— Уважаемые дамы, — тихо сказал он, — вы не могли бы оставить нас вдвоем?
После краткого обмена многозначительными взглядами все три пожилые женщины вышли из кухни. Но Мэгги все же успела сказать Гвин:
— Если мы тебе понадобимся, позови. Мы будем в вестибюле.
Алек подождал, пока за ними закроется дверь, потом пододвинул стул и сел на него верхом.
— Я принес тебе текст пьесы, — сказал он, протягивая ей листы. — У тебя ведь, наверное, нет его под рукой.
— Спасибо, — пробормотала Гвин.
— Гвин… — Алек встал и посмотрел в окно, затем снова перевел взгляд на Гвин. Та опустила глаза и сцепила руки на коленях, чувствуя себя наказанным ребенком. — Гвин, — повторил он. — Посмотри на меня. — Она бросила на него косой взгляд из-под ресниц. — Пока эти три ведьмы не содрали с меня шкуру живьем, объясни, пожалуйста, в чем дело.
У нее снова задрожали губы. Если она откроет рот, слезы опять потекут ручьем. Надо что-то придумать, какое-то оправдание. Что-нибудь, чтобы скрыть правду…
— Ладно, — сказал Алек, — попробую сам догадаться. Это имеет отношение к моему предложению дать тебе денег для поездки в Нью-Йорк? — Она кивнула. Алек вздохнул. — Тогда объясни мне, пожалуйста, почему ты так расстроена? Я думал, это то, что…
— То, что я хотела, — перебила она его резким дрожащим голосом. — Да, это так.
— Так ты передумала уезжать?
— Нет… Не передумала. Дело не в этом…
Она пожала плечами, делая вид, что что-то не договаривает. Гвин и в самом деле кое-что не договаривала. Но вряд ли Алек догадается что. Ему и не надо догадываться.
— Ага, я понял.
— Понял?
— Ты это из-за гордости? Переживаешь, что не смогла заработать эти деньги сама?
Вполне подходящее объяснение.
— Немного, — пробормотала она.
— Но это же глупо, — сказал он и снова сел, скрестив на груди руки. — Какая тебе разница, откуда взялись деньги? Ты сама сказала, что тебе нужна моя поддержка. Поэтому я и решил дать тебе самое ощутимое доказательство того, что готов тебя поддержать. Я не смогу вынести, если ты будешь страдать здесь, не имея возможности заниматься тем, чем хочешь. И потом, эти деньги все равно лежат у меня без пользы…
— Не надо, Алек. Достаточно.
Она встала и подошла к столу, на котором Мэгги приготовила продукты для теста. Сливочное масло, сахар, ваниль, яйца, мука. И натертый шоколад. Значит, экономка будет печь то самое печенье. Гвин мгновенно вспомнила о том таком коротком поцелуе много лет назад. И о совсем недавних объятиях. Она с усилием повернулась лицом к Алеку и скрестила руки на груди.
— Не надо выплескивать на меня все твое благородство сразу. Я такой ноши не вынесу.
— Отлично, — сказал Алек, хлопнув ладонью по столу, — будем считать, что вопрос улажен. — Повернув голову к двери, он крикнул: — Вы слышите, леди? Вопрос улажен!
По ту сторону двери раздался шорох, потом наступила тишина.
Алек широко улыбнулся, но спустя мгновение его улыбка растаяла. Он встал и приблизился к ней. Гвин задрожала и шагнула в его объятия, как потрепанный в бурях корабль в тихую гавань. Не то вздох, не стон сорвался с ее губ. Хочу, хочу, хочу, стучало в ее мозгу, в сердце, пульсировало сладкой ноющей болью между ног. Она вдыхала его запах, прижимаясь к нему щекой, ладонями, грудями.
Теплая и сильная рука коснулась ее подбородка и замерла перед тем, как с терзающей нежностью погладить ее по щеке. Желание нарастало, становясь все полнее, мучительнее, нестерпимее. Гвин почти не могла дышать.
— Послушай, Сверчок… — Она чувствовала его дыхание. Ей достаточно было бы привстать на цыпочки, чтобы коснуться кончиком языка его гладковыбритого подбородка, нежно сжать его зубами, дотянуться до его губ. Огонь полыхал, поднимаясь все выше… — Надеюсь, что мои инвестиции не пропадут зря, слышишь? — Эти глаза!.. Гвин не могла понять, что скрывается в них. Но она хотела оказаться там, внутри его души, так же как хотела принять его в свою душу и в свое тело. — Если уж ты решила стать актрисой, то должна стать лучшей актрисой на свете, слышишь?
А затем он выпустил ее. И она осталась стоять, сотрясаемая толпой потерявших ориентацию импульсов, словно оборванный высоковольтный провод.
— Пойду закончу наряжать елку, — сказал Алек, направляясь к двери.
Когда Гвин восстановила способность управлять своим телом, она была готова убить его.
Взрослый мужчина не должен дрожать после того, как по-дружески обнял женщину. Во всяком случае, так всегда казалось Алеку. Он молча поднял с пола электрическую гирлянду и распутал ее — дрожащими руками — потом заменил разбитые лампочки, забрался на стремянку и начал обвивать гирляндой елку.
— Как тебе это удалось? — услышал он раздраженный голос Гвин. — Я возилась с этой штукой целый час и только сильнее запутала ее.
Алек бросил на нее короткий и, как он надеялся, уверенный взгляд.
— Ничего сложного. — Он подмигнул ей со стремянки. — Просто надо иметь сноровку, вот и все.
Гвин покраснела. Она покраснела! Они знают друг друга двадцать лет, а она краснеет, от того что он подмигнул ей! Алек отвернулся к елке, продолжая развешивать гирлянду. Прикасаться к ней — невыносимо, не прикасаться — еще более невыносимо. Он все еще чувствовал на себе отпечаток ее хрупкого тела, ее теплое дыхание. Он мог поцеловать Гвин, это было бы так легко и так чудесно. Но это было бы ошибкой.
У него были другие женщины, еще до Сары. Не очень много, но достаточно для того, чтобы сравнивать. Основываясь на этом ограниченном, но тщательно проанализированном опыте, он мог сделать два вывода: ни одна женщина так не трепетала в его объятиях и ни одной женщине не удавалось заставить его настолько забыться.
— Подай мне вторую гирлянду, пожалуйста.
Алек протянул руку, упругая масса проводов легла на его ладонь. Он украдкой поглядывал на Гвин сверху вниз: она выкладывала на стойку — не слишком аккуратно — коробки со стеклянными елочными игрушками. Нахмуренные брови, поджатые губы. Ни разу не улыбнулась после того, как они ушли из кухни. Да, она краснела. Но не улыбалась. А он так любит, когда она улыбается.
Гнетущая тишина в комнате парализовала его. Несколько секунд, а может быть, целую минуту Алек стоял не шевелясь. Потом, словно проснувшись, нетерпеливо швырнул наверх конец гирлянды. Наспех закрепив остальное на ветвях, он медленно и осторожно спустился с лестницы. И так же медленно подошел к Гвин.
Она стояла к нему спиной. Если бы не скрипнула половица, она бы не заметила его приближения. Гвин обернулась и прижала руку к груди. В ее огромных карих глазах промелькнула смесь удивления, надежды, смущения. Алек не дал ей времени для возражений и не дал времени себе, чтобы передумать, чтобы в сотый раз убедить себя, что это неразумно. Неправильно, опасно!
Еще до того, как их губы встретились, Гвин приоткрыла рот — впрочем, Алек не знал зачем, для приветствия или же для протеста. Негромкий стон вырвался из ее груди, окончательно подрывая способность Алека управлять собой. Он сжал в ладонях ее голову. Ежик коротко стриженных волос покалывал пальцы, неожиданно вызывая эротические ощущения.
Только один поцелуй, сказал Алек себе, всего лишь один, чтобы утолить голод. Как он ошибался!
Он хотел ее всю, хотел впитать ее вкус и запах. Его ладони ныли от желания дотронуться до ее грудей, погладить обнаженные бедра, живот, стройные длинные ноги. Гвин обхватила его за спину и скользнула руками ему под свитер, а он в ответ бесстыдно прижался к ее бедрам, не скрывая того, как возбужден. Желание пульсировало, разгораясь все сильнее.
Коробка с елочными украшениями упала на пол, но Алек лишь смутно услышал звон разбившегося стекла и не оторвался от горячих влажных губ, которые жадно прижимались к его губам. В этом поцелуе, в этом слиянии губ, соприкосновении языков не было ничего невинного.
Ему следовало уйти, убежать. Но вместо этого он приподнял Гвин и посадил ее на регистрационную стойку, а она сразу же обвила его ногами и еще крепче прижалась к нему. Еще одна коробка с игрушками шлепнулась на пол. Только одежда — да еще последние остатки благопристойности — сдерживали его.
