– Прекрасно. Если Мэтью здесь – персона нон-грата, то и я тоже. – Она начала убирать со стола. – Мне самой сообщить в отдел по связям с прессой о моем намерении отделиться – вместе с мужем – или ты возьмешь это на себя?

Джошуа понимал: Ли не решится выполнить свою угрозу, однако не посмел искушать судьбу. Упрямством чертова девчонка пошла в деда; если вынести за скобки эмоции, она слишком ценный работник, чтобы компания могла ее потерять.

– Ну ладно, – смилостивился он. – Пусть Сент-Джеймс остается. Пока делает для компании деньги.

Атмосфера стала чуть менее напряженной. Ли обошла вокруг стола и обняла отца.

– Не волнуйся, папа. Мэтью – лучшее приобретение компании «Бэрон» с тех пор, как ты после дедушкиной смерти взял руководство в свои руки.

При упоминании о его отце Джошуа мысленно усмехнулся. Уолтер Бэрон держал все и вся в ежовых рукавицах. Он как нечего делать раздавил бы Мэтью Сент-Джеймса – и даже не оглянулся. Именно этого хотелось сейчас ему самому, но он боялся потерять Ли. Поэтому принудил себя воздержаться от активных действий. До поры до времени.

А кроме того, утешал он себя, когда вернулся в свой кабинет и налил крепкого напитка, этот брак наверняка закончится так же, как и большинство голливудских браков, – разводом.

А если нет? Тогда он пойдет на все, чтобы вернуть дочь. С этой мыслью Джошуа плеснул себе еще скотча.

Ли в изнеможении рухнула в кресло и положила голову на руки. Она вышла из схватки победительницей и теперь испытывала потрясение от того, как близко она подошла к той черте, за которой пришлось бы выбирать между двумя самыми дорогими для нее мужчинами.

Она быстро закончила работу и поехала домой. Там ждала записка от Мэтью.

«Любимая, – было написано черными чернилами, – недавно звонила Тина. Она успешно продала тот дом в Топанга-Каньоне и, поскольку Корбет в Нью-Йорке, пригласила отпраздновать. Мы обедаем в Эль-Коло. Присоединяйся! Или – еще лучше – согрей постель. Буду дома к трем».

Всем сердцем любя мужа, тем не менее по прошествии шести дней постоянной близости Ли втайне обрадовалась возможности побыть одной. Она погуляла по берегу, перебирая в памяти минувшие годы.

У нее никогда не было друзей или подруг-ровесников: все время после уроков она проводила на студии, всюду сопровождая отца, дожидаясь в каком-нибудь уголке, с благоговением взирая на легионы звезд мировой величины, которые впархивали и выпархивали из его кабинета. В то время как другие девочки зачитывались мистериями Нэнси Дрю, Ли штудировала «Верайэти» и «Голливудский репортер».

Пока сверстницы увлекались эстрадными исполнителями, разучивали перед телевизором модные танцы, Ли усваивала подходящий тон для процедуры прослушивания. А когда все эти вечно хихикающие девицы часами торчали у «Наймана-Маркуса», примеряя одно платье за другим, выбирая поэффектнее для танцулек, она стояла у входа в кинотеатр в Вествуде, раздавая зрителям анкеты перед пробным просмотром.

Ее судьба тесно переплелась с судьбой компании. И Джошуа. Сколько трудностей они преодолели сообща, сколько побед одержали вместе!

Она любила отца. Но и Мэтью тоже.

К несчастью, их обоюдная антипатия была слишком сильна. Опустившись на теплый песок, Ли залюбовалась мириадами блесток на воде и от всей души пожелала, чтобы ее не так больно рвали на части.

Тысяча девятьсот семьдесят восьмой год выдался неспокойным. Женское движение стало своего рода паролем семидесятых (как движение за гражданские права – шестидесятых), однако к концу десятилетия нация вступила в полосу переоценки ценностей – своего рода затишья перед бурей. Как будто люди пожелали остановиться, перевести дух и попытаться осмыслить, как далеко они ушли и в каком направлении.

В Голливуде кассовый успех оставался определяющим фактором – особенно в связи с тем, что власть крупных кинокомпаний начала потихоньку убывать, переходя в руки нового поколения банкиров и инвесторов, гоняющихся за проектами, сулящими скорую отдачу. В городе циркулировали огромные деньги, поощряя новый выводок кинозвезд запрашивать – и получать – гонорары, которые Тайрон Пауэр с Нормой Ширер и представить не могли – даже в самых дерзновенных мечтах.

Неудивительно, что этот достигший невероятной высоты вал – культ денег – выплеснулся за пределы киностудий. На Родео Драйв, этом всемирно известном алтаре торговли, цены подскочили до стратосферы; разные мелочи, спутники современного быта, превратились в символы богатства – благодаря матронам из Беверли Хиллз, швыряющим тысячи кинодолларов за хлопчатобумажные полотенца из Египта, шелковые простыни, шиншилловые купальные халаты. Походы по магазинам из времяпрепровождения превратились в манию; нувориши лезли из кожи вон, чтобы переплюнуть роскошью старую гвардию.

Вошли в моду очки (с простыми стеклами для тех, у кого стопроцентное зрение) в легкой алюминиевой оправе с вкраплениями из бриллиантов и самоцветов. На витрине у Джорджо красовалась простая хлопчатобумажная майка стоимостью в шестьдесят пять долларов, с вышитой желтым и белым шелком надписью: «Умереть в окружении дорогих игрушек – значит победить!» Это изречение стало девизом эпохи.

Покупки были не единственной страстью. То было время повального увлечения наркотиками; секс также оставался на повестке дня, благодаря чему мельница слухов работала бесперебойно.

К ужасу Ли, в колонках светских сплетен в последнее время появилось несколько заметок, содержащих недвусмысленные намеки на безрассудное поведение ее сестры.

«Кто эта брызгающая слюной секс-бомба, которую на прошлой неделе уносила в закат «скорая»? Среди мотоциклистов – завсегдатаев ночных баров определенного пошиба – дамочка известна своей необузданностью».

В то майское утро, когда вышла эта заметка, Ли бросилась в клинику, куда поместили Мариссу.

– С этим пора кончать!

Ли схватила сестру за руку, украдкой выискивая следы от уколов и радуясь тому, что их нет.

Разъяренная Марисса повернулась лицом к стене.

– Не представляю, о чем ты говоришь. Небольшой несчастный случай, вот и все.

– Такова официальная версия. Но мы-то знаем правду. Марисса, тебя зверски избили – могли ведь и убить.

– Оставь этот мелодраматический тон.

– Какие уж тут мелодрамы? Девочка, да ты смотрелась в зеркало?

Врач «скорой помощи» предупредил Ли, что состояние Мариссы не так скверно, как кажется. Но, войдя в палату и увидев лицо сестры, Ли была ошеломлена. Вокруг обоих глаз багровели синяки; один глаз полностью заплыл. Щеки и челюсть – сплошь в кровоподтеках. И жуткий ряд аккуратных черных стежков через всю нижнюю губу.

Марисса уставилась на нее здоровым глазом.

– Не прикидывайся расстроенной. Мы обе знаем, что ты всегда завидовала моей красоте – тому, что на меня заглядывались мужчины. Конечно, теперь ты красивее!

– Map, я и не думала завидовать. Никогда. Я полюбила тебя с первого дня, когда мама и папа привезли тебя из роддома. И до сих пор люблю.

– Ты не способна любить. Никого. Между прочим, дорогая сестричка, присматривай хорошенько за мужем, а то потеряешь. Мэтью – не из тех, кто станет долго играть вторую скрипку и терпеть другого мужчину.

– В моей жизни нет другого мужчины.

– Да ну? – Марисса скривила губы в издевательской усмешке. – А драгоценный папочка?

– Мэтью понимает: мы с отцом вместе работаем – и ничего не имеет против, – не слишком убедительно возразила Ли. – С какой стати?

– В самом деле! – хмыкнула Марисса, включая принесенный Ли транзисторный приемник. В палату ворвались звуки песни «Остаться в живых». Ли подумала: а ведь большинство в этом городе, включая Джошуа, видят в картине «Субботняя лихорадка» всего лишь миленький пустячок…

Марисса нарушила ход ее мыслей.

– Кстати, о папочке. Полагаю, мне не приходится рассчитывать на посещение?

Как Ли боялась этого вопроса!

– Ты же знаешь, какой сегодня жаркий день для компании, – неловко объяснила она, стараясь не показать досаду и возмущение отцом за отказ навестить Мариссу. – Вечером вручение наград, потом банкет… – Ее голос становился все тише и постепенно сошел на нет. – Черт возьми, Марисса! Мне очень жаль.