Я как-то выпустила ванну из поля моего зрения, предварительно отметив наличие мраморной облицовки, бледно-голубого фарфора и отделки кое-каких деталей под золото. В небольшом углублении возлежали шесть овальных кусочков мыла, каждый размером с яичко малиновки. По всей видимости, их не касалась рука человека. Я пописала, подставила руки под струю воды из-под крана в раковине и затем просто хорошенько встряхнула их, не желая ничего здесь портить своим прикосновением. Махровые полотенца выглядели так, будто с них только что сняли ценники. Рядом с раковиной лежало четыре полотенца для гостей, похожих на большие декоративные салфетки из бумаги, но я была слишком большой умницей, чтобы попасться на эту удочку. А куда я положу его после — в корзину для мусора? После этих людей мусора не останется. Я вытерла руки об заднюю часть моих джинсов и вернулась в утренние апартаменты, чувствуя себя довольно мокренькой с тыла. Я даже не посмела сесть в таком виде.

Наконец появилась Эш и миссис Вуд, уцепившаяся за ее локоть. Миссис Вуд шла очень медленно, запинающейся походкой, будто ее заставили передвигаться, нацепив на ноги плавательные ласты. Я была поражена, обнаружив; что ей, должно быть, уже перевалило за семьдесят, а это значило, что детей она родила довольно поздно. Здесь у нас семьдесят — это не такая уж и старость. В Калифорнии люди, похоже, стареют гораздо медленней, чем на остальной территории земного шара. Может быть, здесь сказывается наша страсть к диете и физическим упражнениям, а может быть, и популярность пластической хирургии. Возможно, мы испытываем такой страх перед старением, что физически задерживаем этот процесс. Однако у миссис Вуд такое умения явно не выработалось. Годы согнули ее, колени ее дрожали, руки тряслись, и казалось, что это вызывает у нее самой чувство горькой иронии. Похоже было, что она как бы наблюдает за своим продвижением по комнате извне, со стороны.

— Здравствуй, Кинзи. Давно с тобой не виделись, — произнесла она. При этих словах миссис Вуд подняла голову, и взгляд ее, устремленный на мое лицо, был темен и резок. Энергия, покинувшая ее тело, сконцентрировалась теперь в ее взгляде. У нее были высокие скулы и сильный подбородок. Кожа свисала с ее лица, словно тонкая замша, изборожденная морщинами и трещинами, желтоватого оттенка, как перчатки для кадрили. Как и Эш, она была высокого роста, широка в плечах, полная в талии. Как и Эш, она в молодости, должно быть, была рыжеволоса. Теперь же у нее на голове оставался лишь мягкий белый пушок, собранный пучком на макушке и укрепленный черепаховыми гребешками. На ней было великолепно продуманное платье — мягко облегающее кимоно из шелка цвета морской волны поверх темно-красного шелкового платья. Эш помогла ей опуститься на стул и подвинула сервировочный столик так, чтобы миссис Вуд могла распоряжаться чайным сервизом.

Эш взглянула на меня.

— Может быть, ты хочешь шерри?

— С удовольствием выпью чаю.

Эш разлила чай в три чашки, а Хелен разложила пирожные и крошечные сэндвичи по тарелочкам для каждой из нас. Белый хлеб, смазанный маслом, из которого торчали веточки крес-салата. Белый хлеб с салатом из кур, обильно приправленным кэрри. Хлеб с сырным кремом и пряностями. Было что-то во внимании, которое уделялось всем мелочам, что заставляло меня поверить: им безразлично, что на мне надето, а также то, что мой социальный статус ниже, чем у хозяев этого дома.

Эш улыбнулась мне, передавая чашку с чаем.

— Мы с мамой живем ради этого всего.

И у нее на щеках заиграли ямочки.

— О да, — произнесла Хелен с улыбкой. — Еда — мой последний великий порок, и я собираюсь грешить беспрестанно, пока выдержит мой аппетит.

Мы жевали и прихлебывали чай, смеялись и вспоминали старые времена. Хелен рассказала мне, что оба они с Вудом происходили из простых семей. Его отец владел скобяной лавкой в городе в течение многих лет. Ее отец был каменщиком. Каждый из них унаследовал скромную сумму денег. Оба наследства были соединены, чтобы в сороковых годах образовать компанию «Вуд и Варен». Для них вырученные деньги были лишь забавой. Вуд очень серьезно относился к управлению делами компании, но прибыль казалась им лишь результатом счастливого стечения обстоятельств. Хелен сказала, что он застраховался на сумму около двух миллионов долларов и считал, что это очень выгодно, потому что это был единственный способ капиталовложений с гарантией возврата денег.

В пять часов Эш извинилась и оставила нас вдвоем. Манеры Хелен сразу стали резкими и повелительными.

— Теперь расскажи мне об этом деле с Лансом.

Я просветила ее по этому вопросу. Эш, видимо, ей все рассказала, но Хелен хотела услышать все еще раз от меня.

— Я хочу нанять тебя, — сказала она твердо, когда я закончила.

— Я не могу сделать этого, Хелен. Для начала потому, что мой адвокат не хочет, чтобы у меня были бы какие бы то ни были дела с Лансом, и я, конечно же, не могу принять работу, исходящую из семьи Вудов. И так все уже выглядит, словно мне кто-то платит.

— Я не хочу знать, кто за этим стоит, — сказала она.

— Я тоже. Но, предположим, выяснится, что это один из вас. Я не хочу вас обидеть, но такого варианта тоже нельзя исключить.

— Мы должны прекратить это безобразие. Терпеть не могу все эти сделки у меня за спиной, особенно когда втягиваются люди, не имеющие к компании никакого отношения. Будешь держать меня в курсе дела?

— Если будет важная информация, то конечно. Я с удовольствием поделюсь всем, что смогу выяснить. В первый раз мне не нужно охранять интересы своего клиента.

— Скажи мне, чем я могу помочь?

— Расскажите мне в подробностях детали завещания Вуда, если это не слишком личное. Как разделилось его поместье? У кого контрольный пакет акций компании?

Ее лицо исказилось гримасой гнева.

— Это было единственное, о чем мы долго спорили. Он решил оставить дело Лансу, с чем я в принципе была согласна. Из всех наших детей, казалось мне, Ланс был наиболее способен продолжать дела после смерти отца. Но я чувствовала: нужно, чтобы Вуд подтолкнул его к этому. Вуд не знал, как это сделать. И он наотрез отказался оставить ему контрольный пакет акций.

— И это значит?

— Пятьдесят один процент, вот что это значит. Я сказала: «Зачем давать ему это место, если ты не даешь ему достаточно власти? Дай мальчику развернуться, старый козел!» Но Вуд и слушать ничего не хотел. Он даже не рассматривал такую возможность. Я была в ярости, но старый дурак не уступил ни на йоту. Бог свидетель, он мог быть упрямым, когда этого хотел.

— Что же его так беспокоило в Лансе?

— Он боялся, что Ланс все разрушит. Ланс иногда делает неправильные выводы. Я первая готова это признать. У него нет такого чувства конъюнктуры рынка, какое было у Вуда. У него нет связей с поставщиками или клиентами, не говоря уже о работающих на него людях. Ланс очень импульсивен, и у него вечно грандиозные планы, которые никогда не становятся реальностью. Сейчас он исправился, но тогда, за несколько лет до смерти Вуда, он мог все на уши поставить и носиться с какой-нибудь бестолковой идеей, которая пришла ему в голову. Когда Вуд был еще жив, он мог направить его на путь истинный, но он всегда боялся, что Ланс может совершить какую-нибудь чудовищную ошибку, которая приведет к полной катастрофе.

— Так зачем же нужно было оставлять компанию именно ему? Почему было не поставить во главе дела кого-нибудь, кому бы он доверял?

— Я предложила свою кандидатуру, но он и слышать об этом не хотел. Это должен был быть один из мальчиков, и вполне логично выбор пал на Ланса. Басс был… впрочем, ты знаешь Басса. У него не было ни малейшего желания следовать по следам отца, если эти следы не ведут его прямехонько в банк.

— А как насчет Эбони? Эш говорит, что она была очень заинтересована в этом.

— Думаю, что это так, но к тому времени, когда Вуд закончил окончательный вариант завещания, она была уже в Европе и не выказывала никаких намерений когда-нибудь вернуться.