— Когда меня в дом взяли, старые слуги рассказывали, что смерть вашей бабушки сделала вашего дедушку жестоким. Она добрая была, никогда никого не ругала, на слуг не кричала. Ох как он ее любил! Аж сердце замирало, коль глянуть-поглядеть.

— Да ну?

— Да, так говорили. Хотя говорили тоже, что он это скрывал.

— А может, он ее и не любил вовсе.

— Да как у вас язык повернулся, злая девчонка! Конечно любил!

— А откуда слуги узнали, если он это скрывал?

Повар призадумался, вспомнил свою жену.

— Да, никто не знал. Но в те дни люди не были болтунами. Есть много способов проявить любовь, не так, как в кино показывают. А вы, нынешние, только кино и знаете. Вы еще глупая девчонка, Саи. Самая большая любовь всегда внутри.

— Ты говоришь, как тебе удобно.

Повар еще немножко подумал.

— Да, так оно и есть. И это вернее всего.

— Так любил или не любил?

Повар и Саи сидели на ступенях лестницы, ведущей в сад, выбирали насекомых из шерсти Шамки. Час покоя и отдохновения. Большие пузатые клещи подыхали покладисто, почти добровольно. Мелкие цеплялись за жизнь. Сброшенные на камень, они вжимались в выщербинки, а после удара старались удрать.

— Стой, не уйдешь! — гонялась за ними Саи. — Будешь знать, как кусать нашу Шамку!

Пытались их топить, но и тонуть эти твари не хотели. Вскарабкивались друг другу на спины, выбирались на стенки сосуда. Саи сливала их в горшок туалета, смывала, но они выплывали из водоворота и кружились по воде, выбирались по стенкам унитаза.

Глаза повара вдруг вспыхнули огнем воспоминания.

— Да, да! Нет-нет, не нравилась она ему. Она сошла с ума!

— Да брось ты!

— Да, да, говорили, что она сошла с ума.

— А кто она была? Откуда?

— Я имя забыл. Отец у нее богатый был, семья выше вашего дедушки. Каста не высокая, но верхняя ветвь, уважаемая. Очень деликатного была сложения, пальчики, там, носик, ушки… кожа светлая, как молоко. За иностранку можно было принять. Женились они в пределах пятнадцати семейств, но для дедушки вашего сделали исключение, ради службы. Только, вот беда, больше я ничего не помню.

— Кто была моя бабушка? — ошарашила Саи деда неожиданным вопросом. Дед, как всегда, неподвижно восседал над шахматной доской. — Из какой семьи?

— Ты видишь, что я занят? — проворчал он, не поднимая взгляда от доски. Потом встал и сошел в сад. Над папоротником гонялись одна за другой белки-летяги, горы ввинчивались в небо, как рога антилопы. Он вернулся к доске, сделал ход — как будто старый ход в старой игре.

Ему не хотелось о ней вспоминать, но образ в памяти почему-то оказался мягким и нежным.

Семейство Пател жаждало отправить сына в Англию, но денег не хватало, как ни напрягался отец. Пришлось обратиться к ростовщикам. Оценивающие взгляды сонных крокодилов — десять тысяч рупий под двадцать два процента.

Все равно мало. Выход — богатая невеста.

Джему — первый парень округи, которому светит обучение в английском университете. Выбирай на здоровье! Отец руководствовался здравыми балансовыми соображениями: некрасивая — больше денег; кожа бледная — меньше денег. Темнокожая уродина из богатой семьи — к такому идеалу стремился Пател-старший.

На противоположной окраине Пифита, возле казарм английской армии, жил-поживал толстенький коротышка с носорожьим носом, дела которого шли в гору; ротанговая тросточка бодренько играла в руке, а в гардеробной изящного палаццо- хавелине было недостатка в изящных одеяниях. Звали этого господина Боманбхаи Пател. Отец Боманбхаи в нужный момент оказал услугу нужной стороне в конфликте между Англией и Геквадами и был вознагражден подрядом на поставки корма для лошадей армии Ее Величества. Впоследствии отец расширил диапазон поставок, а находчивый сын обогатил снабженческий бизнес мероприятиями по культурному обмену с населением. Он предлагал военнослужащим подпольный доступ к особам женского пола вне расположения части. Предоставив воинам возможность излить избытки свой мужественности, предприятие Боманбхаи возвращало их в казармы опутанными длинными черными волосами и Пахнущими так, как пахнут кролики после случки.

Жизнь семейства Боманбхаи ограждалась от соблазнов надежными стенами его хавели,украшенными табличкой с надписью: «Боманбхаи Пател, поставщик армии Ее Величества, финансист, торговец». Жизнь семейства отличалась чистотою нравов, строгость пурдаповышала авторитет поставщика Ее Величества. Наряду с тщательно продуманными операциями по приращению доходов и управлению состоянием, Боманбхаи потакал своим мелким капризам и в качестве домашнего питомца держал ящера-панголина, ощущая склонность к созданиям с заметными носами. Дом он украсил цветными витражами, так что дети могли играть в переливчатом освещении, наблюдая, как их физиономии и одежда становятся желтыми, розовыми или наполовину оранжевыми, наполовину зелеными.

У ворот хавелиторчали китайцы-разносчики, ожидая, пока женщины семейства оценят взятые для просмотра шелка и кружева. Фонд приданого дочерей пополнялся драгоценностями, купленными у ювелиров и у обанкротившихся раджей. Уши жены Боманбхаи украшали столь тяжелые южноафриканские бриллианты, что однажды одна из сережек прорвала мочку и, сопровождаемая каплей крови, рухнула в емкость со срикханд.

Зенита славы Боманбхаи достиг, когда он, родившийся в семье жалкого лавочника, стал богаче любого брамина города и нанял себе повара-брамина, столь жесткого в соблюдении правил чистоты, что, даже если кто-либо произнес бы в кухне слово «инду» — яйцо, пришлось бы перемыть всю посуду, а пищу выкинуть.

Однажды Боманбхаи посетила группа возбужденно жестикулирующих господ, сообщивших ему о местном таланте и его предстоящем отъезде в Англию. Боманбхаи принял информацию к сведению и вернулся к венецианскому кубку с английским бренди, разбавленным индийской водой.

Пределы амбиций отодвигаются по мере достижения целей. Повар-брамин, конечно, весьма неплохо, но существует еще и большой мир, щелочки в который открываются не каждый день. Через неделю Боманбхаи погрузился в свое ландо, запряженное двумя белыми кобылами, проехал мимо Английского клуба на Торнтон-роуд, членом которого он не мог стать ни за какие деньги, и направился на другой конец города, чтобы поразить однофамильца предложением руки своей дочери, красавицы Белы, проводившей дни в обществе сестриц и соревнующейся с ними в жалобах на скуку смертную.

Свадебное пиршество продолжалось неделю, поражало роскошью и изобилием. Боманбхаи сгибался перед гостями со скромным намастеи предложением пить да кушать на здоровье. Каждый видел, что скромность хозяина фальшива, стало быть, тем выше ей цена. Невеста представляла собою рождественскую елочку, увешанную сверкающими драгоценностями, под тяжестью которых едва могла передвигаться. В приданое кроме наличности вошли золото, изумруды из Венесуэлы, рубины из Бирмы, необработанные алмазы кундун,золотые часы на золотой цепи, шерсть на костюм молодому мужу для поездки в Англию и конверт с билетом на пароход «Стратнейвер», рейс из Бомбея в Ливерпуль.

Женитьба сопряжена с изменением имени невесты на выбранное семьей мужа, и Бела превратилась в Ними Пател.

Джемубхаи, разгоряченный свадебными возлияниями и мыслями о билете на пароход, решительно протянул руку к жениному сари, обремененному золотом и камнями — в точности как советовали ему ненамного старшие его дядья.

Он даже слегка удивился, обнаружив под всяческой мишурой человеческое лицо. Еще больше он удивился, увидев на округлившихся от ужаса глазах четырнадцатилетней жены слезы и услышав всхлипывания и шепот:

— Пощади!

Страх ее оказался заразительным.

— Не плачь, не плачь, — бормотал Джемубхаи, стараясь восстановить порушенный порядок ее наряда. — Да я даже и не смотрю, успокойся.