— Алек…

— Ммм? — промычал он где-то у ее уха.

— Ты знаешь, мы не одни в гостинице, — прошептала Гвин, обдавая его висок влажным дыханием.

— Знаю.

Он отогнул высокий ворот ее свитера и принялся целовать шею — длинную, белую, душистую.

— И, чтобы внести ясность, это ты начал.

— Я начал, я…

Гвин отстранилась, удерживая его руками за шею. В ее глазах плясал вопрос.

— Зачем?

Короткий вопрос хлестнул его, требуя ответа. Алек попытался отогнать его, понимая, что, если он начнет отвечать, вся прелесть момента уйдет.

— Хочешь логики?

— Нет. — Уголки ее рта лукаво взлетели вверх. — Я думаю, вполне очевидно, чего я хочу.

Его улыбка получилась какой-то дрожащей.

— Но как же… ведь ты сама сказала, что… передумала?

— Это была откровенная ложь, — заявила Гвин, пожимая плечами. Потом нежно провела по его щеке костяшками пальцев и добавила: — Но мне любопытно знать, что происходит в твоей ученой голове.

Алек дотронулся пальцем до ее набухших от поцелуев губ. Перед ним была женщина, не ребенок, не сестра и даже уже не друг. Он не мог отрицать этого. Она влекла его как женщина. Но что он мог сделать?

— А если ты поймешь, что происходит в моей голове, это что-то изменит?

— Не знаю. Может быть, что-то изменится.

Алек с огромным усилием отстранился от нее. Ощущение пустоты мгновенно отозвалось в сердце ноющей болью.

— Не уверен в этом, — со вздохом сказал он и отвернулся. — Хотеть тебя — этого мало.

— А ты хочешь меня? — спросила она.

Он не смотрел на нее, но почувствовал в ее интонации улыбку.

— О, Гвин… — Он покачал головой. — Я жажду тебя.

Алек не мог заставить себя посмотреть ей в лицо, не знал, что делать, что сказать. А она, подойдя ближе, остановилась перед ним, скрестив на груди руки.

— Но?..

Интонация была обвиняющей. Вполне заслуженно. Алек обхватил ладонью щеку, как высеченный из мрамора мыслитель.

— Вот именно. Но.

Он увидел, как напряглось ее лицо. Сейчас будет взрыв, понял он.

— Мы взрослые, Алек…

— И все равно не должны этого делать, — сказал он, споря скорее с собой, чем с ней. — Я слишком дорожу нашими отношениями, чтобы обращаться с тобой подобным образом.

— Каким таким образом? — с вызовом спросила Гвин, но, увидев его сдвинутые брови, чуть-чуть понизила голос: — Ведь мы оба понимаем, что это временно…

Последнее слово больно хлестнуло его.

— И тебя это устраивает?

Теперь Гвин сделала шаг назад. Вот сейчас, подумал он, ожидая атаки.

— Не понимаю тебя, Алек. В этот раз начал ты. Клянусь небесами, ты начал это. Если тебя не устраивают подобные отношения, зачем было начинать?

Он не ответил. Гвин резко повернулась и направилась к двери.

— Разбирайся сам с этой елкой, — бросила она через плечо. — Я пошла в конюшню. — Потом повернулась и добавила: — Может быть, к тому времени, когда я вернусь с прогулки, ты наконец поймешь, что происходит между нами. И чего хочешь. Хорошо?

Минуту спустя дверь за ней захлопнулась с таким грохотом, что звякнули оконные стекла.

Верба удивленно фыркнула, когда Гвин пустила ее в галоп, потом с веселым ржанием поскакала вперед. Сырой ветер, дующий с озера Уиннисквэм, обжигал лицо и затруднял дыхание. Гвин ехала вдоль берега, почти не замечая тяжелых облаков, которые уже наполовину закрыли горы на севере. Холодные злые слезы застилали ей глаза.

Окрестности этого озера были плохо знакомы Гвин, и она понимала, что безрассудно с ее стороны гнать лошадь по неровной каменистой местности. Но Верба скакала уверенно, мощно, а Гвин чувствовала, что ей просто необходимо сделать что-нибудь безрассудное. Чтобы хотя бы на время забыть обо всем, кроме ритмичного стука копыт по мерзлой земле.

Черт с ним, черт с ним, черт с ним! Этот парень сначала доводит ее до кипящего состояния, а потом делает два шага назад! Что за проблемы у него? Она еще ни разу не слышала, чтобы мужчина отказался от короткого, ни к чему не обязывающего его романа ради… Ради чего?

Она пустила лошадь шагом, а потом совсем остановила, давая ей и себе возможность перевести дыхание.

Так, значит, все дело в этом. Ради чего? Что еще она в состоянии предложить Алеку Уэйнрайту кроме нескольких улыбок и, может быть, приятного времени в постели? Ведь она, по ее собственному признанию, ветрена, легкомысленна и импульсивна. Тогда как Алек такой постоянный, спокойный, прозаичный. И это ей нравилось в нем. Она любила его за это. Доверяла ему. Что бы она ни делала, он всегда поддерживал ее. Даже не одобряя намерения вернуться в Нью-Йорк, он был готов помочь ей, потому что она этого хотела.

Она вспомнила тех сопляков, с которыми встречалась раньше, тех неудачников, которые говорили только о своих проблемах. В одном мизинце Алека было больше доброты и благородства, чем в них всех вместе взятых. Гвин хорошо представляла, сколько терпения и самопожертвования требовалось для того, чтобы быть учителем.

Или чтобы иметь дело с ней.

Но он не любит ее. Да, его влечет к ней, но это не любовь. И как бы ни тяжело было признавать это, он прав. Короткий роман не устроит их обоих. А все остальное не подлежит обсуждению.

Сквозь набегающие на глаза слезы Гвин осмотрела горизонт. Рябь волн на синевато-серой поверхности воды, таинственные горы, укутанные ватой облаков. Здесь, в заповеднике ее детства, нет ни воя сирен, ни грохота подземки, ни преступности, ни грязи. Но нет и шанса сделать карьеру, обрести себя. И, видимо, нет шанса на любовь.

Гвин вдохнула сырой воздух и встряхнула головой. Мэгги права — она не может иметь все. Надо либо уезжать, либо оставаться. И решение принимать ей.

Она подумала о нерешительности Алека, об упрямстве Поппи, о череде скучных однообразных дней. Ничего не изменилось.

Ей нечего здесь делать.

Все. Решение принято. Или подтверждено, если точнее. Она возьмет у Алека деньги и уедет. И на этот раз она добьется успеха.

Наряжать елку после того, что случилось, Алек не мог. Поэтому он занялся другим делом — пошел колоть дрова для камина. В надежде, что физическая работа принесет ему хотя бы временное облегчение. Не вышло: мысли о Гвин не покидали его. Ну почему он никак не может решить, что с ней делать? Любая проблема имеет решение. Именно на этом он строил свою жизнь. Серьезные или мелкие, проблемы всегда подчинялись ему, надо только приложить волю и разум.

Только не сейчас. Господи, скорее бы закончились праздники, скорее бы Гвин уехала! Если она будет далеко, аромат кожи, пластика ее движений, интонации ее голоса не будут так его возбуждать. Хотя, чтобы возбудиться, ему достаточно одной мысли о ней.

Почему все зашло так далеко? Как он допустил это, почему потерял осторожность? Как, черт возьми, — он расколол полено с такой силой, что половинка отлетела ярда на три, — его угораздило влюбиться? В Гвин?

На заднем крыльце появилась Мэгги. Из-под серой шерстяной кофты, накинутой на плечи, выглядывал кухонный фартук.

— А я думала, вы с Гвин елку наряжаете.

— Нет, — выдохнул он, с размаху опуская топор на полено.

— Вижу. Только не могу понять почему.

Алек был не в настроении обсуждать этот вопрос.

— Вот что я вам скажу, Мэгги. — От очередного удара топора половинки полена снова отскочили далеко в сторону. — Это не ваша забота.

Ее смех заставил Алека обернуться.

— Еще чего скажешь! Двадцать лет вы с Гвин были моей заботой. Думаешь, я перестану заботиться о вас только из-за того, что вы с ней никак не можете понять, что вам обоим нужно?

Мудрость подсказала Алеку, что не стоит заглатывать наживку, и он промолчал. Мэгги сразу поняла его намек.

— Послушай, Алек, я там занялась стряпней. Ты не мог бы отвезти девочек к Бакстерам на бридж? Они сказали, что Эд привезет их обратно после ужина.

Ничто не могло удержать сестер-близнецов от их еженедельной партии в бридж, разве что взрыв атомной бомбы. Но поскольку срок водительских прав истек у них обеих, кому-то приходилось отвозить их и привозить обратно.