— Слушай. У меня есть психоаналитик, ее зовут Элиза. Она посоветовала мне доделать все, что я не завершил в жизни. Она предположила, что ты от этого тоже можешь выиграть.

— О, как здорово. Дай мне ее адрес, и я напишу ей благодарственное письмо.

— Можно мне войти?

— Господи боже мой, Дэниел, конечно же нет! Ты что, еще не понял? Мы не виделись с тобой восемь лет, и оказывается, это еще недостаточно долго.

— Как ты можешь так ко мне относиться после стольких лет разлуки? Я на тебя зла не держу.

— А с чего бы это? Я тебе ничего такого не сделала. Его лицо болезненно сморщилось, и его недоумение казалось вполне искренним. Есть такие люди: они могут плюнуть тебе в душу, а потом удивляться, что это ты так страдаешь. Он опять покачался на носках. Определенно, все шло совсем не так, как он рассчитывал. Он отломил от притолоки щепочку прямо у меня над головой.

— Я не думал, что ты будешь такая злая. Это не похоже на тебя, Кинзи. Мы так хорошо провели с тобой несколько лет.

— Год. Один год. Если быть совсем точным, одиннадцать месяцев и шесть дней. Ты можешь убрать руку, прежде чем я прихлопну ее дверью?

Он убрал руку. Я захлопнула дверь и вернулась в постель.

Через несколько минут раздался слабый скрип калитки. Я немного поворочалась, но было уже ясно, что я больше не усну. Я встала, почистила зубы, приняла душ, помыла голову и побрила ноги. Было время, я мечтала о том дне, когда он появится. Я придумывала длинные монологи, в которых я изливала мою тоску и гнев. И теперь мне хотелось, чтобы он вернулся, чтобы я проделала то же самое, но более качественно. Быть отвергнутым — это в некотором смысле обременительно. Вы остаетесь с грузом эмоции, который вы вываливаете потом на кого попало. Дело не столько в самом предательстве, но в том, что вы сами… уже не очень приятная личность.

Джон сразу махнул рукой на мои колкости. Похоже, он понял, что к нему это не имеет никакого отношения. Он и сам был порою резковат, так что немного грубости и хамства с моей стороны на него не действовали угнетающе. Кстати, я действительно была в полной уверенности, что навсегда распростилась со своим прошлым, пока не столкнулась с ним лицом к лицу.

Я позвонила Олив Коулер и договорилась встретиться с ней немного позже. Затем я села на стол и напечатала свои записи. В полдень я решила кое-что сделать по хозяйству. Дэниел сидел в машине, припаркованной совсем рядом с моей. Он развалился на сиденье рядом с водительским, задрав ноги, обутые в сапоги, на приборную панель и надвинув ковбойскую шляпу себе на глаза. Машина его была старым десятилетним «Пинто» темно-голубого цвета, вся проржавевшая и в выбоинах. Мохнатые чехлы на сидениях напоминали свалявшуюся собачью шкуру.

Должно быть, Дэниел, услышал как скрипнула калитка и понял, что я вышла. Он повернулся и лениво сдвинул шляпу назад. Иногда он напускает на себя этакий лениво-добродушный вид.

— Тебе полегчало, детка?

Я открыла машину, забралась внутрь, завела мотор и уехала. В этот день я постаралась больше не заезжать домой. Не помню и половины того, чем я занималась. В основном, убивала время и возмущалась тому, что у меня не только отняли офис, но и выжили меня из моей собственной квартиры.

В пять часов при помощи карты города я нашла дом Коулеров на улочке, заросшей деревьями, в Монтевелло. Дом был спрятан за десятифутовым забором, дорога перегорожена стальными воротами с электронной начинкой. Я припарковалась на улице и проникла внутрь через деревянную калитку, окруженную густым кустарником. Дом был двухэтажный, в стиле тюдор, с высокой кровлей и фронтоном, наполовину обитым деревом. Двор был большой, засаженный тенистыми платанами и эвкалиптами, гладкими и серыми, словно залитыми бетоном. Темно-зеленый плющ, казалось, рос везде. Садовник, выпускник школы озеленителей имени Диснея, был невдалеке, подстригая кусты в форме сказочных зверюшек.

На коврике перед дверью валялась газета. Я подняла ее и позвонила. Я ожидала, что дверь мне откроет горничная, но Олив сама появилась на пороге, в сером сатиновом платье и сабо на невысоком каблуке. Я много таких видела в фильмах с Джоан Кроуфорд, и мне всегда казалось, что носить их не такая уж простая штука. Временами я представляла себя прыгающем по своей квартирке в таких вот тапочках без задника. Мундштук. Горячая завивка. Я могла бы даже выщипать брови тоненькой ниточкой.

— Здравствуй, Кинзи. Заходи. Терри сейчас придет. Я совсем забыла, сегодня мы приглашены на коктейль в шесть часов. — Она отошла от двери, и я последовала за ней внутрь.

— Мы можем поговорить в любое другое время, — сказала я и протянула ей газету.

— Спасибо. Нет-нет. Ничего страшного. Все равно это продлится не один час, и живут эти люди совсем недалеко от нас. Мне только нужно одеваться, но мы может при этом побеседовать. — Она посмотрела на газету и бросила ее на журнальный столик, рядом с пачкой писем.

Постукивая сабо, она проследовала через темный холл с облицованными каменной плиткой стенами в свою туалетную комнату, Олив была стройной блондинкой. У нее были густые, ровно подрезанные волосы до плеч. Я подумала, что, наверное, только Эш из всех трех сестер удалось сохранить естественный цвет волос. Глаза у Олив были ярко-голубого цвета, ресницы — черные, кожа — золотистого оттенка, ей было что-то около тридцати трех. Она была не такая нервная, как Эбони, но и теплоты Эш в ней не было тоже. Она разговаривала со мной на ходу через плечо.

— Уже десять лет тебя не видела. Чем ты занималась все это время?

— Основала свое собственное агентство, — сказала я.

— Ты замужем? Дети есть?

— Нет, по обеим статьям. У тебя есть дети?

Она рассмеялась.

— Боже упаси.

Спальня, в которую мы вошли, была не очень просторной. Высокий потолок, большой камин. Большая французская дверь открывалась прямо во внутренний дворик с небольшим навесом. Там виднелся круглый небольшой бассейн с подогреваемой водой, окруженный папоротниками. На стуле, свернувшись в комочек, спрятав мордочку за огромным пушистым хвостом, возлежала персидская кошка.

Пол в спальне был тикового дерева и местами прикрыт ковриками, белыми и пушистыми, похоже, из шкуры яков. Вся стена за кроватью была зеркальной, и мне мгновенно представилось, какие штуки вытворяет здесь Терри Коулер со своей женой. Интересно, а куда смотрит Олив, пока он разглядывает себя в зеркале. Я взглянула на потолок, думая, что, может быть, там наклеены комиксы, вроде как у моего гинеколога в смотровом кабинете: «Улыбайтесь, и ваше лицо будет чем-то занято!» — это, кстати, совсем не смешно.

Я опустилась на легкий плетеный стульчик, наблюдая за Олив, которая углубилась во встроенный гардероб, размером, наверное, с двойной гараж. Она быстро произвела смотр батальону вечерних туалетов, отбрасывая в сторону костюмы, украшенные блестками, полупрозрачные платья до полу, жакеты, расшитые бисером, с длинными юбками. На верхних полках располагались коллекции туфель в чистых пластиковых коробках; в другом конце гардероба висели шубы разной длины. Она выбрала вечернее платье средней длины на тоненьких бретельках и вернулась в спальню, чтобы тщательно изучить свое отражение. Платье было цвета авокадо и слегка изменило оттенок ее кожи.

— Ну, как? — спросила она, не отрывая глаз от зеркала.

— Ты в нем выглядишь зеленой.

Она бросила на свое отражение критическим взгляд.

— Верно. На. Возьми его. Мне оно все равно никогда не нравилось.

— Она бросила платье на кровать.

— Я не ношу таких платьев, — сказала я, чувствуя себя в высшей степени неловко.

— Возьми-возьми. У нас в доме будет вечеринка на Новый год, ты можешь в нем придти.

Она извлекла на свет божий черное платье прямого покроя. Она влезла в него и застегнула «молнию» на спине движением, которое сразу все в ее костюме расставило по местам. Она была такая худая, что было странно предположить, как такая большая грудь тоже может быть ее. Было такое ощущение, что ей на грудную клетку хирургическим путем добавили два этих мягких шарика. Попробуй-ка обнять такую женщину, и в вас неминуемо останутся две большие вмятины.