В конце дня этот юноша сошелся в бою с Котаро Юэ, старшим сыном правителя Чжу и его наследником. Тремя ударами, быстрыми как молния и верткими как болотная гадюка, посланник Императора обезоружил и сбил на землю царского сына, продемонстрировав небывалое мастерство, до того момента успешно скрываемое им от чужих взглядов.

Предчувствуя подвох, правитель Чжу сам встал в круг поединков с обнаженным клинком. Легенды, что ходят об этой схватке, многочисленны и разнообразны, но суть, того что случилось, кроется лишь в развязке. Когда царь Чжу, раненый в руку и в ногу, не желая сдаваться, бросился в последнюю атаку, слуга Императора отвел его выпад и нанес смертельный удар, повернув в последнее мгновение свой меч так, чтобы лезвие плашмя обрушилось на плечо правителя.

— Ты победил, — вынужден был признать упавший монарх, задыхаясь от боли и бессилия.

Молодой воин обнажил голову, и каждый гость и участник турнира, находившийся в тронном зале, увидел, что это женщина.

— Теперь я узнал тебя, — невесело усмехнулся Коба. — И почти горжусь от того, что повергнут столь достойным противником. Убей же меня, и покончим с этим. После этого ты сможешь отдать Чжу своему хозяину, но это не поможет ему. Народ моей страны никогда не примет захватчиков, и вам придется воевать с ним так же, как и со всеми, кто был до них.

— Мне говорили, что ты мудр, но я вижу обратное, — бесстрастно ответила Йотока, тайпэн Императора и командующая Южной армии. — Ты приложил столько сил, чтобы заключить договор, который позволил бы твоему народу избежать бед завоевания и разорения, но теперь потерпев поражение по правилам, предложенным тобою же, готов ввергнуть свое царство в горнило войны. Разве ты хочешь их истребления? Хочешь пепелищ на месте городов, и рек, выходящих из берегов от крови, что заполнит их русла?

— Нет, не хочу, — печально кивнул Коба. — Но такова суть моего народа. Никогда Чжу не примет чужого правителя, никогда не покорится чужой воле и никогда не отдаст свою землю без боя.

— Так пусть продолжают жить на этой земле и по своей воле сохраняют верность своему правителю. Ведь воля трех людей, принесенная в жертву, будет меньшей жертвой, чем воля всего народа.

— И что же ты хочешь предложить? — удивился царь.

— Ты смиришься с поражением, укротишь свою ненависть и гордыню, а затем будешь править Чжу до самой смерти, оставаясь верным вассалом и союзником Императора. А я возьму в мужья твоего старшего сына, и он должен будет доказать, что достоин стать тайпэном Империи. После твоей смерти Котаро займет пост дзито Чжу, а наши дети продолжат род правителей новой провинции.

— И ты готова отдать свою свободу и право выбора, ставшее твоей наградой от Императора, только ради моего народа? — еще больше изумился Коба.

— Я тоже не люблю терять солдат, когда есть иной путь решить дело, — усмехнулась Йотока. — Я принесу свою волю в жертву для них, для твоего народа и для будущего блага Империи.

— Дважды я сегодня был повержен женщиной в тех искусствах, в которых не знал себе равных, — покачал головой правитель и смиренно кивнул. — Да будет так, как ты говоришь. Для рода Юэ будет честью принять в свою семью Ночную Кошку Пограничья, а для народа Чжу это будет спасением. Иногда ты кажешься себе могущественным, как гора, а порой становишься слабее гусеницы шелкопряда, и уповать тогда стоит лишь на благородство врага.

— Здесь больше нет врагов, — улыбнулась Йотока. — И никогда и не было. Люди Империи и люди Чжу должны знать и помнить об этом, потому что отныне они единый народ.

— Да, — вновь смиренно согласился Коба. — Твои слова верны, дочь моя.

Так тайпэн Йотока завоевала третье царство южных земель, а род Юэ по праву занял место у подножия Нефритового трона.

Жар и беспамятство отпустили Удея только к середине зимы. Все это время Ли регулярно наведывался в городской госпиталь, где лекари, алхимики и монахи ухаживали за больными и ранеными. Далеко не сразу им удалось найти средство, помогавшее выводить из крови большое количество токсичного яда, использовавшегося карабакуру. К счастью от небольших доз этой отравы человеческий организм со временем избавлялся сам.

Как только дзи сообщили, что тидань пришел в себя, Ли сразу же прекратил свои визиты, благо, подыскивать уважительных причин «тайпэну Ханю» совсем не требовалось. Несмотря на относительное спокойствие, установившееся в Тай–Вэй, неотложных дел у главнокомандующего Ланьчжоу было предостаточно. Редкие стычки с небольшими группами карабакуру продолжались с пугающим постоянством, да и банды мародеров на дорогах заметно восприняли духом, едва карлики лишились безоговорочного права доминировать в деле разграбления провинции.

Однако Ли прекрасно понимал, что бесконечно это продолжаться не может, и потому отправил Удею приказ явиться к нему в поместье дзито, как только состояние кочевника будет достаточно удовлетворительным, чтобы покинуть госпиталь.

Подготовить слова и собраться с мыслями перед этой встречей, было нелегко. Удей явился под утро и остался терпеливо ожидать в большой прихожей, пока Хёсей поднимался наверх, чтобы доложить. В этот раз Ли не стал одевать суо и пояс с мечом, он не знал, как может повести себя тидань, увидев его в таком виде, и не хотел усугублять ситуацию. Ограничившись «домашней» одеждой, на которой золочеными нитями были вышиты гербовые знаки О–шэй, дзи вышел из спальни и плотно притворил перегородку, чтобы не разбудить Каори в столь ранний час.

Слуга тайпэна Ханя вошел в рабочую комнату, сияя начищенной броней и придерживая за рукоять новую саблю, выкованную специально для него взамен старой, утерянной где–то в каменистой степи во время недолгих скитаний, окутанных ядовитым дурманом.

Хёсей задвинул дверь, оставляя их наедине. Ли поднял голову, посмотрев Удею прямо в глаза. Тидань сохранил спокойствие.

— Знаешь, — произнес, наконец, кочевник. — Я так и думал, что это будешь ты.

— Догадался?

— Нет. Просто я видел своими глазами, как булава карабакуру размозжила голову тайпэну Сяо Ханю из рода Юэ в той короткой схватке на изгибе Шляха. Так что, когда я очнулся, и мне сообщили, что мой хозяин жив, здоров и регулярно справляется обо мне, то вот тогда я и вправду удивился. Но затем просто поразмыслил и пришел к единственному возможному выводу о том, кто же мог занять его место. А то, что воскресший наследник Йотоки так и не появился в моей палате, хотя, по словам монахов, в прошлом бывал там не раз, лишь окончательно укрепили мою веру в собственные предположения.

— И что дальше?

— Если я подниму шум и раскрою правду? — тидань задумался. — Тебя разорвут конями здесь, или колесуют на глазах у Императора в столице. Но вот хочу ли я, чтобы это случилось, уже другой вопрос.

— И почему же ты можешь не захотеть того, чтобы самозванец не был привлечен к ответственности за то, что украл лицо и власть твоего хозяина? — осторожно спросил Ли, прекрасно понимая, что Удей сейчас выстраивает какую–то свою внутреннюю цепочку рассуждений, которые должны были помочь тиданю уйти от неприятного решения, но и не вступить в открытое противостояние с долгом и совестью.

— На это может повлиять причина, по которой ты решился на это. Если это была жажда власти или нахальная выходка авантюриста, то это одно. И совсем другое — желание помочь людям и спасти их, используя присвоенную силу на общее благо.

— Но мой ответ в этом отношении заранее не может приниматься во внимание, даже при полной его искренности.

— Верно, — кивнул Удей. — И я скажу о том, что увидел и услышал за эти несколько дней.

Тидань прищурился, как будто бы искал в человеке, сидящем перед ним, что–то, что поможет четче и правильнее объяснить то, что кочевник хотел сказать.

— Этому городу был нужен воин, и ты хороший воин, тебя обучили этому, и ты преуспел в искусстве подношения смерти. Но это умеют многие, и это не оправдание, ведь хорошим воином мог быть и дзи настоящего тайпэна.