Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Дэниел Уейд научил меня ценить одиночество. То, что я переживаю сейчас, просто ни в какое сравнение не идет с тем, через что я прошла, когда мы были вместе.

ГЛАВА 19

Поминальная служба по Олив была назначена на два часа дня в воскресенье в Унитарской церкви. Спартанская церемония, никаких излишеств в декорациях. Пускали только родственников и близких друзей. Было много цветов, но гроба не было видно. Полы были покрыты красной плиткой, блестящие и холодные. Резные скамьи были из полированного дерева, без подушечек. Из-за высоких потолков создавалось ощущение простора, но не было никаких украшений и икон тоже не было. Даже витражи в оконных проемах были просто кремового цвета с бледно-зеленым контуром виноградников по краям. Унитарианцы мало внимания обращают на такие вещи, как религиозное рвение, благочестие, покаяние или искупление грехов. Иисус и всевышний ни разу не упоминались присутствующими, ни у кого с губ не слетело «аминь». Вместо священного писания здесь читали труды Бертрана Рассела и Калила Гибрана. Человек с флейтой играл печальную классическую музыку и закончил мелодией подозрительно похожей на «Зовите клоунов». Не было никакого надгробного слова, зато священник долго и непринужденно рассказывал нам об Олив, призывая прихожан подняться с места и поделиться своими воспоминаниями об усопшей. Никто особенно не переживал. Я присела на скамейку где-то сзади в своем платье на каждый случай, не желая вмешиваться. Я заметила, что несколько человек повернулись в мою сторону, словно тем, что я подорвалась на бомбе вместе с Олив, я завоевала себе статус знаменитости. Эбони, Ланс и Басс вполне владели собой. Эш плакала, и ее мать тоже. Терри сидел в одиночестве в первом ряду, наклонившись вперед, спрятав лицо в ладони. Вся группа занимала не больше пяти первых рядов.

Затем мы собрались в небольшом садике, где нам подали шампанское и сэндвичи. Все было в рамках приличий. День был жарким. Солнце яркое. Садик был весь в ярких однолетниках, золотистых, оранжевых, лиловых и красных, рассыпанных вдоль белой стены, окружающей церковный дворик. Каменный фонтанчик мягко плескался неподалеку, время от времени обливая каменные плиты у нас под ногами. Я двигалась вдоль группы скорбящих родственников, говоря немного, ловя обрывки разговоров. Кто-то обсуждал дела на бирже, кто-то недавнее путешествие, кто-то развод каких-то общих знакомых, проживших вместе двадцать шесть лет. Из тех, кто взял на себя труд побеседовать об Олив Вуд, был Коулер. Темы равномерно распределились между приличествующим случаю выражением сочувствия и легким злословием.

— …он никогда не оправится. Она для него была всем…

— …заплатила семь тысяч долларов за эту шубу…

— …была просто в шоке… не могла поверить, когда Руфь позвонила мне…

— …бедняжка. Он боготворил землю по которой она ходила, хотя я, например, никогда не мог этого понять…

— …такая трагедия… такая молодая…

— …мне всегда это было интересно, тем более при том, как она была узка в груди. А кто шил?

Я обнаружила Эш, сидящей на каменной скамье возле двери в часовню. Она выглядела бледной и осунувшейся, в ее светло-рыжих волосах поблескивали нити преждевременной седины. На ней было свободное платье темной шерстяной ткани, из коротких рукавов были видны ее предплечья, бесформенные, словно тесто. Еще через несколько лет у нее будет вид этакой матроны, какой бывает у женщин, стремительно набирающих вес. Я присела рядом с ней. Она протянула мне руку, и так мы и сидели вместе, словно школьницы на экскурсии. «Построиться парами, и никаких разговоров». Жизнь — это довольно забавная экскурсия. Иногда я чувствую, как мне не хватает записки от мамочки.

Я изучала толпу.

— Где Эбони? Я ее не вижу.

— Она ушла после службы. Она такая холодная. Сидела там словно каменная, ни одной слезинки.

— Басс говорит, что она была просто в трансе, когда услышала об этом. Теперь она взяла себя в руки, и это, видимо, больше подходит к тому образу жизни, который она ведет. Были ли они с Олив близки?

— Я всегда так думала, но теперь сомневаюсь.

— Перестань, Эш. Люди по-разному выражают свое горе. Никогда не знаешь, что они чувствуют на самом деле, — сказала я. — Однажды я была на похоронах, где одна женщина смеялась так, что написала себе в штаны. Ее единственный сын погиб в авиакатастрофе. Потом ее госпитализировали с глубокой депрессией, но если бы ты видела ее на похоронах, то никогда бы не подумала.

— Я понимаю. — Ее взгляд блуждал по дворику. — Терри снова звонила эта женщина.

— Лида Кейс?

— Кажется, да. Та, что ему угрожала.

— Он позвонил в полицию?

— Сомневаюсь. Это было совсем недавно, перед тем как мы вышли из дома. У него просто не было времени.

Я заметила Терри, разговаривающим со священником. Как будто заметив мой взгляд, он повернулся и взглянул в нашу сторону. Я дотронулась до руки Эш.

— Сейчас я вернусь, — сказала я.

Терри что-то пробормотал своему собеседнику и бросился ко мне. Смотреть на него было все равно, что глядеться в зеркало: те же ожоги, то же затравленное выражение в глазах. Мы чувствовали после этой катастрофы такую близость, какую испытывают сильно любящие друг друга люди. Никто другой не знал, каково это было в тот момент, когда взорвалась бомба.

— Как дела? — спросил он тихим голосом.

— Эш говорит, что звонила Лида Кейс.

Терри взял меня под руку и увел ближе к выходу.

— Она здесь, в городе. Она хочет встретиться со мной.

— Ерунда. Ни в коем случае, — хрипло прошептала я.

Терри посмотрел на меня в замешательстве.

— Я знаю, это звучит дико, но она говорит, что у нее есть информация, которая могла бы быть нам полезной.

— Ну конечно. По всей видимости, эта информация в пакете и взрывается, как только ты до нее дотрагиваешься.

— Я спросил ее об этом. Она клянется, что не имеет никакого отношения к гибели Олив.

— И вы ей поверили?

— Частично.

— Послушайте, это вы мне рассказали о том, что она вам угрожала. Она до смерти напугала вас тогда, и вот она снова здесь. Если вы не позвоните лейтенанту Долану, я сделаю это сама.

Я думала, он будет возражать, но он только глубоко вздохнул.

— Хорошо. Это единственная разумная вещь, я понимаю. Я был словно в каком-то тумане.

— Где она остановилась.

— Она мне не сказала. Она хочет встретиться со мной в шесть часов, в птичьем питомнике. Вы тоже хотите пойти? Она назвала мне ваше имя.

— Почему мое?

— Не знаю. Она сказала, что вы приезжали в Техас, чтобы поговорить с ней. Но я ей не верю, иначе бы вы рассказали мне об этом тогда.

— Извините. Видимо, действительно, нужно было это сделать. Это было в начале недели. Я пыталась выяснить кое-что про Хью Кейса, понять, каким образом его смерть связана со всем этим.

— Ну и?

— Я пока не уверена. Но я бы очень удивилась, если узнала, что все эти события не связаны между собой. Просто я пока не могу понять, каким именно образом.

Терри скептически взглянул на меня.

— Так и не доказали, что он был убит, верно?

— Да, это так, — сказала я. — Просто маловероятно, чтобы результаты лабораторных анализов исчезли ни с того ни с сего, если только кто-то не пытался скрыть улики. Может быть, теперь это тот же человек, только действует он по другим мотивам.

— Почему вы так думаете? Отравление выхлопными газами уж совсем никак не похоже не взрыв бомбы. Если в первый раз так хорошо сработало, не легче ли было использовать тот, старый способ?

Я пожала плечами.

— Не знаю. Я бы на его месте сделала так, как было бы удобнее. Нам не следует предпринимать никаких глупостей самостоятельно.

Я заметила, что Терри смотрит на что-то за моей спиной. Я обернулась и увидела Басса. Он выглядел постаревшим. Казалось, смерть Олив состарила всех, но на Бассе это было как-то более заметно: глаза у него опухли, складки висели вокруг рта. У него было одно из тех мальчишеских лиц, которые редко выражают собой глубокие чувства. На нем скорбь выглядела словно раздражение.

89
{"b":"163557","o":1}