Карабакуру стреляли быстро и прицельно. Другие отряды, едва перебравшиеся через Мианхэ, поспешно присоединялись к «латникам». Речные воды окрасились кровью, и не было сомнений, что ночью здесь соберутся многие дикие духи, чтобы всласть попировать в лунном свете дармовым угощением.

И все–таки императорские всадники не были бы лучшими, если бы не сумели прорваться через все вражеские уловки. Вылетая на берег, запрыгивая в седла и обнажая мечи, солдаты Шеня вновь пошли в атаку, и их молодой тайпэн был по–прежнему в первых рядах, как и положено воину и командиру.

Противник снова принялся отступать. Отстреливаясь, карабакуру укрылись в кустарнике, их фланговые отряды стали отходить вдоль берегов. Те, кто не успел этого сделать, либо познакомился очень близко с лезвиями человеческих мечей, либо оказался под копытами их боевых коней. Шень повел уцелевших солдат за основной группой вражеских «латников», но те в очередной раз были готовы к такому развитию событий.

Кустарник оказался одной гигантской демонической ловушкой, в которую на полном скаку и ворвались преследователи карабакуру. Ямы с кольями, деревянные рогатки, веревки, растянутые на высоте лошадиного колена — всего этого не было видно среди сплетения колючих ветвей. А еще были стрелы, летящие со всех сторон, и длинные крепкие копья с широкими листовидными наконечниками, которыми карлики орудовали весьма умело, объединившись по трое–четверо.

Последняя надежда покинула Тао Шеня, когда рядом на землю повалился хрипящий конь дзи Лунга. Нога старого воина оказалась придавлена телом лошади и, прежде чем он успел освободиться, «латник» — карабакуру, выскочивший из зарослей, вонзил свой короткий меч точно в человеческое горло, прикрытое лишь полосой дубленой кожи.

Шень одним могучим ударом развалил вражеского воина от плеча до пояса, но это не принесло ему радости и не заглушило внезапную боль потери. Выбора не было, и тайпэн скомандовал отступление. Двое уцелевших сигнальщиков взметнули вверх бамбуковые жерди с закрепленными полотнищами белого цвета.

Остатки императорских всадников сумели вырваться из ловушки и двинулись берегом против течения Мианхэ, опрокинув и разметав несколько групп карликов, пытавшихся преградить им дорогу. Они продолжили бегство в сторону ближайшего брода, не помышляя о том, чтобы перебираться вплавь или возвращаться к оставленному обозу. В его судьбе, и судьбе оставленных там солдат, тайпэн уже не сомневался.

Всего у Тао Шеня осталось теперь лишь половина воинов, большая часть из которых была ранена, и яд карабакуру уже растекался по их жилам, бурля в крови. От манеритов и солдат–прислуги уцелела едва лишь сотня. Гнев, страх и стыд душили молодого полководца. Он потерял значительную часть своего войска, так и не приблизившись ни на шаг к выполнению порученной ему задачи. Не важно, сколько было убито врагов. Это было поражение, и не только из–за хитрости врага, но и из–за собственных ошибок командира. Воля Императора не была исполнена, хаос и террор в западных провинциях лишь усилятся, и жить дальше с пониманием всего этого истинный тайпэн Империи уже не имел права.

Когда–то люди построили в этих краях много храмов в честь своих предков. Потом их потомки забыли об этих местах или просто ушли, оставляя святыни на растерзание ветру, дождю и времени. Среди холмов степных равнин наткнуться на древнее заброшенное строение можно было почти где угодно.

От этого храма в небольшой тенистой низине неподалеку от русла Мианхэ остались лишь глиняные черепки, разбросанные вдоль южного склона, серые плиты фундамента да массивные блоки, некогда служившие основанием стен, а теперь заросшие зеленым мхом и высокой травой.

Старый карабакуру в доспехах манеритского нойона, переделанных под невысокую фигуру, тяжело спустился по каменистой насыпи к развалинам, придерживая рукой изогнутый меч, который сошел бы для человека лишь в качестве длинного кинжала. Отдышавшись, старец зашагал к ожидающей его фигуре.

Годы изукрасили лицо карабакуру сетью морщин и шрамов, и среди них не было тех самых «лучиков», что гнездятся в уголках глаз и губ от множества улыбок. Под железным шлемом уже почти не осталось седых иссушенных волос, а усы и борода давно походили на паутину. Но в глазах этого воина, по–юношески светлых и живых, не было печали прожитых лет. В них пылали лишь решимость и краткая сиюминутная радость.

— Все прошло превосходно! — хриплый каркающий голос звучал почти восторженно. — Три сотни убитых с их стороны, и столько же у нас. И это против таких врагов! Да еще и весь обоз с богатым скарбом и походными шатрами.

Та, к кому были обращены слова старика, хитро улыбнулась, лишь слегка скосив взгляд в его сторону. Ее глаза был очень необычны, и всякий раз притягивали к себе внимание любого, кто пытался вести беседу с этим существом. Странный непривычный разрез, длинные темные ресницы и цвет, похожий на ожившее зеленое пламя — они манили, не обещая ничего, и уже не отпускали жертву, угодившую в иллюзорные силки.

Но были и другие причудливые странности во внешнем облике этой вполне обычной с виду человеческой девушки. Мужской дорожный костюм, идеально подогнанный по ладной фигуре, древние обоюдоострые кинжалы в кожаных ножнах, пристегнутых к бедрам, круглая соломенная шляпа, сплетенная, кажется, только вчера. Длинный локон прямых волос редчайшего огненно–рыжего оттенка слегка закрывал левую часть ее лица. Довершали картину острые светлые ногти и изящные пальцы, украшенные извивающимся рисунком из хны, перетекающим на кисти рук и исчезающим под широкими рукавами свободной куртки–уваги.

— Значит, начало положено.

Этот голос нельзя было спутать ни с чем другим. Мягкий, вкрадчивый, проникающий в сознание и обволакивающий его прохладной пеленой безмятежности. Уже в который раз за их недолгое знакомство, старый карабакуру с трудом стряхнул с себя это странное пугающее наваждение.

— Да. Теперь ничто не мешает нам заняться Сианем и Ланьчжоу.

— Ты хотел сказать — Акшри и Ланьчжоу, — поправила старика собеседница, продолжая хитро улыбаться.

— Да, конечно, — кивнул карабакуру.

Древнее название поселения, что когда–то стояло на месте Сианя и принадлежало его народу, было именно Акшри. К сожалению, об этом стали забывать уже даже такие старцы как он. Но, лишь до последнего времени.

— Тогда иди, а я передам хорошие вести. И остальные воины по всей вашей земле скоро тоже узнают о знаменательной победе, которая подарит им надежду и изгонит последние капли храбрости из сердца их врага.

Старик еще раз кивнул и зашагал обратно, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег от скрытой радости, охватившей все его существо. Недавняя же собеседница карабакуру слегка потянулась и с неуловимой звериной грацией вскочила на один из замшелых валунов. А в следующее мгновение обратно на потрескавшийся фундамент спрыгнула уже крупная треххвостая лисица, рыжей молнией растворившаяся в жухлых прибрежных зарослях.

Старинный храмовый колокол, установленный во дворе монастыря, огласил окрестности протяжным гулким звуком, едва первые лучи восходящего солнца коснулись своими алыми росчерками загнутых скатов крыши на центральной пагоде. На другом берегу свинцово–серой Камо с квадратных башен крепостной стены могучему исполину начали вторить малые гонги, а сонные стражники древней столицы, ежась от еще царившей ночной прохлады, поспешили в свой последний обход перед утренней сменой. В величественной Хэйан–кё наступал новый день, и первыми его встречали обитатели обширного додзё, расположенного на городской окраине и спрятанного от лишних глаз за высокой оградой из бутового камня.

Ли открыл глаза и поднялся с бамбуковой циновки, привычно прогоняя из головы остатки дремы и обрывки сна. Догма Служения гласила, что сознание истинного дзи должно было быть чистым и ясным с первых же мгновений после пробуждения. Не всегда и не во всем можно полагаться лишь на реакцию и рефлексы.