Это «извини» взорвало ее.

— Ты человек! Ты ошибаешься! Ты извиняешься! Убийца тоже виляет хвостом и извиняется, но остается убийцей!

Естественно, он снова разозлился. Кто она такая, чтобы его поучать? «Горкаленд для горка! Мы освободительная армия!» Он мученик идеи, последовательный, принципиальный боец.

— Я не обязан это выслушивать! — крикнул он, вскочив и выбегая за дверь.

И Саи заплакала, потому что в его словах была неправедная правда.

Измученная военным положением, непрерывно думающая о Джиане, мучимая желанием быть желанной, она все еще надеялась, что он вернется. Она утратила навык одиночества.

С замиранием сердца перечитала «Грозовой перевал», еще раз перечитала последние страницы — Джиан все равно не появился.

На ступеньках возник похожий на сучок богомол.

Влез жук с неприлично красным задом.

Следующий — разобранный на части скорпион: вот колонна муравьев несет его ногу, вот появилось жало, а вот и глаз.

Джиан, однако, не появился.

Она отправилась к дядюшке Потти.

— Э-ге-гей! — приветствовал он ее с веранды, как с капитанского мостика.

Но он сразу заметил, что улыбалась Саи лишь из вежливости, и ощутил укол ревности. Не все понимают, что дружба самодостаточна, что она постоянней, верней, легче. Она всегда что-то дает и никогда ничего не отнимает, в отличие от иных, более летучих и горючих эмоций.

Чтобы подбодрить Саи, дядюшка Потти лихо грянул:

И ответный смех Саи тоже звучал как дань вежливости, а не как реакция друга. Конечно, этого следовало ожидать, он и ожидал этого. Он даже постарался дать ей понять, как следует вести себя с этой самой любовью, с ее декором и сутью, с сопряженными с нею печалями и потерями, как сопрячь эмоции с интеллектом, как предпочесть печаль тупому, как коровье мычание, счастью. Давным-давно, студентом Оксфорда, дядюшка Потти испытал любительское увлечение любовью. Он лазил в словари и энциклопедии, за сигарой и бокалом портвейна перечитал кучу литературы на тему любви, литературы психологической, физиологической, поэтической, порнографической; древнеегипетские любовные письма, тамильскую эротику девятого века; испытал радость преследования и радость ускользания от преследования. Во время практических занятий он нашел чистую любовь в грязнейших закоулках, куда полиция не отваживалась сунуть нос. Он сплетался в объятиях с Луисом и Андре Гильермо и Расулом, Йоханом и Йоши и с элегантной любовью по имени Умберто Сантамария. Некоторые любили его, но он не отвечал им взаимностью, других любит он безумно и безнадежно, но они не желали его видеть. Однако он не стал докучать Саи детализацией опыта своих юных лет.

Вместо этого он принялся скрести пятки, с которых посыпались чешуйки отмершей кожи.

— Как начнешь чесаться, дорогая, так уж не остановишься.

Когда Саи в следующий раз появилась в «Мон ами», все смеялись и гадали, радуясь просвету в темные времена.

— Кто этот счастливец? Высокий, бледный и красивый?

— Богатый?

Спасителем Саи выступил счастливый случай в лице обыкновенной простуды. Распухшие глаза и нос, покрасневшее горло спасли от жесткого падения с туго натянутого на головокружительной высоте каната любви. Можно было спрятаться в складки здоровенного мужского носового платка. Лола и Нони захлопотали с медом, лимоном, ромом…

— Ужасно, ужасно, Саи.

Дышать нечем, голова как будто зажата в сапоге инквизиторов.

Дома повар вытащил из аптечки колдрин и «Викс», обмотал ей шею шелковым шарфом, но так и не смог задушить сводящего с ума состояния постоянного ожидания.

Дурная привычка? Сколько можно думать об одном и том же?

«Почему ты так плохо себя ведешь?» — обращалась она к своему сердцу.

Но сердце не умеряло ритма.

«Забвение — необходимое свойство человеческой натуры, — напоминала она ему. — Все куда-то исчезает».

Гигантский кальмар, последний дронт.

Простуда отступила, отменили комендантский час, и Саи отправилась на поиски.

На рынке его не оказалось, не было его и в прокатном пункте, где Ринзи и Тин-Тин Дорджи выдавали желающим истертые видеоленты с Брюсом Ли и Джекки Чаном.

— Не-е, не видел, — помотал головой Дава Бхутиа, высунувшись из клубов пара, вздымавшегося из котла кухни Чин Ли.

— Еще не приходил, — сообщил Таши из «Снежного барса».

Таши преобразовал свое бюро путешествий в бильярдный клуб. Стены бильярдного заведения украшали все те же изображения горных пиков и монастырей, те же тибетские сувениры пылились в витринах. Отсутствовали лишь потребители этих сувениров, обычно скорбно покачивавшие головами, сокрушаясь о судьбе Тибета и ликуя при мысли о выгодной покупке: всего двадцать пять долларов за тонкую, просвечивающую нефритовую чашечку! Ради этого не только Тибетом пожертвуешь.

Но о долларах пришлось забыть, пока сойдет и местная валюта. Таит мобилизовал своего младшего кузена, слюноточивого дурачка, и тот носится между заведением Гомпу и бильярдным столом, таскает бутылки, чтобы патриоты могли напиваться, не отвлекаясь от игры и разговоров о высоких целях освободительного движения. Патриоты настолько увлечены дискуссиями, что иной раз не успевают выскочить поблевать. Отсюда своеобразная атмосфера в помещении.

Саи прошлась по пустынным помещениям колледжа, полюбовалась кучами мертвых мух у окон. На классных досках следы формул. Здесь Джиан учился. Мало ли кто здесь учился! «Сидела бы ты дома!» — одернула она себя.

Она обогнула гору. Отсюда вид на реку Рели, на Бонг-Бусти, где его дом. Два часа пути до этой незнакомой ей части Калимпонга.

Он часто рассказывал ей о доблестных предках-воинах, но почему-то упорно молчал о семье и доме.

Саи миновала несколько церквей: свидетели Иеговы, адвентисты, святые последнего дня, баптисты, мормоны, пятидесятники. Старая англиканская церковь в самом центре города, американские все на окраине. Но денег у них больше, энергии тоже хоть отбавляй. Тактика гибкая, свойские ребята, прилипнут — не стряхнешь.

Но никто к ней не прилип. Церкви закрыты. Миссионеры пережидают опасные времена дома, отдыхают и набираются сил, чтобы с этими набранными новыми силами наброситься на измотанное передрягами население.

Далее мимо обработанных участков с посевами и посадками, мимо мелких домишек. От дороги ответвляются тропы, ветвятся в тропинки, виляющие по уступам. Ржавые жестяные кровли, нависшие над бездной клозеты, бамбуковые желоба для поливки, насосы с извивами труб. При солнце вся эта лоскутная неразбериха выглядит живо и даже привлекательно. Множество цветов. В Калимпонге все любят цветы. Но чуть только небо подернется облаками, и на первый план вылезает бедность. Хлынет дождь — все тонет в грязи. Обитатели не вылезают из тесных задымленных лачуг, туда же стремятся спрятаться крысы и змеи. Пьянство, ссоры, драки…

На Саи пахнуло землей и дымом от проходящей мимо женщины с ребенком.

— Не знаете, где живет Джиан?

Женщина указала на дом, напротив которого стояла Саи. Саи опешила.

Мелкое, косое и грязное строение. Стены из бетона весьма жалкого качества, плохо перемешанного, рябого. К углу прилепились изоляторы электропроводки, провода введены через окна, затянутые стальной штукатурной сеткой. Пованивает прохудившейся канализацией. У ржавой колючей проволоки забора кудахчут куры, орет петух. Вот он хозяйским взглядом смерил своих рабынь, выбрал жертву, накинулся на нее…

Верхний этаж дома недостроен, очевидно, не хватило средств. Торчит арматура, на концы прутьев которой насажены пустые пластиковые бутылки.