— Так лучше? — шепотом спросил он, робко обнимая ее за талию.
— Да пожалуй, — ответила Флоренс, стараясь не стучать зубами. В спальне не было зябко, хотя вечер выдался более прохладный, чем она ожидала, когда наряжалась в легкое короткое платье Роуз. Ее дрожь была чистейшей реакцией на то, что она уже сделала. Что собиралась сделать.
Что они собирались сделать. Ведь ночное танго исполняется дуэтом. И она была убеждена, что Джекоб напуган не меньше ее. Конечно, это был не физический страх, ибо трудно представить, чтобы отважный Джекоб Тревельян испытывал боязнь перед чем-либо. Но чувствовалось, что он благоговеет перед ней.
— Я рискую прослыть неоригинальным, — неуверенно произнес он, подтверждая ее предположение, — но все, что я скажу сейчас, истинная правда. Ты еще красивее, чем была десять лет назад, хотя, как такое может быть, просто в голове не укладывается.
— Неужели в это так трудно поверить? — спросила Флоренс, едва не рассмеявшись над собой: она продолжала пререкаться с ним даже в постели. Протянув руку, она провела ладонью по его гладкой груди и тронула твердый сосок, решив, что с этой минуты она отбрасывает всякие условности и действует смело. Джекоб судорожно вздохнул, и она придвинулась ближе.
— Нет… Не трудно. У тебя особенный тип красоты. Ты с годами только хорошеешь.
Льстец! — хотела обругать его Флоренс, но он тоже придвинулся, причем занял такое положение, что невозможно было не заметить, какой эффект производит на него ее красота. Флоренс вздрогнула, словно к ней приложили раскаленный прут.
— А что я должна сказать тебе, Джекоб? — задала она вопрос, понимая, что сейчас ей как никогда следует проявить решительность. — Она прижалась к его возбужденной плоти. — Что за десять лет у тебя прибавилось мужских достоинств?
Джекоб самодовольно хохотнул и, крепко обхватив ее ногами, притянул к себе.
— Я был бы рад это услышать, Фло, даже если ты просто льстишь!
Флоренс тоже рассмеялась, наслаждаясь близостью его сильного разгоряченного тела, такого знакомого, родного. Словно она вернулась домой. Опять. Как тогда. То же ощущение, что и в первый раз.
Просунув руку ему под голову, она прильнула к его губам.
Ну почему, почему я так долго ждал? — молча вопрошал Джекоб, подчиняясь Флоренс. Если бы он вовремя предпринял соответствующие действия, они вновь были бы вместе гораздо раньше. А ведь все, что от него требовалось, это чуть-чуть поступиться гордостью.
Но теперь, родная, ты моя, думал он, целуя ее и лаская всем телом. Говоря ей, что она стала еще красивее, он догадывался, что Флоренс может заподозрить его в лести, и только молил Бога, чтобы она поверила в искренность его слов. Ведь он не лгал.
Она действительно стала прекраснее! Все, что его восхищало в ней прежде, теперь приводило в исступленный восторг. Блестящий ум, идеальная физическая форма. И именно на последней в настоящий момент были сосредоточены все его помыслы.
Флоренс похудела, отметил Джекоб, повторяя ладонями контуры ее фигуры и упиваясь ее вздохами и движениями. Он обожал ее полноватые девичьи округлости, но эта женская элегантная хрупкость просто сводила его с ума. Она словно специально отточила в себе все до непревзойденного совершенства, чтобы ей нельзя было противостоять. Роскошное гибкое тело, неповторимые черты, белокурые волосы. Необыкновенная, удивительная женщина. Женщина, которую он искал всю жизнь. Джекоб не смел вымолвить ни слова из опасения, что она вдруг исчезнет, как мираж, или сочтет сказанное им глупостью и вспомнит про свою ненависть. Целуя ее шею, он решил, что вообще не будет прибегать к помощи слов.
— Джекоб, — выдохнула Флоренс почти со страхом, когда его ладонь легла на ее шелковистый живот. Она беспокойно шевельнулась, и он догадался, что она нервничает, что в ней трепещет девичья стыдливость. К своему великому ужасу, осознал он и другое: даже на этой стадии близости еще существовала возможность вновь потерять ее. Он должен что-то предпринять. И немедленно.
— Джекоб. Пож…
Он заглушил ее просьбу настойчивым поцелуем. Если она и собиралась выразить протест, ее податливые губы об этом тут же позабыли. Продолжая целовать ее, он стал смелыми ласками утверждать свою победу.
Его рука, дотоле неподвижно лежавшая на ее животе, медленно поползла вниз, и пальцы с любовью затеребили нежную плоть.
Все как тогда, в блаженном полузабытьи думала Флоренс. Этот день, этот вечер, эта комната были не пустым воображением, но она будто вновь переживала счастливые мгновения десятилетней давности.
Джекоб в юности был внимательным любовником, стремился прежде доставить удовлетворение партнерше, и эта джентльменская привычка не оставила его с годами. Флоренс знала, что достигнет оргазма раньше него. И не один раз. Несколько. Много. Больше, чем, наверное, сумеет вынести, прежде чем он овладеет ею по-настоящему.
Она попыталась возражать, но его беспощадные губы и умелые пальцы вознесли ее на вершину райского блаженства, прежде чем она успела перевести дыхание. С ее уст сорвалось его имя, но неслышно, в беззвучном вопле, вопле благодарности и мольбы.
Сколько длились эти сладостные мгновения — минуты, часы? — Флоренс не знала. И вот наконец Джекоб откликнулся на страстный призыв ее тела, с восхитительным исступлением погрузившись в жаждущую его прикосновения заветную глубь.
— О Господи, Джекоб, — простонала она, когда он даровал свободу ее губам. Укрощенная, распаленная, она теперь могла говорить сколько угодно. Запреты были не нужны.
— Флоренс. Моя Флоренс, — бормотал он, с умопомрачительным неистовством лаская глубины ее существа. — Моя Фло. С тобой никто не сравнится… — Она задрожала в экстазе, и он, схватив ее за бедра, погрузился еще глубже.
И Флоренс вновь вознеслась на вершину райского блаженства…
Когда она пробудилась, в комнате было светлее. Она тихо села в постели и с любопытством огляделась.
В спальне Джекоба царил удивительный порядок, будто и не мужчина вовсе был ее хозяином. Никаких следов одежды, кроме той, которую он носил накануне, да и та лежала аккуратно сложенной на стуле. На полированном комоде — установленное под углом небольшое зеркало, а перед ним лишь черепаховый гребень и мужская щетка для волос с серебряной спинкой. Ни безделушек, ни ключей от машины, ни книг, ни видеоаппаратуры, ничего. Только на стене две гравюры с изображением двух ярких птиц, взмывающих над смутно обозначенным озером.
Прекрати немедленно! — приказала себе Флоренс. Она совершенно ясно сознавала, что рассматривает обстановку спальни Джекоба с одной целью — чтобы не смотреть на самого хозяина.
— Я ненавижу тебя, Джекоб, — одними губами произнесла она, глядя на него. Это заявление было одновременно и правдой, и ложью.
Правдой — потому, что вторично своим великолепным телом он заставил се понять, что ни один другой мужчина не способен доставить ей столь полное удовлетворение. Ложью — потому, что на самом деле она обожала его.
Боже, помоги мне, взмолилась Флоренс. Она откинула одеяло.
Джекоб лежал на животе, обнимая подушку, словно ребенок. Столь же крепко он обнимал ее, когда она, пресыщенная любовью, погружалась в сонное забытье. Правда, потом, во сне, они разжали объятия.
Глядя на его бархатную широкую спину и упругие безукоризненные ягодицы, Флоренс боролась с искушением погладить его. Сколько же женщин имели счастье наблюдать это зрелище? — размышляла она, сидя на коленях в полной неподвижности, чтобы не разбудить Джекоба. Играй он просто в театре, наверное, их было бы немного — любовницы и массажистка. Но ведь Джекоб был еще и киноактером, и в некоторых фильмах ему приходилось сниматься в эротических сценах. Значит, тысячи, возможно, даже сотни тысяч женщин любовались его наготой!
А скольким ты позволял трогать себя? — спрашивала она, вспоминая, как перекатывались под ее ладонями его мускулы, когда он толчками погружался в нее. Сколько женщин наслаждались близостью с ним в течение последнего месяца, последних двух недель, последней недели? Вопреки его уклончивым ответам и увиливаниям, она с трудом верила в то, что он не занимается сексом регулярно. Образ жизни актера, да еще такого обаятельного, окутанного ореолом романтичности, плохо увязывался с принципом полового воздержания.