Мэтью рванулся было за ним, но Джон остановил его.

— П…п…пусть идет, Мэтью, — тихо попросил он. — П… пусть идет.

— Но почему он ведет себя так? Этот его тон почти оскорбителен!

На сей раз Джон вплотную приблизил свое лицо к его лицу:

— А т…т…ты не знаешь?

— Нет, не знаю.

— Л…ладно, п…пожалуй, я скажу тебе, б…большой брат. Он р…р…ревнует.

— Не говори глупостей.

— Я и н…н…не говорю. У него много ж…ж…женщин, у нашего Л…Люка. Они только что н…не дерутся из-за него, но ему н…никогда не попадалась такая, как Тр…Троттер. Поэтому он и р…ревнует.

Мэтью хмыкнул. Глаза его сузились, как от смеха. Он хмыкнул еще раз. Затем, обняв Джона за плечи и, на мгновение крепко прижав его к себе, Мэтью сообщил:

— Знаешь, ты не только самый лучший в нашей семье, но еще и самый мудрый.

— Мэтью Джордж Сопвит, берешь ли ты эту женщину в свои законные жены, чтобы жить с ней, как велит Господь, в священном брачном союзе? Будешь ли ты любить ее, утешать ее, почитать и поддерживать ее в болезни ли, в здравии ли; и, отвратив взор свой от всех иных, держаться только ее до тех пор, покуда вы оба живы?

— Да.

— Матильда Троттер, берешь ли ты этого мужчину в свои законные мужья, чтобы жить с ним, как велит Господь, в священном брачном союзе? Будешь ли ты повиноваться ему и служить ему, любить, почитать и поддерживать его в болезни ли, в здравии ли; и, отвратив взор свой от всех иных, держаться только его, покуда вы оба живы?

— Да.

Тилли до сих пор не верилось, что это уже происходит: так все было странно. Ее трясло от холода, но одновременно она обливалась потом. Неужели она стоит вот тут, и ее венчают с Мэтью? Ее рука лежала в его руке, и он говорил:

— Я, Мэтью, беру тебя, Матильда, в свои законные жены, чтобы с этого дня быть рядом с тобой в добре и в зле, в бедности и в богатстве, в болезни и в здравии, чтобы любить тебя и заботиться о тебе, покуда смерть не разлучит нас; и в этом даю я тебе мое слово.

— Я, Матильда, беру тебя, Мэтью, в свои законные мужья, чтобы с этого дня быть с тобой в добре и в зле, в бедности и в богатстве, в болезни и в здравии, чтобы любить тебя, заботиться о тебе и повиноваться тебе, как велит Господь, покуда смерть не разлучит нас; и в этом даю я тебе мое слово.

— Этим кольцом я венчаюсь с тобой, телом своим я почитаю тебя, и все земные блага свои я отдаю тебе: во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Только позже, выйдя из церкви, Тилли до конца осознала смысл и значение этой церемонии. На ее пальце сияло кольцо. Она была замужем — замужем за Мэтью. Она больше не была Тилли Троттер: она была миссис Матильда Сопвит. Она чувствовала, что едва стоит на ногах. Губы Мэтью прижимались к ее губам, его глаза смотрели в самую глубь ее глаз. Она услышала смех Джона и слова Люка:

— Это моя привилегия — поцеловать новобрачную.

Тилли даже не совсем поняла, что он жарко поцеловал ее в губы.

Затем к ней приблизилось лицо Джона. Несколько секунд он смотрел на нее, потом коснулся губами ее щеки и шепнул, совсем не заикаясь:

— Теперь у меня есть сестра, которую я могу любить.

Слово «сестра» вызвало у нее воспоминание о Джэсси-Энн, которая неделю назад явилась в Мэнор только для того, чтобы сказать брату, что она думает о нем, и приказать не делать того, что являлось почти святотатством и в ее глазах, и в глазах всего общества.

Тилли так и не встретилась с Джесси-Энн: она только слышала ее голос и видела, как Мэтью, слегка подталкивая, провожает ее до кареты. Господи, какое счастье, что они уезжают, что едут в Америку навстречу новой жизни! Как она счастлива… Да, счастлива — так счастлива, что даже не верится. Но она не наслаждается этим счастье до конца, пока не исчезнут из вида берега этой страны. Вот тогда — и только тогда — она почувствует себя свободной. Прошлое исчезнет. Никто не будет знать о ней ничего. Никто, кроме Мэтью, ее любимого Мэтью. А он действительно ее любимый Мэтью. И ей нечего стыдится своей любви к нему. И она не испытывает чувства вины за ту роль, которую сыграла в жизни его отца.

И потом — Кэти. Слава Богу, что Кэти будет с ней. Она сгладит разлуку и ощущение потери всех Дрю. Хорошо, что с ней рядом будет Кэти… И ее ребенок. Даже если он ослепнет, он вырастет в новой, свободной стране, где никто, никогда не крикнет ему вслед: «Ведьмино отродье!» Она покидает Англию без малейшего сожаления. Впрочем, нет: кое о чем она все-таки сожалеет. О том, что нельзя оставить здесь воспоминания о прощальном взгляде Стива Макграта. После того, как известие о ее предстоящем замужестве взбудоражило всю округу, они виделись только однажды, случайно встретившись на большой дороге. Они остановились и какое-то время молча смотрели друг на друга. Взгляд Стива опустошил Тилли. Она силилась, но не могла найти утешительных слов — точно такое же лицо и точно такие же глаза были у него в тот день, когда, еще мальчишкой, он попросил ее стать его женой.

Короткий разговор начался без всякого вступления.

— Ты по-прежнему хочешь остаться в этом доме, Стив? — тихо спросила она, и он, секунду помедлив, ответил:

— Почему бы и нет? Что одно место, что другое — все равно.

Она кивнула и уже собиралась идти дальше, но он вдруг добавил:

— Несмотря на то, что я сейчас испытываю, Тилли, я все-таки желаю тебе счастья.

— Спасибо, Стив, спасибо, — пробормотала она в ответ. — Ты такой добрый…

Они уже были на улице. Мэтью помогал Бидди усесться в коляску — после секундной заминки, взглянув на нее, он подхватил женщину на руки и почти забросил туда. Следом уселся Люк. Джон взобрался на козлы рядом с Фредом Лейберном, а Мэтью, скомандовав: «Завтракать!» — сел рядом с Тилли.

Крепко взяв ее за руку, он посмотрел на сидящего напротив Люка:

— Сколько осталось до поезда?

Люк взглянул на часы:

— О, еще полтора часа. Времени сколько угодно.

За этими словами последовало молчание, которое нарушало лишь постукивание колес по булыжной мостовой. Да и за завтраком не наблюдалось особого веселья. Разве что Джон привносил какое-то оживление в застолье. Он единственный, кто разговаривал за столом, и заикание его было заметнее обычного.

Немногим более часа спустя все стояли на перроне вокзала. Поезд уже подали, из трубы паровоза с пыхтением вырывались пухлые клубы дыма, ручная кладь отъезжающих лежала на багажной полке. И вот наконец наступил момент расставания.

Тилли и Бидди обнялись, но не произнесли ни слова — по щекам обеих текли слезы, боль расставания не давала говорить. Потом Люк еще раз поцеловал Тилли — в щеку. Его лицо было сосредоточенно и задумчиво, а все, что он ей сказал — это:

— Будь добра к нему, Троттер.

За ним подошел Джон:

— У м…меня скоро появится ж…жена, Троттер, но у ме… у м…меня никогда не будет такого д…д…друга, как ты.

Он нежно коснулся пальцами ее щеки, затем, взяв ее за плечи, развернул туда, где стоял в ожидании Мэтью, а Мэтью молча подхватил ее на руки и подсадил на высокую ступеньку. Потом он повернулся к братьям.

Сначала он держал обоих за руки, но потом все трое вдруг разом сомкнулись, положив друг другу руки на плечи, и застыли так, глядя друг на друга: такие разные и в то же время такие похожие, и на лице у каждого застыла печаль.

Наконец Мэтью подошел к Бидди. Наклонившись, он поцеловал ее в морщинистую щеку и едва слышно проговорил:

— Присматривайте за домом и за всем, что в нем есть. Кто знает, может быть, в один прекрасный день мы вернемся…

Высунувшись из окна, путешественники махали до тех пор, пока изгиб рельсов и клубы паровозного дыма окончательно не скрыли из виду фигурки тех, кто стоял на платформе. И тут впервые они остались действительно одни.

Сидя рядом, сплетя пальцы, они смотрели друг на друга. Слова пришли позже, спустя какое-то время. Мягко высвободив свои руки из рук Тилли, Мэтью медленно вытащил из ее шляпы булавки. Он положил их вместе со шляпой на сиденье напротив, и, погрузив пальцы в волосы жены, заглянул в ее глаза. Взгляд его был мягок, а голос — нежен, когда он произнес: