Они провели остаток дня фотографируя близлежащие рынки, где Ли едва не поддалась искушению купить красивое золотое колье. Старая торговка с золотым кольцом в носу и татуировкой на подбородке взвесила изделие на аптечных весах, умножила (на карманном калькуляторе) цену одного грамма на вес и заверила Ли, что цена вполне умеренная – всего полторы тысячи долларов. Это оказалось гораздо больше, чем она могла выделить на покупку.

– Какое счастье, что ты уговорил того красавца дать себя снять, – сказала она Халилу. С первого взгляда на бородатого торгаша на верблюжьем базаре Ли ощутила неодолимый зуд запечатлеть его на пленке. К сожалению, он не пошел ей навстречу. Тогда вперед выступил Халил и пробормотал несколько слов по-арабски. Монета сыграла свою роль, и сделка состоялась.

– Многие старики считают фотографию угрозой Божьему созданию.

– Если он действительно в это верит, как же тебе удалось его подкупить?

– Он считает денежный интерес уважительной причиной. Тогда это не считается нарушением. Но знаешь, Ли, вопреки сложившемуся мнению, в Абу-Даби далеко не все продается. Мы, арабы, тысячелетиями выживали только благодаря стойкой вере в Аллаха, упованиям на его милость, а также потому, что крепили семейные и родовые узы. Нефть, неузнаваемо преобразившая наш край, не изменила наши души. Мы помним, кто мы и что мы.

Ли потупила глаза.

– Я не хотела задеть твои чувства.

– А я не собирался читать нотации. Извини, просто мне поперек горла покровительственные реплики некоторых приезжих с Запада, которым нет никакого дела до этих мест – нужна только наша нефть. – Он сделал такое движение, словно хотел взять Ли за руку, но передумал. – Зато ты – образец дипломатии. Если бы чиновники из Госдепартамента США и главы нефтедобывающих компаний обладали хотя бы мизерной долей твоей осмотрительности, мир стал бы гораздо лучше. – Он посмотрел на нее в упор, и в его глазах вспыхнул откровенный мужской интерес. – Я уж не говорю – красивее.

Ли покраснела, но не от смущения.

– Спасибо. Очень мило с твоей стороны.

– Это сущая правда. Сегодня вечером после съемок хочу тебя кое-куда пригласить.

– И куда же?

– Как насчет того, чтобы покататься верхом?

– Сегодня? – Ли без энтузиазма поглядела в окно. Солнце желтело еще довольно высоко в небе.

– Вечером. Я выращиваю за городом арабских скакунов. С удовольствием покажу их тебе.

Выбраться за город из этого пекла? Весьма заманчиво!

– Ая с удовольствием посмотрю.

– Вот и отлично. – Он поднялся из мягкой глубины своего кресла и посмотрел на нее сверху вниз. – Заеду за тобой в семь. Это недалеко.

– Прекрасно. – Ли тоже встала.

Халил взял ее руку и старомодным жестом (ему это очень шло) поднес к губам. Легкое прикосновение черных усов обожгло ей кожу, но прежде чем она успела отдернуть руку, Халил отпустил ее и удалился. Ли оставалось лишь гадать, на что, собственно, она дала согласие.

Громадный, крытый брезентом грузовик без номерных знаков остановился на заднем дворе бывшей фабрики по производству матрасов на окраине Лос-Анджелеса. Шофер, плотно сбитый смуглый мужчина неопределенного возраста, обошел грузовик, откинул задний борт и исчез за углом. «Пассажиры» – человек пятьдесят – рассыпались по окрестностям, вооруженные кустарными картами местности, которыми их снабдили родственники. Мэтью выбрался последним. Несколько минут ушло на то, чтобы глаза привыкли к яркому солнечному свету. Они провели в крытом грузовике восемнадцать часов подряд.

Арест и близость смерти заставили его переосмыслить свою жизнь. И хотя он не пришел к окончательным выводам, с одним не поспоришь: чаще всего в его размышлениях фигурировала Ли. Мысли о ней. Страстное влечение. И любовь. Им вечно не хватало времени, чтобы получше узнать друг друга – спокойно, без посторонних влияний и помех, таких как ее студия, его сценарии, огромная разница в воспитании.

Первым, что он предпримет, если только переживет этот кошмар, будет поездка с Ли на какой-нибудь уединенный остров в тропиках, где они станут проводить дни в праздности, купаясь в солнечных лучах и насыщая друг друга сладкими, сочными плодами.

Плодами страсти.

Начиная свой пеший поход в Венецию, Мэтью широко улыбался – впервые за много месяцев.

Ясным прохладным вечером вдохновенный галоп в пустыне – незабываемое впечатление! Они словно очутились за миллионы миль от цивилизации, движущихся песков, утыканных нефтяными колодцами в радужных разводах, точно экзотические птицы, – их заключила в свои объятия вечность. Над головами, в бездонном небе, висела полная луна, заливая все вокруг бледным неземным светом. Понукая своего стройного серого арабского жеребца, Ли испытывала такой подъем духа и такую свободу, как никогда в жизни. Бок о бок с ней, сидя на великолепном черном скакуне, в желтовато-коричневых брюках для верховой езды, свободной белой рубашке и черных сапогах, Халил аль-Тахир производил фантастическое впечатление.

– Куда мы едем? – примерно через полчаса спросила Ли.

– В одно тихое место. Там – моя отдушина, моя связь с прошлым. Когда я испытываю потребность убежать от давки и суеты, я еду туда. Думаю, тебе понравится.

Вряд ли ей что-либо не понравится в этот вечер… Ли подарила своему спутнику улыбку.

И наконец она увидела. Внушительных размеров, черный с белым, шатер посреди пустыни.

– Как ты его нашел?

– Я могу усвоить западную манеру одеваться и этикет – и все же сохранить свои инстинкты бедуина.

Халил натянул поводья, остановил скакуна и ловко спрыгнул на землю.

– И слава Богу, – откликнулась Ли, вручая ему поводья. Ей тоже не составляло трудности слезть с лошади, но она не сопротивлялась, когда Халил обнял ее за талию и бережно опустил на землю.

– Правда?

– Правда. Это создает аромат тайны.

– Ты так думаешь?

– Определенно думаю. Мне с первого взгляда показалось, что в тебе есть нечто загадочное. За два месяца это ощущение только усилилось.

– Рад это слышать. – Халил откинул полог шатра и жестом пригласил ее войти. – Особенно если учесть, что мое чувство к тебе зародилось четырнадцать лет назад.

– Четырнадцать лет? – Ли замерла, осматривая внутреннее убранство шатра. Пол был устлан восточными ковриками и роскошными подушками с золотым и серебряным шитьем. Здесь же поражали воображение марокканские гобелены. – Но мы только два месяца как познакомились.

– Когда я учился в Оксфорде, мне попалась на глаза твоя фотография. Ты была в длинном белом платье с розовой атласной отделкой, с розовой лентой в волосах. Серьги из натурального жемчуга подчеркивали изящество твоих ушек.

– Это было на вручении наград Академии киноискусств. – Ли была поражена его памятью. Даже она сама не вспомнила бы о серьгах – первой драгоценности, подаренной ей отцом. – Кажется, мне было тринадцать.

– Двенадцать. Тогда-то я и полюбил тебя, Ли.

Слова повисли в воздухе, словно умоляя Ли протянуть руку и взять их. Все зависело только от нее. Она была вольна отринуть то, что он ей предлагал, и Халил – настоящий джентльмен – никогда больше не заговорил бы об этом. Или отдаться влечению, которое нарастало в ней с первого дня в Абу-Даби.

Ли заметила, что для человека, в жизни которого секс занимал не слишком большое место, она стала на удивление чувственной особой. Уж не Мэтью ли открыл потайную дверцу, отпуская на волю ее сокровенные желания?

– Не верится, что ты меня любишь, – вымолвила она. Ночь становилась холоднее. Халил опустился в углу на колени и зажег маленькую жаровню.

– Почему?

Он зажег также ладан в медной плошке. Ли знала местную традицию доставлять таким образом удовольствие гостям.

– Ты красива, умна, чувственна…

– Но ты же сказал, что полюбил меня еще девчонкой.

– Полюбил женщину, которую разглядел в глазах двенадцатилетней девочки.

– Я должна тебе кое-что сказать. Он улыбнулся.

– Можешь сказать это сидя? Или так и будешь всю ночь стоять на пороге, готовая при первом же прикосновении сорваться с места и убежать?