— Помню, — ответила она. — А это «кто-нибудь» относится к твоему дяде?

— К дяде?! Не говори глупостей, дорогая. Дядя — самый надежный человек, я ему доверяю как себе.

— Но представь себе, что он попытается.

— Ну-ну, Матильда, перестань. Такой проблемы никогда не возникнет. И мне очень неприятно, что ты говоришь такие вещи, еще не успев отряхнуть с ботинок дорожную пыль. Что это на тебя нашло, в самом деле?

Они остановились, молча глядя друг другу в глаза. Потом Тилли сказала:

— Можешь назвать это интуицией.

Мэтью собирался было что-то ответить, но тут вдруг раздалось громкое ржание, и вся масса лошадей в коррале зашевелилась. Животные нетерпеливо переступали на месте, некоторые били копытами. В тот же момент наверху лестницы появился Альваро Пор-тез с ружьем в руке. Он не заговорил с Мэтью и Тилли, даже не взглянул на них: его сощуренные глаза были устремлены туда, где у самой линии горизонта, справа, виднелось легкое облачко пыли. Постояв так с минуту, он поставил ружье, прислонив его к столбу веранды, и, улыбаясь, спустился по лестнице. Но Тилли не ответила не его улыбку: она смотрела на Мэтью широко раскрытыми глазами, в которых стоял вопрос.

Дни складывались в недели, недели — в месяцы, и дело уже шло к Рождеству; а потом прошло и оно — странное Рождество, напоминавшее то, привычное, домашнее только тем, что ночи были холодными. Тилли удивлялась, насколько холодно становилось здесь после дневной жары, да и сам холод был каким-то иным, не таким, как на севере Англии. Тамошние зимы были суровы, и она всегда думала, что если человек вынесет их, значит, он способен вынести все. Но в Америке было еще холодней, особенно, когда задувал северный ветер, и ночная стужа пробирала до костей.

Тем не менее, дни проходили довольно приятно, и время не тяготило Тилли. Правда, если только Мэтью не уезжал куда-нибудь с другими мужчинами. А вот когда приходилось перегонять свежий табун лошадей, и он отсутствовал три-четыре дня, чем бы Тилли ни занимала себя, часы тянулись, как резиновые.

Много сил и времени теперь требовал Вилли. Твердо стоя на ногах, он бегал по всей усадьбе, и Тилли с Кэти старались не выпускать его из виду. Была еще одна проблема: не давать ему попадаться под ноги дяде. Видя только одним глазом, мальчик постоянно натыкался на разные вещи, а наткнувшись на ногу, вполне мог крепко обхватить ее руками; дядя же явно не слишком-то любил детей.

Первой и главной любовью его жизни, насколько могла судить Тилли, являлись лошади. Второй, как ни неприятно ей было это признавать — Мэтью. Как только он переступал порог дома, старый джентльмен немедленно требовал его внимания и это начинало раздражать Тилли.

Альваро Портез казался Тилли очень старым, хотя ему было, скорее всего, лишь немногим более шестидесяти.

Она с сожалением признавалась самой себе, что не в состоянии проникнуться к нему теплыми чувствами. Но от открытых проявлений своей антипатии воздерживалась, понимая, что это заденет и обидит Мэтью. Будь дядя другим человеком, думала Тилли, она бы просто наслаждалась каждой минутой пребывания в этой чужой, дикой, прекрасной стране.

Одним из источников этого наслаждения было то, что теперь она умела ездить верхом и даже научилась не падать с лошади, если животное переходило на галоп. Стремительная скачка доставляла Тилли огромное удовольствие. Своими успехами она была обязана поддержке Мэтью и неистощимому терпению Рода Тайлера, а, кроме того, и в немалой степени, той легкой зависти и восхищению, которые она испытывала по отношению к Луизе: маленькая женщина управлялась с лошадьми и ездила верхом ничуть не хуже любого мужчины на ранчо.

Оказавшись в седле, Луиза становилась другим человеком: она молодела на глазах, лицо становилось мягче, а глаза, теряя свое обычное агрессивное выражение, начинали светиться от возбуждения.

И еще одно — стрельба. Мэтью приложил немало труда, чтобы заставить Тилли взять в руки ружье. Он не объяснял, почему так важно для них научиться стрелять: он как будто просто играл с ней. Глаза ей открыла Луиза. Только вчера она сказала Тилли:

— Мэтью обращается с тобой, как с изнеженной городской леди, которую нужно защищать от суровой действительности. Но ведь ты не городская леди, верно? Внутри ты такая же твердая и упрямая, как все они, только ему никак не удается разглядеть это.

Тилли не знала, засмеяться ли ей или выказать легкое раздражение, однако Луиза опередила ее:

— Ты почти вдвое выше меня, но по натуре мы с тобой очень похожи, по крайней мере, будем похожи, если ты заставишь своего муженька понять, что ты собираешься жить в прериях. Обрати внимание, я не говорю, что прерии могут понравиться любому: я знала женщин, которые опрометью бросались назад, туда, откуда они приехали, лишь бы больше не видеть этой земли, уходящей в никуда, — да и не только женщин. Прерии — не место для слабых. Если нам когда-нибудь удастся разговорить Мака, уж он тебе откроет глаза. Хотя, конечно, я не знаю, когда это может произойти. — Луиза рассмеялась, что случалось с ней очень и очень редко. — Он раскрывает рот примерно раз в два года, и то когда пьян.

Тилли давно обнаружила, что если Луиза и была привязана к кому-нибудь на ранчо, так это к Маку Макниллу. Мак, как и все мужчины, которых она встречала в Америке, был неопределенного возраста — ему с равным успехом можно было дать и сорок, и сорок пять, и даже пятьдесят. Высокий, худой, он носил бороду и при ходьбе слегка прихрамывал.

— Давно Мак живет здесь? — поинтересовалась она у Луизы. — И почему он одновременно и рейнджер, и ковбой?

Разговор происходил на кухне, отделявшей большой дом от псарни, и Луиза, яростно уминая кулаком тесто так, словно оно являлось ее личным врагом, ответила:

— Он выезжает в рейды, когда возникает необходимость. Он знает местность вплоть до самой земли команчей и даже дальше, он следопыт не хуже любого индейца. Команчи смеются над солдатами, но над рейнджерами — никогда. Думаю, он вместе с рейнджерами О'Тула забирался на север дальше, чем кто бы то ни было. Когда-то команчи распоряжались там, как хотели: они обычно спускались с плоскогорий, выбирая для этого лунные ночи, и совершали налеты на небольшие ранчо. Они творили что хотели, потому что — следует отдать им должное — они умеют заставить своих лошадей бежать быстрее, чем летают птицы, и им ничего не стоит проскакать три-четыре сотни миль, чтобы напасть на кого-нибудь. Рейнджеры долго не могли справиться с ним, но все-таки справились, в конце концов. Когда индейцы вторгались в прерии, рейнджеры гнали их назад, и вслед за ними поднимались на плоскогорья — а они-то думали, что ни один белый человек не сумеет взобраться туда. Теперь-то почти все индейцы под контролем — все, кроме этих проклятых команчей, и не окажись Хьюстон такой тряпкой, их тоже давно скрутили бы в бараний рог. Но… — Луиза прервала свой рассказ, чтобы, подняв ком теста и, бросив его в большую глиняную посудину, сделать знак Ма Первой поставить посудину перед огнем, закончила каким-то иным жестким голосом: — Ты спросила, давно ли Мак живет в этих местах. Так вот, он был здесь всегда.

— Всегда? — повторила Тилли.

В ответ Луиза энергично кивнула головой:

— Да. Я же сказала: всегда. До того, как стать нашим, все это принадлежало ему.

— Ты имеешь в виду ранчо?

— Да, ранчо. Ну, не все, какое оно есть сейчас: ему принадлежал этот дом. Приехал отец. Место ему понравилось, он купил его. Отец Мака к тому времени уже умер, сам Мак большую часть времени проводил в патрулях, так что его мать оставалась здесь одна. Первоначально они собирались разводить здесь скот, но у них не получилось: скот ведь надо пасти, а значит, нужны люди и лошади, чтобы охранять его. В те времена было так: если у тебя оказывалось несколько лошадей, если их не отбирали индейцы, то уводили какие-нибудь грязные мародеры-белые. Так что Мак продал отцу то, что у него оставалось, а сам между рейдами работал ковбоем, потому что у отца были деньги, на которые можно было купить лошадей, нанять людей и продолжать разводить скот. Но отец не хотел заниматься местными длиннорогими коровами — он хотел разводить короткорогих. И лошадей. — Наклонившись, Луиза оперлась руками на стол и, глядя в пространство, повторила со странной горечью: — Сотни, сотни, сотни лошадей. Притом не обычных мустангов — что ты, это не для него, — а чистопородных арабских и мексиканских лошадей… — Женщина резко выпрямилась и обошла вокруг стола. — Да какое это имеет значение, и что это я разболталась? Знаешь, Матильда, ты развязываешь людям язык, как выпивка, — что-то есть в тебе такое… — Не договорив, она неожиданно сменила тему: — Так что начет дома, который вы собираетесь строить для себя? Пора бы уже начать, хотя бы составить план, потому что одна доставка дерева и прочих материалов займет несколько недель, даже если везти их по реке. Пришпорь своего мужа. — Луиза вдруг повернулась и быстро вышла из комнаты, оставив Тилли в некоторой растерянности, но только на мгновение, потому что Ма Первая, широко улыбаясь, сказала: