Никаких туристов из Калькутты, пахнущих нафталином, закутанных, как будто на Северный полюс собрались. Отдыхают спины игрушечных лошадок-пони. Пусто в отеле, никто не сидит под картиной Рериха, никто не заказывает жареной оленины из местных домашних коз.

Испуганные родители увезли испуганных детей, спасая чад своих из-под окровавленных кукрисвирепых партизан. Последней группе детишек в пансионе Св. Ксавьера поручили помочь на кухне. Повар исчез куда-то бесследно. Детишки обнаружили, что трудно и хлопотно перепиливать курицам шеи тупым ножом, гораздо легче открутить и оторвать эту глупую куриную башку. И вот в кухне парят и кружатся перья, носятся, хлопая крыльями и расплескивая кровь, обезглавленные курицы, гогочут перемазанные кровью юные экспериментаторы — некоторые, впрочем, позеленели, их тошнит. Слезы, сопли, рвотные массы, куриный помет… Ужаснувшийся преподаватель срывает со стены пожарный шланг, но воды нет.

Нет также газа, бензина, керосина. Пока есть дрова.

Воды нет и в «Мон ами».

— Что ж, собираем дождевую, — решает Лола. — В туалете по-маленькому не сливаем, «Санни фреш» против запаха.

И электричества нет. Подстанцию сожгли в знак протеста против арестов.

Холодильник замолчал, нужно срочно обработать все скоропортящееся. Большая готовка, а Кесанг выходная.

Снаружи дождь, скоро комендантский час. Запах приманил группу освободителей. Они влезли в дом через кухонное окошко.

— Почему дверь заперта, тетушка?

В доме полно ценных вещей, фамильных, наследственных…

— Чего вы хотите?

По тону Лолы чувствуется, что ей есть что терять.

— Мы календари продаем, тетушка, кассеты с умными речами. Все в поддержку движения.

Показная вежливость выглядит нелепой после их насильственного вторжения в дом, на фоне этого бандитского партизанского камуфляжа. Календари и кассеты пестрят пресловутыми, обагренными кровью кукри,омываемыми в водах Теесты.

— Не давай им ничего, — шипит Лола по-английски, надеясь, что ее не поймут. — Сунь им палец в рот, всю руку отхватят.

Они, однако, поняли. Они понимают ее английский, а вот она их непальского не понимает.

— Любое содействие движению помогает благородному делу.

— Для кого благородное, а для кого и не благородное.

— Ш-ш-ш, — урезонивает ее Нони. — Не надо так.

— Мы вам квитанцию выпишем, — уверяет милый молодой человек, не отрывая глаз от пищи. Его взгляд ласкают кишкообразные эссекские сардельки, оттаивающая салями, еще подернутая инеем.

— Не нужно, — отрезает Лола.

— Ш-ш-ш, — снова шипит Нони. — Дайте календарь.

— Только один, тетушка?

— Хорошо, дайте два.

— Вы знаете, как движение нуждается в деньгах.

Они покупают три календаря и две кассеты. Все?

— Мы у вас переночуем. Полиции в голову не придет искать нас здесь.

— Нет! — крикнула Лола.

— Хорошо, только без шума, — вздохнула Нони.

Перед тем как заснуть, парни подмели всю провизию.

Лола и Нони, стараясь не шуметь, подтащили к двери тяжеленный комод. Этиуслышали, заржали:

— Не бойтесь, бабули, не тронем. Старенькие вы для нас.

Все ночь сестры не смыкали глаз.

А что же Буду, их сторож?

Они ожидали, что он вот-вот подойдет со своим ружьем и прогонит этих.Но Буду не подошел.

— Я так и знала… Я всегда говорила… — шептала возмущенная Лола. — Эти непальцы… они все заодно.

— Может быть, этиего испугали, — возразила Нони.

— Ой, да брось ты! Скорее, этиего родня. Один из них его племянник. Надо было сразу им отказать, это все ты, все ты!..

— Да что толку отказывать? Как бы ты их выгнала? Только хуже было бы. Не будь наивной.

— Это ты наивная! Если не на все сто, то наполовину… Даже на три четверти. Балда!

— Вы, конечно, боитесь полиции, — ухмыльнулся один из них на следующее утро. — Ответственность за укрывательство! — Он погрозил сестрам пальцем. — Не бойтесь, мы на вас не донесем. А если вы донесете — мы вас достанем.

— Как?

— Увидите, тетушки.

Очень, очень спокойно и вежливо.

Уходя они прихватили рис и мыло, масло и консервированные помидоры, а вылезая, заметили то, чего не приметили в темноте предыдущим вечером. Прелестная лужаечка, продолженная уступами книзу. Столько места пропадает! Поджаренные летучие мыши, свисающие с проводов, подсказывают, что в мирное время сюда подводится электричество. Рынок рядом, асфальтовая дорога, школа и лавки — все в десяти минутах, а не в двух-трех часах, райская жизнь!

И однажды утром сестры, выглянув из окна, увидели сразу за своим огородом выскочившую за ночь развалюху. Незнакомые молодые люди невозмутимо рубили их бамбук и уносили его куда-то.

Они выбежали из дому.

— Это наша земля!

— Это не ваша земля. Это свободная земля.

— Это наша земля!

— Это незанятая земля.

— Мы заявим в полицию.

Они пожали плечами и продолжили трудовую деятельность.

Ничто не возникнет из ничего, даже Лоле ясно. Зародыш — старое недовольство, неотделимое от Калимпонга. Злые взгляды провожали ее на улице, неразборчивое утробное ворчание, еле слышное, и не придерешься. Ненавистью дышали разговоры в кантине Тапа, у Гомпу, у рыночных прилавков и лотков придорожных торговцев.

Владельцы злых языков знали наперечет нескольких местных богатеев, но для Лолы и Нони все они были на одно лицо.

Да сестры и не стремились разглядеть эти лица — не для чего было. Чего ж тут странного, люди всегда ненавидят тех, кому завидуют, а им, конечно же, завидовали. Но иной раз кому-то не везет, кто-то оказывается в неподходящем месте в самый неподходящий момент. Так гладко все текло, год за годом: Троллоп, Би-би-си, веселое Рождество — и вдруг все, что они считали единственно правильным, оказалось неверным.

Да как это можно?! Покупать ветчину в жестянках с красивыми этикетками, жить в просторном доме и сидеть вечером перед электрическим обогревателем, пусть даже и искрящим да потрескивающим. Да разве ж это можно? В Лондон они летают! И привозят оттуда вишню с бренди в шоколаде коробками. И вот богатство, которое защищало их, стало весьма опасной для жизни штуковиной. Злость и зависть материализовались в ружья и лозунги на стенах, Лоле и Нони выпало несчастье платить долги, накопившиеся за многие десятилетия.

Лола отправилась к Прадхану, главарю калимпонгского крыла повстанцев.

Прадхан:

— Мне надо где-то размещать людей!

Пухлый плюшевый мишка-пират, завешенный бородой и банданой, с золотыми кольцами в ушах, «отщепенец освободительного движения», отступник — так его окрестили газеты. Непредсказуемый, резкий, не любитель переговоров, правящий своими приверженцами как средневековый феодал. Говорили, что Гисенг, лидер Даржилингского крыла, люди которого засели в клубе Джимхана, более склонен к политиканству. В «Индиан экспресс» появились какие-то данные из его биографии. Родился на чайной плантации Манжу… детство, обучение, образование… Восьмой стрелковый полк гурка, участие в боевых действиях в Нагаленде… актер, автор стихов и прозы (пятьдесят две книги! — возможно ли?), боксер наилегчайшего веса — это другое дело… член союза…

За Прадханом маячил какой-то солдат с деревянным ружьем. Лола восприняла его как брата Буду с ружьем Буду.

— Моя земля… рядом с дорогой…

Лола надела вдовий наряд, который был на ней в день электрической кремации Джойдипа. Говорила она на ломаном английском, притворяясь, что не знает его, чтобы не показать, что непальского она не знает вовсе.

Дом Прадхана находился в районе Калимпонга, который Лола никогда до этого не посещала. Вдоль стены, в расколотом вдоль и заполненном землей стволе бамбука растут всякие пустынные суккуленты, колючие кактусы. Они же и в многочисленных жестянках, черепках и пластиковых коробках. В комнате полно мужчин, стоящих и сидящих на складных стульях, как в приемной врача. Чувствуется, что она им мешает, она их раздражает, что они от нее хотят избавиться. Перед Лолой какой-то торгаш марвари, желающий провезти свой товар: молитвенные лампы и иную религиозную дрянь. Интересно, что всякими тибетскими колокольчиками, лампами, шмотками торгуют исключительно марвари.