— Конечно, — ответил Тони, но все тело его напряглось: — А это не уловка?

— Нет, — заверила я, но голос мой дрожал, и ложь острым лезвием полоснула по языку, а ведь я всегда врала с легкостью и изяществом, с выдумкой и изобретательностью. Но в этот раз у меня не получалось. Тони дернулся в сторону. Я схватила его за руки, пытаясь спасти ему жизнь, но он сильным поворотом кисти освободился из моих объятий. Я попыталась схватить мальчика еще раз, но уже было поздно. Тони шагнул вперед и полетел вниз. На мгновение показалось, что он завис над землей, как лист, а потом пропал из вида.

Мне почудилось, что я услышала приближающуюся сирену, но это был мой крик.

Я послала Барбаре Даггетт счет на тысячу сорок долларов, который она оплатила по почте. Приближается Рождество, а я уже шесть недель плохо сплю. Я много думала о Даггетте, и мне пришла в голову одна мысль. Даггетт догадывался, что происходит. Конечно, издали Тони еще можно было принять за женщину, но вблизи он выглядел именно таким, каким был на самом деле: ребенком, разыгрывающим спектакль с переодеванием, миловидным, но не достаточно мудрым. Мне кажется, Даггетта не удалось провести, он не был одурачен. Но почему в таком случае он принял участие в этой игре? Мы, к сожалению, никогда уже не узнаем это наверняка. Может быть, он поверил россказням Билли, что его ищут бывшие заключенные из Сан-Луиса, и считал, что его убьют в любом случае? А может быть, он решил, что должен принести Тони эту последнюю жертву? Никогда уже мне не удастся это выяснить, но все это наводит на грустные мысли: некоторые наши долги настолько огромны, что могут быть оплачены только ценой самой жизни. В таком случае, во всей этой истории по счетам заплачено сполна… кроме моих собственных, неоплаченных.

С уважением, Кинзи Миллхоун.

Был понедельник двадцать седьмое декабря, и я сидела у себя в офисе, пытаясь дать точное определение своему настроению. Оно было отвратительным, и его в равной степени составляли раздражение и чувство неловкости. Раздражение было вызвано только что полученным мною банковским уведомлением, одним из этих клочков бумаги с цифрами, забранными в окошечко, со следами желтой копировальной бумаги. Сперва я решила было, что превысила кредит, но оказалось, что документ, датированный двадцать четвертым декабря, извещает меня о вкладе в размере пяти тысяч долларов, сделанном на мой текущий счет.

— Это еще, черт возьми, что такое? — сказала я.

Номер счета был правильным, но вклад явно мне не предназначался. Из собственного опыта я знала, что банки — наименее надежные организации из всех, что есть на свете, и сознание того, что мне придется прерваться и исправлять чью-то ошибку, было невыносимо. Я отпихнула уведомление в сторону и попыталась снова сконцентрироваться. Мне предстояло написать предварительное заключение касательно одного случая со страховкой, с которым меня попросили разобраться, а Дарси, секретарь «Калифорния Фиделити», только что позвонила мне и сообщила, что Мак хочет видеть папку с делом у себя на столе сейчас же. Я приготовилась отпустить колкость в ее адрес, но промолчала, демонстрируя, как мне казалось, сдержанность, достойную восхищения.

Я снова повернулась к своей портативной машинке и вставила в нее соответствующий бланк для записи о страховке на случай потери собственности. Мои проворные пальчики уже были готовы начать печатать, но я бросила взгляд на свои записи. Вот где я застряла. Чего-то недоставало, и я не могла понять чего. Я снова взглянула на уведомление.

Почти предвкушая комическое разрешение ситуации, я позвонила в банк, надеясь, что, отвлекшись на некоторое время, смогу потом с новыми силами сосредоточиться на том, что беспокоило меня в случае с «Вуд и Варен», местной компанией, производящей кислородные печи для промышленного использования. Девятнадцатого декабря у них случился пожар, в результате которого сгорел склад.

— Миссис Брунсуик, справочная. Чем я могу вам помочь?

— Надеюсь, что сможете, — сказала я. — Я только что получила уведомление, в котором говорится, что в прошлую пятницу я внесла на свой счет пять тысяч долларов, а я этого не делала. Нельзя ли как-нибудь выяснить недоразумение?

— Будьте добры, ваше имя и номер счета.

— Кинзи Миллхоун, — сказала я и медленно, отчетливо продиктовала номер своего счета.

Женщина оставила меня на некоторое время, вызывая нужные ей сведения из памяти компьютера. Я же прослушала песенку «Добрый король Вецеслас» в банковском исполнении. Честно говоря, я никогда не могла понять, в чем там дело. Что это, например, за «праздник Стивена».

Миссис Брунсуик снова подключилась ко мне с легким щелчком.

— Мисс Миллхоун, я не совсем поняла, в чем все-таки проблема, но дело в том, что на этот счет действительно был сделан вклад. Очевидно, вкладчик воспользовался для этой цели ночным автоматом. Обработаны же эти данные были в субботу или в воскресенье.

— Вы все еще используете эти автоматы? — спросила я с удивлением.

— Да, в центральной части города, — ответила она.

— Вы знаете, здесь какая-то ошибка. Я никогда в глаза не видела такой машины. Что мы будем делать?

— Я могу поискать копию бланка, на котором был оформлен вклад, — сказала она с заметной долей скепсиса в голосе.

— Будьте так добры. Потому что я вообще ничего не помещала на свой счет в пятницу, и уж тем более такую сумму. Может быть, кто-нибудь переставил цифры местами, заполняя бланк, или что-нибудь в этом роде, но уж во всяком случае деньги не мои.

Она записала номер телефона и сказала, что перезвонит. Я поняла, что мне предстоят бесчисленные переговоры с банком, прежде чем ошибка будет исправлена. Может быть, кто-нибудь так шутит, выписывая чеки на пять кусков незнакомым людям.

Я снова вернулась к своей работе. Право, мне хотелось бы пребывать в более просветленном состоянии духа. Мои мысли перескакивали с одного на другое. Вообще-то, папка с делом о выплате страховки «Вуд и Варен» попала ко мне вечером двадцать третьего, во вторник. Однако у меня было запланировано в четыре часа пропустить на прощание стаканчик с моим домохозяином Генри Питтом, а потом проводить его в аэропорт и посадить на самолет. Он возвращался в Мичиган провести праздники со своими родственниками. Некоторые из них находились на рубеже девятого десятилетия, тем не менее продолжая высказывать все признаки бодрости и жизнелюбия. Генри исполнится восемьдесят два, совсем мальчишка. Он был в восторге от предстоящего путешествия.

После обеда я была все еще в офисе, мои бумажные дела застопорились, и мне нужно было как-то убить время. Я вышла на балкон на втором этаже и устремила взгляд направо, туда, где десятью кварталами ниже начиналась Стейт-Стрит и линия побережья Тихого океана делала Г-образный изгиб. Мы в Санта-Терезе, штат Калифорния, девяносто две мили к северу от Лос-Анджелеса. Зима здесь редкая вещь. Много солнца, умеренные температуры, трепещущий при нежном ветерке ярко-красный бугенвилль и пальмы, машущие ветвями чайкам, описывающим круги в вышине.

Единственный признак наступающего через два дня Рождества — гирлянды блестящей мишуры, развешенные на центральных улицах. В магазинах, впрочем, полно народу, и трио из Армии Спасения от души наяривает на рожках «украсим нашу залу». Я решила: чтобы испытывать в последующие два дня чувство радости, мне надлежит выработать соответствующую стратегию.

Каждый из тех, кто знает меня, может рассказать вам, как дорожу я своим положением свободной женщины. Я была разведена два раза, детей у меня нет, так же, как и близких родственников. По профессии я частный детектив. Как правило то, что я делаю, доставляет мне удовольствие. Иногда мне приходится работать дополнительное время, если случай того требует, бывает, что я разъезжаю по стране, а иногда я целыми днями не вылезаю из своей маленькой квартирки и читаю, читаю. Когда подходят праздники, мне, однако, приходится проявлять некоторую изобретательность, чтобы отсутствие кого-нибудь, в чей адрес я испытывала бы нежные чувства, не вызывало во мне состояние неконтролируемой депрессии. День Благодарения был как подарок судьбы. Я провела его с Генри и его друзьями. Они что-то готовили на кухне, потягивали шампанское, хохотали и рассказывали истории о днях минувших. Они заставили меня пожалеть, что мне не столько лет, сколько им, а всего лишь тридцать два.