— Джаи Горка!

В толпе он разглядел знакомые лица товарищей по колледжу, которых не видел с начала своего романа с Саи, — Падам, Джунги, Дава, Дилип.

— Чанг, Бханг, Сова, Осел! — окликнул он друзей, пользуясь привычными студенческими кличками.

— Слава Освободительной армии Горка! — кричали они.

Джиана, конечно, никто не заметил и не услыхал. Толпа слилась в единый организм и двигалась слитной массой, вопила единой глоткой и прислушивалась к чему-то иному, не к его одинокому голосу. Джиан двинулся вдоль ряда купцов Марвари, сидящих на белых матрасиках вдоль улицы;

мимо лотков торговцев антиквариатом, тангхана которых становились все древнее и ценнее с каждым выхлопом проползавшего мимо автомобиля; мимо ювелиров Невари, мимо гомеопата Парси, мимо перепуганных глухих портных, воспринимающих вибрацию момента, но не улавливающих ее смысла. Безумная нищенка с жестянками на ушах, одетая с портновские ошметки, жарила на углях на обочине дохлую птицу, помахивая демонстрантам с видом королевы.

Двигаясь по рынку, Джиан ощутил, что история движется вместе с ним, потому что толпа вела себя как в документальном фильме о войне. Джиан невольно сполз на позицию зрителя-революционера. Его тут же вырвали из ностальгии, вернули в современность фигуры обеспокоенных лавочников, застывших перед своими берлогами, омытыми многими муссонами. Он выкрикнул что-то, и его голос слился с историей, показался ему значительным, весомым.

Джиан отвел взгляд от толпы, взглянул на холмы и горы. Можно ли изменить повседневность? Нужно ли ее менять? Были эти люди преданы идее или имели к ней лишь некоторое опосредованное отношение? Чистый ли огонь горел в их душах? Верили ли они в то, что провозглашали? Видели ли они себя со стороны, эти поклонники Брюса Ли в американских футболках, произведенных в Китае и доставленных через Катманду сюда, в Калимпонг?

Как часто хотел он занять очередь в американское или британское посольство! «Послушай, момо, — говорил он иной раз Саи, — давай уедем в Австралию». Улетай, гуд бай, прощай! Отряхнуть с ног прах истории, семейные обязательства, прилипшие к подошвам столетия.

Патриотизм — дешевая фальшивка, понял он вдруг, наевшись крикливым энтузиазмом колонны. Их вожди используют естественный молодой задор этих придурков в собственных неприглядных целях, хотят захватить власть в свои грязные руки, заменить собою нынешнюю министерскую шайку, чтобы самимторговать правительственными контрактами и огребать взятки, чтобы усадить на теплые местечки своихродственников, направить своихдетей в лучшие школы, подключить газ к своимкухням…

Но люди самозабвенно орали, и он снова засомневался. Вроде верили они в то, что кричали. Никакой циничности в интонациях. Они искренне возмущены царящей везде несправедливостью. Они миновали проулки, оставшиеся от времен, когда Калимпонг царил в торговле шерстью, прошли мимо бюро путешествий «Снежный барс», обтекли будку междугородного телефона, оставили позади закусочную «Ферразини Пионер», лавку шалей «Теплое сердце» двух сестер с Тибета, библиотеку комиксов, навес «Ремонт зонтов» с подвешенными вверх ногами мятыми поганками сломанных зонтиков. Подошли к участку полиции. Стражи порядка, обычно сплетничающие перед дверью, скрылись внутрь и заперлись.

Джиан вспомнил волнующие истории о миллионах демонстрантов, требующих ухода британцев. В этом было что-то захватывающее, славное, зажигательное. «Индия для индийцев! Нет налогам без самоуправления! Ни человека на войны! Ни рупии! Бритиш радж мурдабад!» Если нация однажды уже испытала такой подъем, возможны рецидивы.

Кто-то вскарабкался на скамью.

— Братья и сестры! В тысяча девятьсот сорок седьмом году британцы ушли, предоставили Индии независимость, позаботившись об исламском Пакистане, о кастах и племенах, не забыв ничего, дорогие братья и сестры…

…КРОМЕ НАС! Кроме индийских непальцев. Тогда, в тысяча девятьсот сорок седьмом году. Коммунистическая партия Индии требовала создания Горкастана, но ее требование отвергли. Мы работаем на чайных плантациях, носим на своих плечах тяжелые тюки, мы служим в армии. Но можем ли мы стать врачами и правительственными служащими, можем ли владеть чайными плантациями? Нет! Мы всего лишь слуги. Мы воевали за Британию двести лет. Мы дрались в Первую мировую войну, дрались в Восточной Африке, в Египте, в зоне Персидского залива. Нас перебрасывали туда, где мы им были нужнее. Мы воевали и во Вторую мировую войну. В Европе, в Сирии, в Персии, в Малайе и Бирме. Где были бы они без храбрости нашего народа? Мы все еще воюем за них. Потом, когда войска разделились, часть полков ушла в Англию, часть осталась. Теперь мы дрались за Индию. Мы верные и храбрые солдаты. Ни Англия, ни Индия никогда не имели повода усомниться в нашей преданности. В войне с Пакистаном мы дрались против наших собратьев по ту сторону границы. Наш дух рыдал, но мы Горка. Солдаты-гурки. И какова награда? Нас уважают?

Нет! На нас плюют!

Джиан вспомнил, как он больше года назад ездил в Калькутту ночным автобусом, надеясь получить работу в бетонной офисной коробке. Запомнился дрожащий поток света готовой издохнуть, предсмертно рычащей люминесцентной лампы.

Все там выглядело безнадежно. Проводящий собеседование выключил лампу. «Низкое напряжение», — объяснил он. «Хорошо, мы сообщим вам о результатах», — закончил он собеседование. Джиан сразу понял, что надеяться ему не на что.

— Мы составляем восемьдесят процентов населения, в округе девяносто чайных плантаций, но владеет ли хотя бы одной непалец?

— Нет!

— Могут наши дети выучиться в школе родному языку?

— Нет!

— Можем ли мы получить работу, если она уже обещана другому?

— Нет!

— В собственной стране, за которую мы проливали кровь, с нами обращаются как с рабами. Каждый день лесовозы вывозят древесину, проданную одними иностранцами другим иностранцам, чтобы набить карманы иностранцев. Каждый день из камней нашей Теесты в их городах строят дома. Мы работаем босиком в любую погоду, тощие, как щепки, а они жиреют в офисных креслах. Братья и сестры, мы должны бороться, должны завоевать право самим решать свою судьбу. Мы должны объединиться под знаменем Фронта национального освобождения Горка, GNLF. Мы построим больницы и школы. Мы обеспечим работой наших детей. Мы вернем достоинство нашим дочерям, таскающим тяжести и ломающим камень на дорогах. Мы защитим нашу родину. Мы родились здесь, здесь родились наши родители и родители наших родителей. Мы будем управлять нашими делами, пользуясь родным языком. И если потребуется, омоем наши обагренные кровью кукрив водах родной Теесты. Джаи Горка!

Оратор лихо взмахнул своим кукри,осторожно воткнул острие в подушечку большого пальца левой руки и задрал его вверх на всеобщее обозрение.

— Джаи Горка! Джаи Горка! Джаи Горка! — завопила толпа.

Их собственная кровь рвалась наружу, подстегнутая каплями, выдавленными из капилляров бравого вожака. Тридцать демонстрантов выступили вперед, тоже окровавили большие пальцы и собственною кровью намарали плакат с требованием независимости Горкаленда.

«Храбрые воины-гурка! — призывали листовки, наводнившие город. — Покиньте индийскую армию немедленно! Ибо, когда вы выйдете в отставку, вы, возможно, окажетесь здесь иностранцами».

GNLF обещал работу, сорокатысячную собственную армию, университеты и больницы.

Чанг, Бханг, Сова, Осел и множество их товарищей по оружию набились в бывшую армейскую кантину Тапа на Рингкингпонг-роуд. На бумажке нацарапано от руки: «Цыплята-бройлеры». К пустой нефтяной бочке прилажен бильярд; две старые кривоногие развалины, ветераны Восьмого пехотного полка гурка, толкутся вокруг. Облака заползают в кантину и трутся о колени солдат. Горы льнут к городу.

Вечереет и холодает. Джиан, кричавший вместе с демонстрантами иной раз для забавы, иной раз и всерьез, подогрелся алкоголем и заразился общим настроением. Он рассказывает о своих предках солдатах.