизе, но явно считала, что в вызывающем поведении детей нужно искать прежде всего вину родителей. — Вообще-то она далеко не глупа, просто, насколько я знаю, ей пришлось пережить неприятные вещи. Шутка ли сказать, развод родителей! В богемных семьях это не редкость. А страдают дети. Нам часто приходится видеть такое.

— Но вы готовы взять ее обратно? — спросила Дженис.

— Если она подпишет заявление и отнесется к этому серьезно, — ответила директриса, но вынуждена была прервать разговор, чтобы разобраться с поножовщиной (ей даже пришлось вызывать полицию).

Когда она вернулась, минут через двадцать, Дженис уже поглядывала на часы. Ей следовало быть на симпозиуме ЮНЕСКО, посвященном расширению радиовещания в Лаосе.

— Все мы теперь очень занятые люди, все работаем, — укорила директриса. — А вот если бы матери сидели дома и занимались воспитанием детей, у нас было бы гораздо меньше проблем.

— Я мачеха, — пояснила Дженис, и ей вдруг захотелось заплакать, но директриса явно не была настроена на сочувственный тон и только что-то безразлично буркнула в ответ.

— Ну что ж, мачеха так мачеха, — прибавила она. — Семейные неурядицы, это понятно. Вы приводите Элизу, и, если она подпишет заявление, мы его рассмотрим. Это ведь ее фотографию я, кажется, видела недавно в газете с отцом? Ну что ж, нашей школе нужны такие дети.

Уолдо побывал недавно на аудиенции у королевы (встреча посвящалась вопросам искусства), и его снимок с Элизой опубликовали в газете. Дженис не смогла пойти на ту церемонию, поскольку занималась симпозиумом.

Подписывать заявление Элиза отказалась.

— Да они ничему не учат нас, только деньги хотят получать, — заявила она. — Если я подпишу их гребаное заявление, они просто выбьют у государства еще больше денег.

— Элиза, я не хочу, чтобы ты материлась, — сказала Дженис.

Тут падчерица помрачнела, напомнила, что у нее есть собственная мать, а Дженис назвала ханжеской сучкой.

— Боже, какой высокий поэтический стиль! Прямо пятистопный ямб! — не удержалась Дженис, хотя следовало бы.

— Я не знаю, что за хрень ты здесь городишь, — возмутилась Элиза, понятия не имевшая о пятистопном ямбе. — Знаю только одно — ты это делаешь нарочно, чтобы досадить мне.

И Элиза попросила, чтобы ее перевели в частную школу — дескать, там в классе меньше народу и ей так будет лучше. А здесь ее уже тошнит учиться, надоело ничего не знать. Они втроем сидели за обеденным столом, и Элиза безразлично гоняла по тарелке листочек салата и помидорку.

— Но где же мы возьмем деньги на частную школу? — спросил Уолдо.

Его заработки не были стабильными: несмотря на успех и востребованность, сорок процентов дохода уходило на содержание галереи, еще сорок — на налоги. На преподавание он тратил только один день в неделю, еще подрабатывал искусствоведческими публикациями и всегда злился, что ему не хватает времени на занятия живописью.

— Дженис могла бы оплатить мою школу, — сказала Элиза. — Она же у нас жуть какая умная — деньги гребет лопатой, учит другие страны, как им жить. И родители ее богаты, как Крез, к тому же я всего лишь единственная внучка.

— А что, это мысль, — обрадовался Уолдо.

Элиза мгновенно просияла, наклонилась через стол и, утащив у отца из тарелки кусок ягодного пирога, принялась уминать его, забыв про углеводы, жиры и все остальное. Улыбаясь, она казалась на удивление миленькой. Она даже взяла себе ложечку тушеного мяса, которое Дженис извлекла из духовки. «Нет, все, наверное, образуется», — подумала Дженис, и у нее даже приятно защемило в груди от неожиданного прилива теплых чувств к приемной дочке.