Что касается Мэтью, то он боялся не иммиграционного контроля, а мексиканской полиции. Если есть ордер на его арест, он может загреметь обратно в подземелье – на многие годы.

– А полиция? Хесус пожал плечами.

– Полиция no problema. – Его небрежный тон лишний раз подтвердил существующее мнение о том, что некоторые полицейские помогали «койотам», то есть контрабандистам. Точно так же с ними сотрудничали и бандиты, промышлявшие в темноте: нападали и грабили тех, кто пытался перейти границу «без охраны». Идеальный рэкет.

Возле железного забора ждало не менее двухсот иммигрантов – главным образом мужчин, хотя изредка мелькали также женщины и дети. Они просто стояли и смотрели. Не один год. Мэтью, выросший в Южной Калифорнии, знал игру «догони, если сможешь», в которую перебежчики играли с пограничниками. Но сейчас, наблюдая за вооруженными до зубов мужчинами, ждущими наступления темноты, он понял: игра эта не так уж и безобидна.

Вот почему он не сообщил Корбету подробностей. Просто пообещал объяснить все по прибытии и попросил перевести Хесусу тысячу долларов. И чтобы Корбет никому не говорил о его звонке. Поскольку он сейчас – преступник в бегах, зачем вовлекать Корбета в опасную авантюру? Кроме того, существовала возможность, что из этого ничего не выйдет, – не стоит порождать у Ли напрасные надежды.

Медленно садилось солнце. Воздух Байи становился все прохладнее. Люди начали скапливаться у ворот в железной решетчатой ограде.

– Теперь уже скоро, – пообещал Хесус. – Скоро, гринго, ты будешь дома.

Мимо проехала полицейская машина, и Мэтью почувствовал себя как на линии огня. Желудок свело; ноздри защекотал сладковатый запах смерти – память о Вьетнаме.

Джошуа наблюдал за тем, как Марисса утешала бедного студента-компьютерщика, которого бросила девушка ради неотесанного, но зато с грудой мышц футболиста. Сюжет этой легкой эротической комедии закрутился вокруг молодой женщины – воспитательницы молодежного общежития. Хотя оператор расположился довольно далеко от места действия, камера ухитрялась показывать каждый квадратный дюйм Мариссиных прелестей.

Когда режиссер крикнул: «Стоп мотор!» – Джошуа не удивился, обнаружив, что у молодого человека запотели очки.

Марисса почувствовала присутствие отца, как только он появился на съемочной площадке. Она знала о его планах от режиссера, а предупрежден – значит вооружен. После пары таблеток валидола и нескольких глотков водки «Абсолют» из припрятанной в грим-уборной фляжки Марисса была готова к встрече на высшем уровне. В этот эпизод она вложила всю себя и теперь с довольной улыбкой подошла к Джошуа.

– Ну как тебе?

– Неплохо.

Марисса просияла. Это был чуть ли не высший комплимент, которым ее удостаивал отец.

– А ты думал, я превращу эту ленту в порнуху?

– Не первую в твоей жизни.

– Я просто хотела привлечь твое внимание.

– И тебе это удалось.

– Сам говорил: риск – благородное дело.

Он бросил на Мариссу удивленный взгляд. Надо же, она его цитирует!

– Под конец перешла на скороговорку. И слишком подавляла парня. Но все равно получилось лучше, чем я ожидал.

– Корбет говорит, меня ждет блестящее будущее в жанре лирической комедии.

– Корбет – твой менеджер, ему платят за то, чтобы он говорил такие вещи.

– Ты же сам назвал мою игру хорошей.

– Я назвал ее неплохой, что не совсем одно и то же.

Однако от Мариссы не укрылось его тщательно скрываемое восхищение. То, что он боролся с этим чувством, сделало ее победу еще более весомой.

– Мистер Бэрон? – Молодой ассистент режиссера страшно волновался: он не хотел влезать в разговор между главой компании и звездой. – Простите за беспокойство, сэр, но на проводе – ваша дочь. Можете поговорить здесь.

Глаза Джошуа вспыхнули, как огни ночного Лас-Вегаса. Повернувшись спиной к Мариссе и как будто забыв о ее существовании, он бросился к телефону, чтобы бурно приветствовать старшую дочь.

– Принцесса! Когда же ты приедешь? Без тебя все немило.

Черт, черт, черт! Марисса не могла припомнить другой такой случай, чтобы ей удалось полностью завладеть вниманием отца. И – о чудо! – они начали понимать друг друга. Пока эта сучка Ли все не испортила.

Она одиноко стояла в тени ветвей и, глядя, как Джошуа радуется каждому слову Ли, давилась злобой и ревностью.

Казалось, Абу-Даби был возведен на движущихся песках. Пыль проникала всюду. Носилась в воздухе по узким улочкам и аллеям; на рынке оседала на мясо и апельсины. Постройки от пыли стали цвета сурового полотна. Временами пыль и зной совсем выводили Ли из строя. Даже сейчас, после ванны, она ощущала во всех своих порах вездесущую пыль.

– В это время на следующей неделе ты будешь на пути в Калифорнию.

Она сидела с Халилом в холле отеля и пила обжигающий, сильно переслащенный чай. Через три дня будут снимать заключительные эпизоды «Арабских ночей». Но, как ни хотелось Ли удрать от удушающего зноя, у нее было такое чувство, словно она оставляет здесь частичку себя. Пыль, скученность, давка и даже вонь не мешали этому городу оставаться одним из самых восхитительных мест на земле.

– Знаешь, – задумчиво произнесла Ли, – иногда мне кажется, будто ты читаешь мои мысли.

Сколько раз за прошедшие два месяца было так, что стоило ей мысленно чего-нибудь пожелать, как всего через несколько минут Халил приносил ей это – словно по волшебству! Он всячески облегчал ее работу, вплоть до того, что его карманы всегда были набиты пиастрами, чтобы уплатить бакшиш – чаевые, или попросту взятку. Без этого здесь не обходилась ни одна сделка. Если не считать расстройства желудка – обычного для иностранцев в этой части земного шара, – съемки прошли исключительно гладко. Даже эпизоды в пустыне (ну подумаешь, верблюжьи плевки и пыльные бури!).

Халил улыбнулся.

– Как ни заманчиво объяснить это восточной магией, правда заключается в том, что твое лицо – открытая книга.

– Странно. Меня, наоборот, упрекали в скрытности.

– Просто они тебя не знали.

– А ты?

Их взгляды встретились.

– Я тебя знаю.

Странно, что он напоминает мне Мэтью, думала Ли, прислушиваясь к зарождающемуся в ней влечению – и сладкому, и мучительному.

– От скромности не умрешь, – пошутила она, делая вид, будто ее заинтересовал пожилой служитель в красной феске, время от времени подметавший пальмовой ветвью старинный персидский ковер.

Отель возвели на склоне горы, на широком искусственном карнизе. Он имел элегантный вид и напоминал архитектурные ансамбли колониального периода. Веерообразные окошки в потолке пропускали очищенный от примесей воздух; в блестящих кадках и корзинах кочевников росли раскидистые пальмы. Здесь была удобная мебель. В примыкающем кафе сидели кружком на полу, по-азиатски скрестив ноги, несколько мужчин – курили кальян и играли в карты. Еще одной приметой перемен была фигура полковника Сандерса в натуральную величину под полосатым красно-белым навесом, которая приглашала проголодавшихся прохожих отведать необычайно вкусных – пальчики оближешь – жареных цыплят по-кентуккски.

– Я знаю, что ты страдаешь, – продолжил разговор Халил. – Гораздо больше, чем хочешь показать.

– Никому не удается пройти по жизни без потерь.

Ли отвернулась и стала смотреть вдаль. С того места, где они сидели, за высоким решетчатым окном (решетка, как объяснил Халил, должна была защищать женщин от нескромных взоров) открывался великолепный вид на гавань, куда приходили суда со всех концов света, груженные яблоками из штата Вашингтон, голландской сгущенкой, китайскими тачками, корейскими покрышками. Рядом с верфью сгрудились у причала одномачтовые каботажные суда; грузчики перетаскивали разноцветные рулоны материи, сверкающие медь и золото, ковры и жемчуг.

– Как истинная американка ты, наверное, сейчас мысленно посылаешь меня куда подальше, – пошутил ее собеседник.

– Ты и впрямь меня знаешь.

– Не так, как хотелось бы.

Не успела Ли ответить, как Халил сменил тему разговора, предоставив ей гадать, действительно ли в его голосе прозвучали интимные нотки или ей почудилось.