— И мне будет тебя не хватать. — Но, — Луиза глубоко вздохнула, — никто не знает, что может с нами случится, до весны еще много времени. Знаешь, мне всегда было смешно слышать, как те, кто приехал сюда из городов, жаловались на однообразную жизнь. Им, видите ли, скучно. Видите ли, в прериях ничего не происходит. Господи! — Она опустила голову. — Да здесь за неделю случается столько и трагического, и комического, сколько в городе и за месяц не увидишь. Вот, например, несколько лет назад случилось так — люди жили себе не тужили, а назавтра уже без скальпов. Вот и парни, что вчера приехали, говорят, что команчи снова стали прорываться. И то правда, разве для них это большое расстояние.

— Ой, Луиза, не надо об этом. Ведь нас охраняют и солдаты, и рейнджеры. Мэтью говорит, что мы в сотнях миль от индейских территорий, особенно от тех мест, где живут команчи.

— Все это верно. Но, как я говорила, что значит для конного индейца каких-то несколько сотен миль? Для них это не расстояние. В этих краях может не бояться индейцев только мертвый. Народ вокруг слишком успокоился. А напрасно. Не стоит надеяться, что политики их надежно защитили от индейцев. От них ничем нельзя защититься. Я для себя решила, что если они появятся, я буду вопить, как Кэти, когда медведя увидела. Между прочим, мне кажется, вы напрасно оставили медвежонка. Медвежата вырастают, и что потом? Лучше уж его пристрелить.

Тилли ничего не ответила и вышла. Она понимала, что своей болтовней об индейцах Луиза старалась приглушить впечатление от сцены, разыгравшейся между ней и ее отцом. Тилли нравилась Луиза, но она не всегда понимала ее. Луиза отличалась своеобразным складом ума, и ее рассуждения часто бывали довольно странными, но стоило ли удивляться этому. Ведь можно было только догадываться, что ей пришлось вынести, живя с человеком, изображавшими из себя аристократа. Лицемер, он не забывал усердно молиться и при этом хотел совратить собственную двенадцатилетнюю дочь.

Удалось ли ему это?

Постепенно ранчо разделилось на два лагеря. Все чаще и чаще Альваро Портез отстранял Мэтью от выездов. Сначала предлогом служила раненая рука Мэтью, а потом, когда рука зажила, всякий раз оказывалось, что Род с Маком или Мак, Дуг и темнокожий паренек Третий вместе со свободными в это время работниками уже уехали клеймить скот.

В один из дней Мэтью пришел домой разъяренный: пять человек уехали сгонять скот, чтобы клеймить телят, и снова без него.

— Альваро испытывает мой характер, — бушевал Мэтью, нервно меряя шагами комнату. — Он хочет усмирить меня, как норовистую лошадь, но со мной этот номер не пройдет. — Внезапно он остановился и заговорил совсем тихо, с оттенком грусти. — Мне приходилось все время уговаривать себя, что он все такой же, каким я знал его до своего отъезда в Англию. Но с ним произошла поразительная перемена. Оказывается, он изворотливый и коварный, как индеец, а еще злобный. Да, злобный. — Мэтью кивнул в подтверждение своих слов. — Ты об этом еще не знаешь, и я не хотел тебе говорить, но думаю, что Луиза все равно рассказала бы. Он вчера отстегал Четвертого плетью.

— Что ты говоришь! Но за что?

— Предположительно, за плохое обращение с лошадью. Ты можешь себе вообразить такое? Номер Четыре спит и видит, как бы прокатиться на лошади. Мне иногда казалось, что он как-нибудь тайком уведет лошадь и ускачет отсюда. Что-то тут другое, так и Дуг думает. Скорее всего, дядя заметил парня рядом с Орлом, а так как он его сам вырастил, то и не надышится на него, считает самым ценным в конюшне. А Четвертый, наверное, стоял и любовался Орлом. Дядя не мог видеть, что рука чернокожего коснулась его драгоценного чистокровного коня. Хотя это был только предлог. Дядя просто хотел избить парня. Четвертый работает у Луизы, вот и подходящий способ насолить ей.

Тилли, положив голову на плечо Мэтью, слушала мужа, а потом предложила:

— Мэтью, давай уедем отсюда и поскорее.

— Да, ты права, — решительно произнес он. — Нам надо отсюда уезжать. И чем скорее, тем лучше…

То памятное утро выдалось ясным. Воздух был чист. В высоком небе ярко светило солнце. По нескончаемым просторам прерии мерно катились зелено-желтые волны.

Молодые лошади весело носились по загону, словно внезапно почувствовав силу мышц.

Вилли и Жозефина играли перед домом с сидевшим на привязи медвежонком, прозванным Шустриком. В их играх участвовала и деревянная лошадка с хвостом и гривой из настоящего конского волоса.

Хотя Жозефина была старше Вилли на год, она уступала ему в росте и силе: ей не удалось заставить его слезть с деревянной лошадки, но она не стала из-за этого огорчаться и попыталась оседлать мишку. Глядя на детей, Кэти заметила:

— Они опять за свое: снова выясняют, кто главнее.

— Ну, пока у них счет равный, нам вмешиваться не стоит, — весело рассмеялась Тилли.

— Вон, хозяин идет. — Кэти смотрела в окно на подходящего к дому Мэтью.

Тилли поспешила к двери и с волнением открыла ее: еще и часа не прошло как он ушел на ранчо. Но на лице мужа она не заметила тревоги. Более того, вид у него скорее был довольный.

Мэтью вошел в комнату и с порога объявил:

— Получил послание от Кэртисов. Они в выходные устраивают прием, будет жаркое на вертеле. Мы приглашены к ним в гости.

— Это же просто замечательно. Но что это они вдруг решили устраивать в такое время барбекю?

— В письме сказано, — он достал из конверта листок и протянул ей, — к ним должны приехать две важные персоны. Возможно, одна из них — Хьюстон, в письме имена не указаны. Но так или иначе, важные персоны имеют и родню, а у Тесси три рыжеволосые заботы на руках, и их нужно пристроить. Хотя я бы не торопился выбирать Бетт, Рэнни или Фло. Правда, кому-то, может быть, и по душе ломовые лошади.

— Ну что ты, Мэтью, — замахала на него руками Тилли, — они такие милые девушки.

— Телки бизонов тоже симпатичные.

— Мэтью! — Она попыталась сделать строгое лицо, но оба дружно расхохотались. — А его пригласили? — уже серьезно спросила Тилли.

— Вероятно. Он тоже получил письмо.

— А кто привез письма?

— Три парня, им было по дороге, они работали у Лоба Кэртиса. Я оставил их во дворе, думаю, они хотят остаться здесь на день-два.

— Как по-твоему, Тесси специально не назвала в письме имена, потому что один из гостей Хьюстон? Твой дядя тогда не принял бы приглашения, они это знают.

— Возможно, что и так.

— А за что он так невзлюбил мистера Хьюстона? Неужели все дело в политике этого сенатора?

— Мне кажется, потому что мистер Хьюстон никогда сюда не заезжал. Он много лет ездит через этот штат, но если память мне не изменяет, ни разу не удостоил ранчо своим присутствием. Однако дядя объясняет свою антипатию тем, что в молодости мистер Хьюстон жил среди индейцев. Однажды он прожил с ними три года подряд и, как мне кажется, лучше других узнал их нравы. Но чтобы там ни было, а мы отправляемся с тобой на настоящий прием! — закружив Тилли по комнате, воскликнул Мэтью. — И у меня в первый раз появляется возможность похвастаться тобой. — Он неожиданно остановился и с важной миной объявил: — Вы, миссис Сопвит, должны надеть лучшее платье, а к нему все ваши драгоценности — я хочу, чтобы мне завидовали и молодые и старые.

— Слушаюсь, мой повелитель.

Они крепко обнялись.

— Я рад, что ты наконец узнала свое настоящее место, — сказал Мэтью, и они опять дружно рассмеялись.

— А какие еще гости съедутся на этот прием? — поинтересовалась Тилли. — Полагаю, что это не будет какая-нибудь заурядная вечеринка, иначе Тесси не рассылала бы официальные приглашения.

— Наверное, соберется группа политиков. И они в промежутке между застольем и танцами попытаются обсудить серьезные вопросы: в тихих уголках сада наверняка будут приняты важные решения, в большинстве своем касающиеся рабства. Знаешь, вот что странно, — Мэтью прошел через комнату к камину и повернулся к огню спиной, — дома я одно время подумывал о том, чтобы пойти в политику, поскольку, как мне казалось, я понимал ситуацию. Но здесь человек сегодня занимает одну позицию, а завтра — резко меняет мнение, в чем, собственно, и обвиняют Хьюстона. Я поддерживаю его, когда он выступает против продления рабства. Но за эти взгляды его называют предателем. И конечно же, он искренне на стороне индейцев. Может показаться странным, но я и в этом вопросе на его стороне. Хотя конечно, надо согласиться с Родом, что мне не приходилось видеть последствий набегов. На прошлой неделе мы говорили с ним на эту тему, и Род сказал, что я бы запел по другому, если бы увидел картину разгрома своими глазами. Он не хотел и слушать, когда я пытался доказать, что большинство набегов следовали в ответ на нарушение правительством своих обещаний. Ты знаешь, они проделывают это без зазрения совести, — возмущенно объяснял Мэтью. — Два года назад, до отъезда домой, я разговаривал с одним из представителей индейцев. Он белый американец, представляющий интересы индейцев, живущих в резервациях. Мой собеседник оказался порядочным человеком и, как он мне рассказывал, некоторые из тех, кто с ним работает, опускаются до того, что воруют у индейцев провизию, которую им поставляет правительство. Это выше моего понимания. — Мэтью с досадой хлопнул себя по темени. — А вообще, все, что меня по-настоящему волнует и радует — это ты. Иди сюда, — он раскрыл ей свои объятия.